Взаимное начало

От редактора 

ВЗАИМНОЕ НАЧАЛО 

  Проклят нарушающий межи ближнего своего. 

Втор. 27: 17 

Не передвигай межи давней, и на поля сирот не заходи. 

 Прит. 23: 10 

Образы красно-зеленого разделительного столба, пограничника Карацупы с его знаменитым псом Джульбарсом или заставы из трех богатырей, ассоциативно возникающие при слове «граница», лишь в малой степени иллюстрируют это понятие, хотя само представление нисколько не противоречит определениям границы, приведенным в словарях. «Советский энциклопедический словарь» ограничивается понятием только «границ государственных», понимаемых «как линии, определяющие пределы государственной территории». При этом указывается весьма существенная характеристика границ: «устанавливаются по соглашению между соответствующими государствами посредством делимитизации и демаркации».1 Словарь С. И. Ожегова указывает два значения термина. Первое не замыкается только в государственном пространстве, считая границу линией раздела, рубежом между территориями вообще. Второе указывает на употребление термина в переносном смысле, когда под ним подразумевается некий «предел, допустимая норма».2 Ни в малейшей степени не подвергая сомнению справедливость указанных значений, вынужден, тем не менее, отметить, что уже даже самый беглый взгляд на устройство общества и его историю не оставляет сомнения в существовании не поддающегося исчислению количества различных страт и разделений, между которыми проходит некая маркирующая черта, т. е. граница. Даже неполное их перечисление в различных таксономических рядах – пространственные, временные, государственные, политические, административные, сакральные, конфессиональные, канонические, этнические, экономические, сословные, расовые, социальные, культурные, жанровые, природные, психологические, юридические, иерархические, этические, информационные, языковые, торговые и проч. – не оставляет сомнения, что имя им – легион, и чтобы описать их все даже вкратце, потребовалась бы отдельная энциклопедия границы. Подавляющее большинство этих границ нельзя ощутить физически – их не увидишь и не пощупаешь. Физическому восприятию поддается лишь условное обозначение границ. Таким образом, граница в обществе – это некая линия, черта, преграда, разделяющая не только пространство, но и время или социум на части с различными мифологическими, сакральными, нормативными или реальными свойствами. На территории эта линия может быть условной, не обозначенной никакими внешними знаками, или же обозначенной символично, а также преградами разной степени сложности; в сфере человеческих отношений и деятельности она ментальна и определяется нормированием поступков и суждений, однако порой может быть гораздо прочнее любых фортификаций.

При этом граница, как в свое время отметил Леонардо да Винчи, рассуждая о границах вещей, «есть поверхность, которая не есть часть тела, облеченного этой поверхностью, и не есть часть воздуха, окружающего это тело, а есть то среднее, что находится между воздухом и телом».3 Однако между воздухом и телом нет ничего, там – ничто. А «ничто, - продолжает мыслитель, – то, что не причастно никакой вещи. Следовательно, поскольку границы тел не являются какой-либо их частью, а взаимно являются началом того и другого тела, эти границы – ничто… Поверхность вещи становится поверхностью лишь постольку, поскольку вещь рассматривается рядом и вместе с другой вещью, от нее отличной… Поверхность становится поверхностью, т. е. границей, только для того, кто границу переходит… Поверхность вещи не что иное, как переход от этого к тому… Граница же не та или иная вещь, а переход от одной вещи к другой, и, следовательно, существуя не существует».4 Тезисы Леонардо вполне могут быть отнесены не только к границам поверхности тел, но и к любым границам вообще.

Если на минуту отвлечься от естественно устанавливавшихся границ, некогда разделявших территории обитания человеческих родов и племен - а их в известном смысле можно рассматривать как территории биологических популяций - то, пожалуй, едва ли не древнейшей границей, которую культура скроила из самой тончайшей материи, следует признать границу между профанным и сакральным. Контаминируя с образно-мифологическими или понятийными попытками обозначения другой важнейшей и древнейшей границы – границы между жизнью и смертью, это разделение до сегодняшнего дня во многом определяет существование многих других границ и стратификаций. По сути, системы оппозиций во многих культурах – свет/тьма, добро/зло, свой/чужой, смерть/рождение и т. д., определяющие многообразие границ, – в конечном итоге являются выражением этих архетипичных представлений. Эта граница зыбка и подвижна, что неоднократно отмечает А. Я. Гуревич: «Между жизнью и смертью существует ряд градаций и переходов, и подобно тому, как есть души ”совершенно добрые”, ”не вполне добрые”, ”не вполне злые” и ”совершенно злые” (и соответственно участь на том свете каждой из этих категорий особая), так приходится предположить наличие среди людей наряду с вполне живыми и совершенно мертвыми не вполне живых и не вовсе умерших… Эти градации подчас оказываются текучими и неопределенными»;5 «Грани между спиритуальным и трансцендентным, с одной стороны, и земным и вещественным – с другой, колышутся и по временам как бы стираются. В проповеди ”О нижних землях и верхних землях”… речь идет о пропасти ада и царстве небесном. Грешники, которые не раскаялись, - ”нидерландцы”, добродетельные же, безгрешные – ”оберландцы”. В повседневной жизни те и другие перемешаны и их не всегда легко отличить. Но в ходе своих рассуждений проповедник незаметно переходит к рассмотрению различий между жителями южных и северных областей Германии… Здесь различия в языке, обычаях и одежде между представителями разных областей смыкаются с противоположностью между добром и злом, грехом и праведностью, раем и адом. В этом, вероятно, есть доля юмора, но едва ли безобидного».6 Обозначение границ сакрального – чрезвычайно важная сторона религиозного культа: «Устанавливая культ, Господь выделяет для Себя место (земля, святилище, храм), избирает себе удел-клир (священники, левиты, певцы, назореи, пророки), предметы (приношения, одежды) и время (субботы, юбилейные годы, праздники). Все это отделено, избрано Богом, освящено».7

Одной из важнейших функций границы является функция идентификационная. Заключая внутри себя некую общность, граница выступает ее индикатором. Все, что находится по одну ее сторону, не требует объяснения и автоматически становится своим, близким, родным, дружеским. Все, что живет по другую своей непонятной жизнью – чужим, далеким, неродным, враждебным, и, соответственно, опасным и неприемлемым. «Заграничность» в культуре весьма часто осмысливается как антипоидальность или оборотничество, перевернутость, где привычные качества существуют в своем противоположном значении.8 Соответственно, «иностранец», пришедший с той стороны, странен по своей природе и по определению становится носителем опасности. (Показательно, что в русской литературе конца XIX – первой трети XX веков сложился устойчивый стереотип: в образе дьявола, проникшего в земной мир, чертами, маркирующими его инфернальные качества, являются не хвост и рога, а детали, указывающие на его “иностранность” – одежда, акцент и т. п.). Поэтому граница противится проникновению через нее внешних элементов, превращаясь тем самым в оборонительный рубеж (самый грандиозный тому пример – Великая китайская стена). Охрана его может быть различной – сакральной, силовой, договорной, традиционной. В последнем случае граница соблюдается в силу привычки, без какого-либо аргументированного обоснования, по принципу «так принято».

Другая важная функция границы – конституирующая. Своим существованием граница поддерживает сложившуюся систему отношений, выступая в качестве своего рода закона – неважно, писаного или неписаного. Кодификация границы может происходить официальным путем, причем, такое ее узаконение возможно как в одностороннем порядке извне или изнутри, так и «по соглашению между» «посредством делимитизации и демаркации». Неофициальная кодификация – это, прежде всего, соблюдение пограничных норм в силу традиции или выделение каких-то рубежей общественной психологией или социальной стратификацией. Установление границ определяет тип культуры и выделяет его из других культур.

Соответственно, нарушение границ чревато дестабилизацией сложившегося положения, распадом прежних отношений и – в крайнем выражении – хаосом, а, возможно, и гибелью отграниченного института; с другой стороны эта дестабилизация может привести и к переходу к иному его типу, что, в общем-то, также означает гибель предыдущего. Для культуры граница в известном смысле является механизмом самосохранения. Именно этим можно объяснить жесткое табуирование нарушения границы. В римской мифологии даже существовало божество границ, межевых знаков, разделявших земельные участки - Термин.9 Но вместе с тем доведенная до логического конца схема неприкосновенности границ ведет к прекращению любых изменений, развития и, как следствие этого – к самоуничтожению. Ярчайшим тому примером служит произошедший на наших глазах после периода стагнации самораспад советской системы с ее доведенной почти до абсолюта схемой ограничений: внешним бронированным занавесом и крайне немобильными социально-политическими, идеологическими, экономическими и национально-культурными перегородками внутри.

Вместе с тем в культуре сплошь и рядом возникают ситуации, когда нарушение установленных границ необходимо, хотя бы потому, что в интересах социума или культуры в целом требуется предусмотренное преодоление наложенных ограничений. В быту такие ограничения чаще всего носят характер запретов: например, календарные, связанные со временем суток или днем недели; возрастные; половые; связанные с социальным статусом; корпоративные; религиозные; производственные – и этот список также далеко не полон. Иногда запреты – границы - могут налагаться табуированием или даже проклятиями, как в одном из вариантов легенды о Петре и Февронии Муромских, где «Феврония своим проклятием… накладывает ограничение на рост села Ласкова во времени и в пространстве: “Ни болить вам и ни менеть”».10 Н. Трушкинауказывает, что такое «застывание на некоей границе, отсутствие развития (в любую сторону) в традиционном сознании воспринимается как проклятие».11 Подобное ограничение-проклятие есть и в античном тексте «Херсонесской присяги», где одна из кар, призываемая на голову предателей, заключается в том, «чтобы их женщины не рожали прекрасных детей».

В традиционных культурах право нарушения границы предоставляют специальные ритуалы – так называемые «ритуалы перехода». В. Тернер по отношению к ним употребляет понятие «лиминальные».12 Вбессобытийности будней ритуал – всегда событие, поскольку в ритуале происходит «перемещение персонажа через границу семантического поля».13 Пересечение границы посредством лиминального обряда часто влечет за собой смену физического, внешнего, духовного или гражданского состояния, а также социального или биологического статуса (мальчик – мужчина, слабый – сильный, человек – зверь, профан – святой, раб – свободный, оруженосец – рыцарь, живой – мертвый, мирный – воинственный, друг – враг, неженатый – женатый, невеста – жена, девушка – женщина, дикарь - цивилизованный и т. д.). Как правило, такой переход давал некую свободу в одной сфере и ограничивал ее в другой, как, например, переход в монашество, который «был связан с принятием монашеских обетов, ограничивающих круг мирских полномочий, но расширяющих обязательства религиозно-нравственного плана. Совершение специального религиозного обряда устанавливало ритуальную границу перехода от мирской к монашеской жизни».14 А. К. Байбурин совершенно справедливо отмечает, что «без ритуала (или вне ритуала) нет и события. И наоборот: событие существует лишь постольку, поскольку оно воплощено в ритуале… Более того: одна из основных функций ритуала состоит в том, что с его помощью абсолютные, безусловные биологические процессы (такие, например, как смерть или рождение) преобразуются в условные категории. Кстати, именно по этой причине появляется возможность ”растягивать” во времени смерть и рождение, а с другой стороны, ”сводить” в одну ”точку” такие длительные процессы, как взросление».15

Одним из наиболее распространенных воплощений границы в истории и мифологии является река.Как естественная четко выраженная преграда река часто разделяет различные реальные территории (Рубикон), приобретая порой статус государственной границы (Буг). В мифологиях река - как Лета, Стикс или другие - нередко разделяет тот и этот свет.16 В древнерусской письменности и фольклоре тот свет от этого отделяет огненная река; в христианских терминах тот свет может отождествляться с раем, а сама огненная река пониматься как ад. В других случаях она разделяет рай и ад.17 Русская культурная традиция знает устойчивый образ заречья как чего-то чужого и враждебного, опасного, или, в крайнем случае, как повода для соперничества. Это нашло отражение и в пространственной структуре древнерусских городов, построенных у реки. По мнению В. Н. Топорова, «символические значения реки – препятствие, опасность, наводнение; ужас, вход в подземное царство, речь, сила прорицания… Мотив вступления в реку означает начало важного дела, подвиг; переправа через реку – завершение подвига, обретение нового статуса, новой жизни».18

Кроме лиминальных ритуалов, в которых осуществляется переход через границу, границы могут иметь как мифические, так и реальные пункты перехода. Наиболее универсальным символом перехода в мифопоэтической и религиозной моделях мира являются ворота. В некоторых случаях даже вход в усадьбу через ворота для входящего приравнивается к рождению, выход – к смерти19 (ср.: врата рая – вход в вечность). Пункты перехода могут представляться и как окно, мост, лестница, порог,20 печная труба, пасть животного, женские гениталии,21 зеркало,22 пуп земли,23 могила24 и проч. Сам переход представляется как путь, отмеченный двумя крайними точками, где перемещение из одной точки в другую ведет к изменению статуса персонажа.25 В мифологическом сознании этот путь представляется чрезвычайно длинным,26 но его преодоление может быть как очень долгим, так и мгновенным (ср.: в мусульманской традиции некоторые школы улемов полагают, что путь души праведника в рай занимает до сорока тысяч лет, однако душа погибшего за веру – шахида – попадает в рай моментально). В реальном времени путь перехода занимает то время, которое затрачено на проведение соответствующего обряда, но символизирует всю его мифологическую длительность.

В социуме возможно существование групп посвященных лиц, выделенных по сакральному, социальному, корпоративному и т. п. признакам, которым позволено нарушать те или иные границы или пересекать их по отличным или недоступным для остальных правилам. Подобное же действие со стороны профана, непосвященного, квалифицируется как преступление и влечет за собой наказания, подчас весьма жестокие – «что позволено Юпитеру, не позволено быку».

Тем не менее, нарушения границ в культуре происходят постоянно. Их частотность зависит от того, как данная культура относится к той или иной границе. Это отношение может быть разным. Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что оно может быть настороженным, враждебно воспринимающим все, что за чертой; может быть безразлично-нейтральным, когда ситуация воспринимается как отношения кошки и собаки, вынужденными жить на одной территории и делать вид, что друг друга не замечают; возможно и стремление к переходу. При этом в любой из отмеченных ситуаций существуют персонажи, «нелегально» пересекающие границу. Такие персонажи, как правило, являются носителями, точнее, переносчиками новой, «потусторонней» информации, своего рода «сталкерами». В том случае, если приносимая ими информация актуальна, она воспринимается культурой, становится инновацией и способствует динамическим изменениям. Если же информация не востребуется в полном объеме, она способна порождать новые внутренние границы, в пределах которых используется, и накапливаться до момента актуализации или же предаваться забвению. Пожалуй, самым демонстративным примером в этом случае является мода, причем, не только в одежде.

В некоторые периоды количество нарушителей может возрастать и даже образовывать отдельные группы и явления (скоморохи, самозванцы, диссиденты, криминальные структуры, тайные общества и пр.). Общественная значимость и оценка этих «нарушителей», их изгойство, или, наоборот, уважительное отношение к ним, а также причины, вызвавшие их появления, требуют конкретного рассмотрения в каждом отдельном случае. Следует лишь отметить, что, по утверждению К. Маннгейма, «когда горизонтальная подвижность сопровождается интенсивной вертикальной подвижностью, т. е. быстрым движением между слоями в смысле социального подъема и спуска, вера в общие и вечные ценности собственных форм мышления колеблется. Вертикальная подвижность – особый фактор появления у людей сомнения и скептицизма в отношении традиционного видения мира».27

Подвижность и переоформление границ характерны для переходных эпох, социальных катаклизмов и исторических сломов. В этом смысле показателен XVIII в. России, когда происходила грандиозная подвижка граней религиозного и светского, в конечном итоге приведшая к созданию новой культуры и новой формы государственности. Такие же пертурбации наблюдались и в определении границ центр/периферия, в государственном масштабе выразившиеся в перенесении столицы на географическую окраину страны. Противопо-ставление центра и периферии, которые, как отметил исследователь, в конечном итоге меняются местами, характерно для «провинциального мифа» с его ощущением «рубежности» и «переходности».28

О. Мандельштам очень образно описал ситуацию конфликта светского и религиозного того периода: «Литургия была занозой в теле восемнадцатого века. Он не видел вокруг себя ничего, что так или иначе не было бы связано с литургией, не происходило бы от нее. Архитектура, музыка, живопись – все излучалось из одного центра, а этот центр подлежал уничтожению. В живописной композиции существует один вопрос, обусловливающий движение и равновесие красок: где источник света? Так восемнадцатый век, отвергнув источник света, исторически им унаследованный, должен был решить заново для себя его проблему».29 Семиотические процессы разного уровня находились в поле интенсивного сопряжения сакрального и профанного тяготений, обусловивших особый динамизм русской культуры XVIII в.30 Не мыслимая прежде и порою парадоксальная - вроде формулы «святость Петербурга – в его государственности» - контаминация сакрального и профанного привела к сложению нового типа культуры, по-новому разделив зоны ответственности.31 «Вытеснение старого быта и культуры новым мирским стилем жизни проходило столь стремительно, что полярная оппозиция ритуального и внеритуального пространства культуры допетровской Руси оказалось сметена, вывернута ”наизнанку” и смешана. Церковный обряд театрализуется, вбирает в себя начала мирской чувственной зрелищности, государственный ритуал адаптирует сакральные канонические формулы»,32 - и это только один, пусть и немаловажный, аспект.

Важным компонентом культуры, зримо отображающим пространственные границы, является архитектура. По большому счету можно сказать, что идеологическая нагрузка архитектуры заключается именно в обозначении разграничения разных зон пространства обитания социума и придания этим зонам определенного статуса.

В современном мире, вступившем в процесс глобализации, наблюдается тенденция к либерализации и даже отмене многих традиционных границ; разумеется, речь идет не только о границах политических и государственных. Однозначную оценку этому явлению дать невозможно. С ослаблением границ культура, несомненно, приобретает большую подвижность, комфортность, толерантность, однако теряет самобытность и многообразие. Последствия последнего могут быть непредсказуемы, поскольку культура как самоорганизующаяся система в своем многообразии имела возможность отрабатывать и отбирать различные варианты существования, которые при возникновении необходимых условияй широко экстраполировались. Стирание же всех и всяческих границ ведет к одновариантности модели. Любая граница существует не сама по себе. Только в соотнесенности с окружением она обнаруживает и обозначает себя. Поэтому любой рубеж в культуре – это не конец, а взаимное начало явлений. Концом, скорее, будет отсутствие границы.

В заключение позволю себе привести несколько соображений, объясняющих, почему граница и пограничье стали темой шестых Уваровских чтений. Своеобразие истории Мурома, в том числе и ее малая изученность, во многом определяются в широком смысле пограничным положением, которое город имел с момента своего возникновения и во многом сохраняет по сегодняшний день. Некую «особливость» Мурома в культурном пространстве региона замечают практически все, так или иначе коснувшиеся истории и культуры города. Поэтому представляется, что рассмотрение самых различных аспектов пограничья позволит хотя бы контурно наметить те самые границы самобытности, которые являются началом чего-то нового. Например, началом нового этапа в изучении города. 

Ссылки:

1 Советский энциклопедический словарь. - М., 1988. 

2 Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М., 1987. – С. 117. 

3 Цит. по: Баткин Л. М. Леонардо да Винчи и особенности ренессансного творческого мышления. – М., 1990. - С. 335. 

4 Там же. – С. 335, 336, 343.

5 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолствующего большинства. - М., 1990. - С. 151.

6 Там же. - С. 195.

7 Ювеналий, митр. Крутицкий и Коломенский. О канонизации святых в Русской Православной церкви // Канонизация святых. – Троице-Сергиева Лавра, 1988. – С. 6.

8 Неклюдов С. Ю. Оборотничество // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М., 1991. – Т. 2. – С. 235.

9 Мифы народов мира. – Т. 2. – С. 501.

10 Трушкина Н. Ю. Проклятый ребенок в несказочной прозе Ульяновской области // Традиционная культура. Научный альманах. – 2002. - № 4. – С. 33, прим. Вариант легенды приведен в: Народная проза / Сост., вступ. ст., подгот. текстов икоммент. С. Н. Азбелева. – М., 1992. – С. 508.

11 Трушкина Н. Ю. Указ. соч. – С. 33.

12 Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983. – С. 168.

13 Лотман Ю. М. Структура художественного текста. - М., 1970. - С. 282.

14 Чудинова И. Пение, звоны, ритуал: Топография церковно-музыкальной культуры Петербурга. – СПб., 1994. – С. 57.

15 Байбурин А. К. Ритуал: между биологическим и социальным // Фольклор и этнографическая действительность. – СПб., 1992. – С. 19.

16 Например, у индейцев, населявших район Центрального нагорья современной Колумбии, в страну мертвых души умерших переправляются через бурную реку в лодках и на плотах, сплетенных из паутины. См.: Серов С. Я. Чибча-муисковмифология // Мифы народов мира. – Т. 2. – С. 628.

17 Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. – М., 1982. – С. 144.

18 Топоров В. Н. Река // Мифы народов мира. – Т. 2.

19 См.: Петрухин В. Я. Человек и животное в мифе и ритуале: мир природы в символах мира культуры // Мифы, культы, обряды народов зарубежной Азии. – М., 1986. – С. 16.

20 Топоров В. Н. Пространство // Мифы народов мира. Энциклопедия. – Т. 2. – С. 341.

21 Кон И. С. Этнография и проблемы пола // СЭ. – 1983. - № 3. – С. 29; Смирнов Ю. Нечто о Коньке-горбунке (этнография, фольклор, литература) // Новый круг. - Киев, 1991.

22 Кушлина О., Смирнов Ю. Некоторые вопросы поэтики романа «Мастер и Маргарита» // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. - М., 1988; Кушлина О., Смирнов Ю. Магия слова. Заметки на полях романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Статья первая // Памир. - 1986. - № 5.

23 Топоров В. Н. Пуп земли // Мифы народов мира. Энциклопедия. – Т. 2. – С. 350.

24 Смирнов Ю. «Я привел к вам Новый год...» // Памир. - 1989. - № 3.

25 Смирнов Ю. Архитектура ритуала без ритуала // Декоративное искусство СССР. - 1988. - № 10; Топоров В. Н. Путь // Мифы народов мира. Энциклопедия. – Т. 2. – С. 352.

26 Кушлина О., Смирнов Ю. Время и пространство в художественном произведении // Энциклопедический словарь юного литературоведа. - М., 1987.

27 Цит. по: Чудинова И. Указ. соч.. – СПб., 1994. – С. 58.

28 Кондаков Б. В. Пермская земля: реальность и мифы // Провинция: поведенческие сценарии и культурные роли. – М., 2000. – С. 26-32.

29 Мандельштам О. Э. Собр. соч. - М., 1991. - Т. 2. - С. 278-279.

30 Чудинова И. Указ. соч. – С. 5.

31 См., например: Хренов Н. А. «” Человек играющий” в русской культуре. – СПб., 2005.

32 Чудинова И. Указ. соч. – С. 7.