Житие Юлиании Лазаревской: опыт интерпретации

И. Л. Бусева-Давыдова (Москва)

ЖИТИЕ ЮЛИАНИИ ЛАЗАРЕВСКОЙ: ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Ульяния Устиновна Осорьина, муромская помещица, скончалась в преклонном возрасте в 1604 г., и погребена в селе Лазареве Муромского уезда. В 1615 г. ее мощи были обнаружены нетленными, что послужило поводом для написания жития и для местного почитания муромской жительницы под именем Юлиании (Иулиании) Лазаревской. 1 Жанровая природа «Жития Юлиании Лазаревской» до сих пор вызывает споры - считать ли его произведением агио-графическим или биографическим. 2 Действительно, жизнеописание муромской подвижницы строится согласно житийному канону, а в заглавии она неизменно называется святой. Автор - сын Ульянии, муромский губной староста, дворянин Каллистрат (Дружина) Георгиевич Осорьин - повествует о рождении своей матери от благочестивых родителей, о ее пренебрежении детскими играми, приверженности к посту и молитве, о нищелюбии, борьбе с бесовскими искушениями, изнурении плоти, чудесном услаждении горьких хлебов и, наконец, о христианской кончине и чудесах от обретенного гроба. Однако при этом героиня «Жития», как отмечалось его исследователями, является единственной мирянкой некняжеского происхождения из всех почитавшихся в Древней Руси русских святых жен. Мотив «спасения в миру», безусловно, был новым для житийной литературы и специально обосновывался автором: «Да где суть глаголющии, яко немощно спастися в мире? Глаголет божественный Ефрем: «Не место спасает, но ум, и еже изволение к Богу... Сия блаженная Иулиания, с мужем живущи и чада имущи, и рабы владеющи, а Богови угоди, и Бог прослави ю и причте прежним святым». 3

«Житие» обладает и другими особенностями, которые заставили исследовательницу творчества Каллистрата Осорьина предложить для него специальный термин - «житие-мемуар». 4 Факт написания жития прямым потомком главного героя (героини) для агиографического жанра уникален. 5 Создание жития подвижника по собственным воспоминаниям в агиографии хотя и не уникально, но чрезвычайно редко, причем, в этих редких случаях агиографический канон решительно преобладал над частными наблюдениями. Автор жизнеописания Юлиании же явно стремился к документальности, к точной фиксации подробностей и деталей. Тем не менее, прежде, чем решать вопрос о жанровой природе жития Юлиании Осорьиной, надо сопоставить его, во-первых, с разными типами житий, а, во-вторых, с другими, не житийными произведениями, обнаруживающими точки соприкосновения с этим памятником.

Что касается житий, то для достоверности суждений следует провести сравнение не только с «книжными», то есть литературно обработанными житиями, но и с документальными записками - «памятями» о святом, составлявшимися или очевидцами, или на основе свидетельств. Такие записки, довольно многочисленные, В. О. Ключевский подразделил на два типа - «писания вкратце» и «обширные и исполненные любопытных подробностей рассказы, не лишенные и книжного искусства». 6 Первый тип, хотя и основывающийся на местных источниках, испытал сильнейшее влияние проложных житий, отличаясь от них лишь простотой повествования; отбор фактов биографии святого предопределялся имеющимися проложными образцами. Ко второму типу В. О. Ключевский относил записку Иннокентия о последних днях жизни преп. Пафнутия Боровского, сочинение Германа о Филиппе Ирапском, жития Михаила Клопского, Евфросина и Никандра Псковских, Серапиона Кожеозерского. В этих памятниках, по наблюдению Д. С. Лихачева, «налицо такие явления литературного ряда, которые осознанно вступают в литературу значительно позднее. Перед нами как бы бессознательный, стихийный средневековый натурализм». 7 Не принадлежит ли житие Юлиании к этому жанру отчасти беллетризованных памятных записей? К этой мысли склоняет, например, скрупулезное перечисление подробностей о происхождении святой: сообщается не только имя «благоверного и нищелюбивого» отца святой, но также его прозвание и занятие («именем Иустин, пореклом Недурев, саном ключник»); говорится, что после смерти матери Юлианию воспитывала сначала «баба ея, матери ея мати, вдова именем Анастасия, Григорьева жена Лукина, Никифора дщи Дубенскаго», а затем тетка Наталья Путилова жена Арапова, у которой было восемь своих дочерей и один сын. Впрочем, даже для «документальных» житий такая степень подробности исключительна (хотя она может быть сравнена с записями о чудесах от мощей, имеющих форму свидетельских показаний).

При анализе «документальных» житий выявляется объединяющая их схема. Герой жития - это монах, обычно игумен монастыря, подвиги которого типичны для монастырской жизни. Нетрадиционные детали в описаниях немногочисленны, они носят характер примечаний к основному тексту и по этой причине могли легко утрачиваться при дальнейшей литературной обработке. Повествует о подвижнике один из братии. Даже если повествователь находился в повседневном контакте со святым, в изложении всегда чувствуется дистанция между героем и автором. Подвижник ведет себя соответственно идеалу, запечатленному в агиографической литературе, и сознательно старается уподобиться своим предшественникам.

В «Житии Юлиании Лазаревской» самоуподобление героини святым подвижницам, осознание себя как бы изнутри агиографического контекста, очевидно, не могло иметь место, поскольку Юлиания (Ульяна) была мирянкой, матерью тринадцати(!) детей. Мотив ухода в монастырь присутствует в ее биографии, что исследователи относят к традиционным агиографическим топосам. 8 Однако, по нашему мнению, намерение Ульяны постричься не имеет отношения к канону ни в смысле воспроизведения канона автором, ни в смысле следования ему героини. Оно настолько глубоко и убедительно мотивировано психологически, что его достоверность не вызывает сомнения. Ульяна потеряла двоих взрослых сыновей: один погиб от руки «единаго от раб их», а другой - на царской службе («на рати»). Мать глубоко переживала смерть старшего сына без исповеди и покаяния, а гибель «по мале времени», то есть вскоре, второго сына нанесла ей новую душевную рану: «Не кричаше бо без лепоты, ни влас не терзаше, яко же прочие жены творят... а по вся нощи без сна пребывая, моля Бога со слезами о отпущении грехов чад своих умерших. Потом же начат молити мужа своего, да отпустит ю в монастырь». 9 Верующая женщина должна была воспринять постигшее ее несчастье как наказание за грехи (свои и сыновей), которые она и надеялась замолить в монастыре. Столь же убедительна причина отказа от пострижения: Ульяну отговорил муж, сославшийся на свою старость и необходимость воспитывать младших детей.

О том, что желание уйти в монастырь было вызвано не абстрактным стремлением к богоугодной жизни, а сильным эмоциональным переживанием, свидетельствует дальнейшая биография Ульяны. Спустя десять лет ее муж скончался, дети же выросли и стали самостоятельными (во всяком случае, автор сообщает, что Ульяна обращалась к ним за деньгами). Ничто не мешало героине, пережившей супруга на двенадцать лет, удалиться от мира, но она до самой смерти продолжала вести дом, управлять хозяйством и слугами. В этом «Житие Юлиании» решительно расходится со схемой подвижнических житий, поскольку героиня не просто была мирянкой, но и не использовала имевшуюся у нее возможность принять монашеский образ. Ульяна предпочитала спасаться в миру, что неоднократно рассматривалось как нетрадиционная особенность ее жития. Автор говорит о ее отказе от супружеской жизни, о ложе из дров, повернутых к телу острыми углами, о подкладывании в сапоги ореховой скорлупы и острых черепков для умерщвления плоти. Надо заметить, что аскеза Ульяны началась после смерти сыновей и отказа мужа отпустить ее в монастырь: до того ее благочестие не принимало столь крайние формы, ограничиваясь благотворительностью. Являлось ли такое поведение чем-то исключительным для женщины средневековой Руси? Ответить на этот вопрос помогает сравнительный анализ текстов «Жития Юлиании» и «Домостроя».

До сих пор никто не обратил внимания на то, что «Домострой» был одним из основных источников жития, написанного Дружиной Осорьиным. 10 Ульяна смолоду была «кротка и молчалива, небуява, невеличава и от смеха и от всякой игры отгребашася. Аще и многажды на игры и на песни пустошные от сверьстниц нудима бе»; 11 «Домострой» рекомендует, чтобы человек был «кроток, несловохотен… негорд», и велит «от пустошных бесед и смехотворения неподобного всегда беречися». 12 Неоднократно говорится о прилежании Ульяны к рукоделию: «В прядивном и в пяличном деле прилежание велие имяше», «по вся нощи без сна пребывающи, в мольбах и в рукоделии, в прядиве и в пяличном деле».13 Это отвечает наставлению «Домостроя»: «А сама бы государыня отнюд ни како ж... без дела не была... всегда седела над руко-дельем сама: то ей честь и слава, и мужу похвала. А николи ж бы слуги государыни не будили, но государыня сама бы слуг будила, а ложилася бы спати всегда от рукоделья, молебная совершив».14 Ульяна почитала родителей мужа: «Послушание имяше к ним, ни в чем не ослушася, ни вопреки глагола, но почиташе я и вся повеленная ими непреткновенно соверьшааше»;15 «Домострой» требует от детей: «Любите отца своего и матерь свою и послушайте их, и повинуйтеся им по Бозе во всем, и старость их чтите».16 Ульяна «по все вечеры довольно Богу моляшеся и коленопреклонения по 100 и множае, и, вставая рано, по вся утра такоже творяша и с мужем своимь»;17 по «Домострою», «по вся дни вечере муж з женою... отпети вечерня, павечерница и полунощница... с молитвою, и с поклоны... И по молении сем утре вставая, отпети заутреня и часы и молебен молитвою... А где некому пети, ино молятся доволно вечер и утре».18

Постоянные благодеяния нищим, уход за больными отвечают предписанию «и всякого скорбна, и нища, и бедна и нужна, не презри, и введи в дом свои, напои и накорми, согреи, одежи со всею любовию»;19 литургии в церквах и домашние трапезы по кончине свекра и свекрови - «а родителем твоим преставлешимся память твори, к церквам Божиим приношение на понафиду и на литургию; и в дому по них кормлю твори, и нищим милостину давай».20 Если Ульяна «безпрестани в руках имея чотки, глаголя Исусову молитву»,21то и «Домострой» требовал «всякому християнину всегда четки в руках держати, и молитва Иисусова во устех непрестанно имети».22

Отношение Ульяны к слугам также следует «Домострою». Вначале в «Житии» говорится, что она «рабы своя довольно пищей и одеянием удовляше и дело комуждо по силе задавааше»;23 когда же наступили голодные годы и прокормить большое количество слуг стало невозможно, Ульяна отпустила их на волю. Это известие трактовалось исследователями с самых разных, подчас диаметрально противоположных позиций. В. О. Ключевский видел в данном эпизоде проявление гуманности;24 М. О. Скрипиль считал, что Ульяна обрекла слуг на голодную смерть;25 Т. Р. Руди усматривает в поступке героини «художественную логику образа».26 Однако Ульяна просто выполняла соответствующее предписание «Домостроя»: «Достоит всякому человеку людеи держати по промыслу и по обиходу, как можно кормити и поити и одевати, и во всяком покои удоволити... А не по силе людеи не держати и их в работу не продавати, но доброволно отпущати и как возможно и наделити».27 Пока хозяйка в состоянии была обеспечить своих «рабов» пропитанием, она их кормила, когда же «ни единому зерну остатися в дому ея», желающих отпустили на волю, а оставшиеся вместе с Ульяной стали питаться хлебом, испеченным из лебеды и древесной коры.

Некоторые цитаты из духовной литературы, появившиеся в пространной редакции жития, также, вероятно, попали в текст через посредство «Домостроя». Так, «премудраго Соломона слово: «Жену добру аще кто обрящет, дражайши есть камения многоценного»,28 - в сокращенном виде содержится в двадцать третьей главе «Домостроя»: «Аще дарует Бог кому жену добру - дражайши есть камени многоценного»;29 ссылка на Писание «слыша бо Писание, глаголюще: «Добрая жена и по смерти мужа своего спасает, ревнуя благочестивей Феодоре царице»,30- почти дословно повторяет фразу из той же главы «Домостроя»: «Добрая жена по смерти мужа своего спасает, яко ж благочестивая царица Феодора».31

Обилие текстуальных и смысловых совпадений убеждает, что Дружина Осорьин хорошо знал и почитал «Домострой», а жизнь своей матери воспринимал как реализацию изложенных в нем заповедей. Но «Домострой» - это памятник светскойлитературы, руководство для мирской жизни, а отнюдь не для монашеского жития. Поэтому многие особенности, рассматривавшиеся исследователями «Жития Юлиании Лазаревской» как элементы агиографического происхождения, должны быть осмыслены в контексте мирского благочестия позднего средневековья. Например, любовь героини к Богу - отнюдь не исключительное явление, подобающее лишь святым, поскольку и четвертая глава «Домостроя» учит: «Возлюби Господа Бога твоего от всея душа своея».32 Стремление к богоугодной жизни также должно было быть присуще каждому христианину - отвращаться от смеха, игр и песен подобало не избранным, а всем членам общества.33 Что касается топоса «праведной кончины», он также не был прерогативой монашествующих: можно вспомнить пространное летописное свидетельство о болезни и смерти Василия III. Оно попало в летописи в такой степени подробности, очевидно, именно потому, что отвечало представлению об образцовой христианской кончине. Василий неоднократно приглашал духовника и причащался, призывал к себе бояр, которым давал наказы, простился с семьей и благословил детей, читал молитвы, непрестанно крестился, а в заключение потребовал постричь его, «бе бо издавна желание мое».34 Так же и Ульяна «призва отца духовнаго и причастися святых таин. И сед, призва дети и рабы своя и поучая о любви, и о молитве, и милостыни, и о прочих добродетелех. Прирече же и се: «Желанием возжелах ангельскаго образа иноческаго».35 Заключительные слова праведницы: «В руце твои, Господи, предаю дух мой», - естественно, были общеизвестны и соответствовали топосу не только монашеской, но и любой благочестивой кончины.

Итак, поведение Ульяны в основном соответствовало нормативному поведению благочестивой хозяйки дома, а не монахини или святой. Эпизоды с искушением героини бесами и двукратным явлением св. Николы не являются принадлежностью только агиографической литературы: мотив «видения» был отмечен как свойственный вообще литературе Смутного и послесмутного времени.36 Это в полной мере относится к первому эпизоду; второй же, по нашему мнению, имеет особую функцию и носит не прославительный, а оправдательный характер. Нельзя не обратить внимания на то, что в перечне добродетелей Ульяны полностью отсутствует чрезвычайно важная в «Домострое» сфера отношений с детьми. Казалось бы вполне естественным, чтобы родной сын подвижницы засвидетельствовал ее прилежание в христианском воспитании чад - согласно требованию «Домостроя» «детей своих воспитати во всяком наказании и страсе божии».37 Вряд ли можно объяснить такое умолчание желанием затушевать факт многодетности святой, не соответствующий агиографическим канонам, поскольку автор без особой надобности сообщает подробности о количестве детей и подчеркивает богоугодность чадородия. В то же время Дружина глухо упоминает о каких-то «частых бранех воздвизашеся в детех и рабех», в результате чего один из слуг и убил старшего сына Ульяны. Конечно, подобные отношения в семье не могли расцениваться как норма, и вина за это возлагалась на родителей, поскольку «аще что дети съгрешат отцовым и матерним небрежением, и о тех гресех ответ дати самем в день страшнаго суда».38 Автору жития для оправдания героини пришлось переложить ответственность на беса из второго видения Ульяны. Пойманный и мучимый св. Николой, бес сознался Ульяне: «Аз ти многу спону творях по вся дни: воздвизах брань в детех и в рабех. К самой же не смеях приближитися ради милостыни и смирения, и молитвы».39

Насколько биографично в свете вышесказанного «Житие Юлиании»? Нам кажется, что зависимость от текста «Домостроя» все же не говорит о его чисто литературном, этикетном характере. Его героиня действительно могла руководствоваться заповедями, изложенными в «Домострое», так как этот памятник и был своеобразным практическим пособием для хозяина и хозяйки дома. Возможно, автор внес в образ матери определенную идеализацию, но, судя по весьма значимому умолчанию о воспитании детей, он не стремился воспользоваться домостроевской матрицей в тех случаях, когда она не подходила к биографическому материалу. Кроме того, убедительны и выходы за рамки требований «Домостроя» к «доброй жене»: терпеливость по отношению к непокорным и ленивым слугам (которых «Домострой» советует «истязати»), отчаяние после смерти взрослых сыновей, намерение уйти в монастырь даже против воли мужа (пространная редакция), раздельная жизнь с супругом, строгий пост и аскеза.

Учитывая вышесказанное, нам кажется, что саму жизнь муромской подвижницы можно представить как сознательное следование домостроевскому идеалу, а в последние два десятилетия - также отчасти и идеалу подвижническому. При этом как в следовании им, так и в отступлениях проявился живой человеческий характер. Ульяна в воспоминаниях сына предстает женщиной неграмотной, но любящей чтение «Божественных Писаний»; она была настолько скромна и кротка, что не только не требовала личных услуг от своих «рабов» (полить воды на руки или снять сапоги), но и делала за ленивых их работу («вся собою исправляше»), за что ее ругали муж и свекр со свекровью.

Благотворительность Ульяны, особенно в голодные времена, воспринималась как чрезмерная, так что ей пришлось скрываться от родителей мужа: она брала у свекрови пищу якобы для себя, но отдавала ее нищим. Точно так же и на склоне жизни, когда Ульяна осталась вдовой и, очевидно, была ограничена в средствах, она просила у детей деньги на зимнюю одежду, которые затем употребляла на милостыню.

Жизненной деталью, несомненно, является и нехождение Ульяны в церковь. В девичестве она не посещала храм потому, что «не бе бо в веси той церкви близ»;40 впервые девушка оказалась в церкви только во время венчания. После смерти мужа Ульяна перестала ходить в церковь из-за зимних холодов. Очевидно, перерыв в посещении церковных служб был значительным, поскольку поп явился к подвижнице на дом (с укоризненным повествованием о гласе от иконы Богородицы, призывавшем Ульяну молиться в церкви). Это свидетельство абсолютно не сочетается с агиографическим каноном и, казалось бы, противоречит логике характера героини: несколькими строками выше рассказывалось как раз об изнурении плоти, предпринимаемом Ульяной ради спасения души. Его нельзя объяснить болезнью подвижницы, потому что Дружина Осорьин не преминул бы сослаться на эту причину: в том месте, где он говорит, что его матери тогда было не менее шестидесяти лет, легко можно было бы добавить несколько слов о ее немощи. Надо думать, что Ульяна не считала свое небрежение грехом, поскольку женщина в Древней Руси не обязана была регулярно посещать церковь. «Домострой» рекомендует «женам к церкви Божии ходить как вместимо на произволении, по совету с мужем».41 После рассказа священника о его видении вдова стала ходить в церковь ежедневно, но, переселившись в нижегородское село Вочнево, где не было храма (ближайший располагался «в двух поприщах»), она опять перешла к домашней молитве.

Таким образом, есть основания классифицировать «Житие Юлиании» все же как произведение биографического жанра, многочисленные точки соприкосновения которого с агиографическим каноном объясняются отчасти реальным жизненным материалом, а отчасти общностью ряда нормативных требований к подвижнику и к христианину вообще. Заметим при этом, что идеальная хозяйка по «Домострою» не могла существовать в реальности, ибо домостроевские требования противоречили друг другу в психологическом плане. С одной стороны, женщина должна была быть «кроткой» и беспрекословно подчиняться родителям и мужу; с другой стороны, от нее требовалось «смирять» детей и наказывать слуг. Расчетливость и бережливость в ведении хозяйства надо было сочетать с милостыней, т. е. с неэкономным расходованием средств. Из повествования Дружины Осорьина встает образ мягкой, доброй, глубоко эмоциональной женщины, которая всеми силами стремилась вести богоугодную жизнь, искренне пыталась руководствоваться трудновыполнимыми предписаниями «Домостроя» и, конечно, отнюдь не претендовала на ореол святости. Индивидуальность героини в этой ситуации проявилась как в старании следовать идеалу «Домостроя», так и в отступлениях от него.

Ссылки:

1 См: Словарь книжников и книжности Древней Руси. - Вып. 3 (XVII в.). - Ч. 2. - С. 429-433.

2 Обзор этой полемики см.: Житие Юлиании Лазаревской (Повесть об Ульянии Осорьиной). - СПб., 1996. - С. 6-16.

3 Житие Юлиании Лазаревской // Словарь книжников… - С. 133-134.

4 Мягкова М. И. Дружина Осорьин - писатель XVII в.: (Житие Юлиании Лазаревской как звено в развитии реализма древнерусской литературы): Автореф. дис... канд. филол. наук. - М., 1948.

5 Т. Р. Руди приводит единственную аналогию - житие Феодосия Васильева, основателя федосеевского согласия в старообрядчестве, написаное его сыном Евстратом Федосеевым в первой четверти XVIII в. (Словарь книжников… - С. 3).

6 Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. - М., 1989. - С. 413.

7 Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. - М., 1970. - С. 129.

8 Житие… С. 92-93.

9 Там же. С.130-131.

10 Вероятно, это объясняется тем, что все исследователи «Жития Юлиании» находились под впечатлением его житийной формы и искали аналогии только в литературе духовного содержания.

11 Житие… С. 104.

12 Домострой. - М., 1990. - С. 33.

13 Житие… С. 104, 105.

14 Домострой. С. 61.

15 Житие… С. 105.

16 Домострой. С. 51.

17 Житие… С. 105.

18 Домострой. С. 40.

19 Там же. С. 39.

20 Там же.

21 Житие… С. 110.

22 Домострой. С. 41.

23 Житие… С. 108-109.

24 Ключевский В. О. Добрые люди Древней Руси. - М., 1896. - С. 14.

25 Русская повесть XVII века. - М., 1954. - С. 353.

26 Житие… С. 9.

27 Домострой. С. 59.

28 Житие… 126.

29 Домострой. С. 52.

30 Житие… С. 134.

31 Домострой. С. 52.

32 Там же. С. 33.

33 Там же. С. 35

34 Повесть о болезни и смерти Василия III // Памятники литературы Древней Руси: Середина XVI века. - М., 1985. - С. 42.

35 Житие… С. 113.

36 Прокофьев Н. И. Видения как жанр в древнерусской литературе // Учен. зап. Московского гос. педагогического ин-та им. В. И. Ленина: Вопросы стиля художественной литературы. - Т. 231. - М., 1964. - С. 35-36.

37 Домострой. С. 49.

38 Там же.

39 Житие… С. 110.

40 Житие… С. 104.

41 Домострой. С. 41.