Город в аспекте культурологии

Ю. М. Смирнов (Муром)

ГОРОД В АСПЕКТЕ КУЛЬТУРОЛОГИИ

В истории мировой цивилизации и культуры город как социальный институт играет особую роль. При всей непохожести конкретных форм, каковыми являются, например, города древней Месопотамия, индейцев пуэбло, древнегреческие полисы, средневековый западно-европейский и русский, столичный и провинциальный города, современный мегаполис, проекты идеальных урбанистических образований и городов-комунн, разработанных социалистами-утопистами, все они имеют нечто общее, отделяющее их от других типов поселений. Соответственно и критерии, обычно выделяемые для определения города, такие, как наличие крепостных укреплений, детинец и посад, развитие ремесла или промышленности, далеко не всегда являются конституирующими и в большей степени решают прикладные археологические задачи. Хотя, несомненно, защитная функция города, особенно на ранних этапах истории, чрезвычайно важна. Само слово «город» в русском языке этимологически связывается с огороженным, то есть укрепленным пространством. Показательно, что архитекторы эпохи Возрождения придавали чрезвычайно важное значение городским фортификациям. Однако не всякая крепость, при том, что она, несомненно, имеет некоторые урбанистические черты, является полноценным городом.

Возникавшие в самые разные времена и в самых разных культурных регионах города были, по сути, особой формой пространственной организации социальных процессов со строго упорядоченной топографической и сословной иерархией, соответствующей не только профанической, бытовой, но и сакрально-мифологической прагматике.

«Город - это не просто средоточие прочных домов, - пишет Г. Бидерманн, - но также центр религиозного и гражданского порядка, окруженный многообразными защитными стенами... На символическом языке город - микрокосмическое отражение космических структур, созданное по плану и целенаправленно заложенное по координатам, в центре которого расположен земной эквивалент точки небесного вращения».¹ В коммуникативной системе социума поселения такого рода выполняли чрезвычайно важные функции, что и отличало их от поселений другого типа. При этом город обеспечивал как внешние коммуникации, так и развивал внутренние; защитная функция города была важным элементом в системе внешних коммуникаций.

В любой урбанистической структуре изначально должны были сложиться три информационных центра, воплощавшихся в реальной топографии и архитектуре города: сакральный, административный и общественно-бытовой. На этих трех китах держалась информационная система, использовавшая и письменные, и устно-акторные приемы передачи информации (Г. Бидерманн вообще указывает на существование письменности как на один из необходимых признаков города). В некоторых случаях они могли синкретично сосуществовать в одном месте, как, например, на агоре древнегреческого полиса, где, по ехидному замечанию кого-то из древних, продавались «и фрукты, и мясо, и справедливость»,² или на регистане мусульманского города. Однако со временем развивалась специализация, когда сакрально-мифологическая информация концентрировалась и распространялась в местах исполнения культа (храмах, святилищах), властные структуры распространяли свое административное и юридическое влияние через органы управления (престолы, ратуши, магистраты, Думы, Приказы и пр.). При этом официальные институты использовали для широкого оповещения места большого скопления людей, в некоторых случаях это были специально отведенные пространства, но, прежде всего, торги и рынки. Сюда же с торговыми людьми и путешественниками стекалась и внешняя информация. Рынок, таким образом, становился не только местом обмена товарами и денежными средствами, но и преимущественным местом обмена информацией - официальной и бытовой. В бытовом сознании русского, в частности, человека, город вообще связывался со свежими новостями, за которыми туда ездили с периферии. Это прекрасно видно даже из мемуарной и художественной литературы XIX в.

Город, говоря современным языком, становится чем-то вроде гигантского сервера, аккумулирующего информацию самого разного рода и выдающего ее по мере необходимости, то есть актуализации. С этой целью создаются специальные хранилища информации - от архивов, библиотек и зверинцев (последние в древности имели космическое значение и демонстрировали мощь правителя и подвластные ему земли) до картинных галерей, музеев, фоно-, фото- кинотек, ботанических садов, зоопарков и пр. вплоть до системы Internet в наше время. Естественно, что возникает потребность в правильном отборе, хранении, передаче и дешифровке этой информации. Поэтому в городе возникает институт специализированного обучения - обучение письменности, затем многопрофильные школы, университеты и т. п.

Важное место в структуре городских коммуникаций, информационного обмена и специфической городской топографии играет выделение корпоративно-ремесленных и промышленных зон, в значительной степени регламентирующих социальные отношения горожан, взаимоотношения города с внешним миром, а также зачастую воздействующих на индивидуальный облик и мифологему города.

Характерные черты города ярче проявляются в его сравнении с сельскими поселениями, обобщенно говоря - с деревней. Этнографами давно отмечено, что именно она является основным носителем этнических, или, как их еще часто не совсем правильно называют, традиционных черт культуры. Обусловлено это тем, что в силу разных причин, главная из которых - повторяемая веками сезонная работа - уклад сельской жизни, сельская культура гораздо более устойчивы, цикличны, менее подвержены изменениям, чем формы городского существования.

Во всех отношениях городская культура более мобильна, чем сельская. Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что деревня - это состояние, а город - процесс. Культура, как и природа, не терпит пустоты, и поэтому город, основываясь на уже устоявшихся формах, отрабатывает новые варианты социальных отношений - от этикетных мелочей до организации производства. Город создает новые виды жилища, архитектурные ансамбли, организующие пространство для конкретных социальных отношений; особое внимание уделяется архитектурной вертикали, что обретает - и в жилых, и в общественных зданиях - особый символический смысл. Например, в русской культуре длительное время отсутствовало декларированное противоборство светской и духовной власти. И, если существовавшая в Западной Европе социально-политическая оппозиция такого рода зримо манифестировалась прежде всего в архитектурном облике города, когда ратуша всегда соседствовала с собором и, как правило, имела неестественно высокую и нефункциональную фасадную стену только для того, чтобы подчеркнуть свою иерархическую доминанту над «князьями церкви» посредством архитектуры, то в русском городе такого соревнования не было. Вертикаль храма или колокольни была предметом гордости и светской власти, поскольку власть светская (воеводы, князя, великого князя, царя, императора) уподоблялась власти отца, а православная церковь, по ее собственному утверждению, являлась матерью и заключала всех верующих в свое лоно. Идея такого союза прочитывается и в устоявшемся типе старого русского города, когда внутри кремля, детинца, выполняющего защитные, «отцовские» функции, помещалось здание церкви. Это предположение вполне контаминирует с рассуждениями В. С. Соловьева о том, что «исторически сложившийся строй русской жизни выражается в следующих чертах: церковь, представляемая архиерейским собором и опирающаяся на монастыри, правительство, сосредоточенное в самодержавном царе, и народ, живущий земледелием в сельских общинах. Монастырь, дворец и село - вот наши общественные устои, которые не поколеблются, пока существует Россия».³

Если в деревне уклад жизни неразрывно связан с трудовым процессом, а праздники - лишь узаконенный временный перерыв этого процесса, то в городе «работа» и «не работа» - две совершенно различные, напрямую между собой не связанные, зоны. Именно поэтому город, во всяком случае, русский, создает такое понятие, как быт, влекущее за собой специальные усилия по созданию разной степени комфортности и, в конечном счете, цивилизации, если, следуя за С. Лемом, понимать под ней «сумму технологий». Точно так же в городе возникает и мода, являющаяся, по существу, кратковременной традицией, при помощи которой культура «методом тыка» вырабатывает необходимые ей элементы: неудачная новация быстро отмирает, а подходящая вживается в систему, становится инновацией, а затем собственно традицией и далее воспринимается уже как необходимая данность этой системы. Город создает и особую сферу деятельности и отдыха - сферу развлечений, имеющую не сакральный, как в деревне, а вполне мирской характер. Весьма характерно, что в деловом дневнике одного муромского купца прошлого века стабильно отмечались все его посещения театров и представлений, на которых он бывал, выезжая по делам за пределы Мурома, бедного в те времена на развлечения.⁴ На сезонные ярмарки вообще отправлялись как на праздник.

Городская культура создает свой собственный менталитет, вполне вписывающийся в основную систему оппозиций, характерную практически для всех культур. Культурологами, этнографами, социологами и психологами неоднократно отмечался так называемый половой диморфизм не только в распределении труда и занятий, но и значительные различия в той роли, которую мужчины и женщины в целом играют в культуре. Принято считать, что мужчины являются инициирующим началом, они агрессивно-изобретательны, создают основные культурные ценности и институты; женщины, в отличие от них, играют в культуре роль не то что бы совершенно пассивную - они скорее являются хранителями и передатчиками из поколения в поколение той информации, которая создана мужчинами. Женщины менее мобильны социально, менее нуждаются в изменении установленной системы, если она функционирует нормально. Они более традиционалистичны. В этом смысле характеристики города и деревни великолепно вписываются в эту оппозицию. Город по отношению к сельской местности является мужским, более активным и агрессивным началом. При этом, чем более активно осуществляется город-процесс, тем более он отдаляется от деревни, тем более он соответствует признакам города, тем более он город. Забегая вперед, отмечу, что этим же противоречием определяется разница между кипучей столицей и сонной провинцией. Парадоксальным подтверждением этого наблюдения служит тот факт, что в процентном отношении в сельской местности и глухих городах больше развит мужской алкоголизм, а в больших - женский (при условии стабильности социально-экономической ситуации), поскольку в жизнеспособном городе больше условий для реализации мужской энергии, в то время как для женской психики и психо-культурных установок он гораздо опаснее. И, соответственно, наоборот.

Однако древние традиции воспринимают город как женщину. Таковы, например, города в оригинальных текстах Ветхого Завета. Греческий полис, хотя и обрел мужские черты, но охранялся богиней Девой, древние богини-матери Рея и Кибела увенчаны городскими коронами. В свое время И. Франк-Каменецкий убедительно показал, каким образом произошло переосмысление грамматического рода города по мере его формирования от простого участка земли через участок, огороженный до собственно городского поселения, что, естественно, повлекло за собой изменения в строе культурного восприятия термина и в системе культурных оппозиций.

Массовое возникновение городов в России началось гораздо позже, чем в Западной Европе, и процесс этот, как считают, не завершился. В русском сознании до сих пор отсутствует четкое разделение семантики города как мужчины или женщины. В этом смысле город понимается амбивалентно, в отличие от основанной на древних представлениях традиции западноевропейской, где К. Юнг, например, однозначно «видит в городе материнский символ и символ женского начала вообще: т. е. он интерпретирует Город как женщину, дающую приют своим обитателям, как если бы они были ее детьми».⁵

Для старых русских городов достаточно типична ситуация, когда он называется русским именем женского рода (Вологда, Коломна, Калуга), или когда изначально иноязычное название воспринимается на русский слух как женское (Москва). В то же время город с мужским названием может наделяться женским эпитетом (Киев - мать городов русских). Амбивалентность такого отношения объясняется и тем, что архетипические фольклорные представления однозначно связывают ограду, укрепление, частокол, тын, замок с образами девственницы, а нарушение таковой крепости, вплоть до отпирания замка ключом и открывания ворот - с лишением невинности.⁶ Отсюда взятие неприятелем города метафорически означало лишение города девственности, а творившиеся после этого бесчинства являлись в мифологическом контексте буквализацией метафоры, превращаясь в обязательное ритуальное действо.

Даже наличие стола (престола) не останавливает субъектов культуры перед тем, чтобы общеупотребительно называть главный центр не «стольным градом», но «столицей», при том, что по отношению к подчиненным городам столица выполняет мужские, руководящие функции.

Взаимоотношения столичных, провинциальных городов и деревни, со всеми вытекающими семантическими и социально-иерархическими последствиями, вполне вписываются в традиционную трехчленную вертикальную модель мира:

верх - столица

середина - провинциальный город

низ - деревня

В этом ключе достаточно напомнить, что до Пушкина само слово «мужик» (деревенский житель) считалось неприличным.

Особо следует отметить небольшие поселения, выполнявшие, по сути, роль микрогородов - монастыри и усадьбы.

Используя формообразующую силу мифа, город создает свои мифологемы, которые впоследствии активно влияют на восприятие, облик, характер, менталитет конкретных городов и социальные связи: Иерусалим - град небесный, идеальный город, вместилище рая; Вавилон - блудница; Рим - вечный город и он же Новый Вавилон; Москва - третий Рим, город-герой, «столица нашей необъятной Родины», «город коммунистического быта»; Новгород Великий - господин; Санкт-Петербург - Северная Пальмира; Ленинград - колыбель революции; Киев - мать городов русских, а Одесса - просто «мама» при Ростове-папе; Бухара - священная, благородная, благословенная; Тула - город Левши; идеальный Город Солнца - утопия; реальные пиратская Картахена, Ауровиль и современный Китеж - попытки воплощения утопии. Семиотична в этом смысле попытка создания мифологемы Мурома как пограничного города-крепости и города идеальных правителей. Она нашла зримое воплощение на одной из муромских житийных икон как раз тех самых правителей - святых князя Петра и княгини Февронии. Идеальный город на иконе обнесен беломраморной стеной, которой, естественно, в реальности никогда не было. Надо полагать, что автор изображения основывался на принятой в то время этимологии названия Муром, производимого от глагола славянского «муравить» - строить стены и западных «marmur», «murmur» - мрамор.

Таким образом, в культурологическом аспекте город прежде всего создает новую, более совершенную и помехоустойчивую информационную систему, в которой обряд как полисемантическое средство передачи информации (мифологической, космологической, исторической, моральной, технологической и т. п.) отодвигается на задний план. Необходимым условием функционирования этой системы является и особая пространственная организация, отличающая город от поселений предшествовавшего типа и способствующая наиболее оперативной и адекватной передаче информации, что является одним из условий и способов существования культуры.

Ссылки:

¹ Бидерманн Г. Энциклопедия символов. - М., 1996. - С. 60.

² Смирнов Ю. Человек в городском пространстве: традиции и современность // Памир. - № 2. - 1987. - С. 115.

³ Соловьев В. С. Сочинения в 2-х томах. - Т. I. - М., 1989. - С. 243.

⁴ Архив МИХМ.

⁵ Керлот Х. Э. Словарь символов. - М., 1994. - С. 84.

⁶ Смирнов Ю. Нечто о Коньке-горбунке // Новый круг. - № 1.- 1991.