Иностранные архитекторы в сталинском СССР: границы понимания реальности

Д. С. Хмельницкий (Берлин) 

  

ИНОСТРАННЫЕ АРХИТЕКТОРЫ В СТАЛИНСКОМ СССР: ГРАНИЦЫ ПОНИМАНИЯ РЕАЛЬНОСТИ 

 

В истории советской архитектуры, и без того весьма загадочной, есть один особенно загадочный аспект – деятельность иностранных архитекторов в СССР. В относительно короткий промежуток времени – приблизительно между 1929 и 1937 гг. – в СССР работало довольно много европейских и американ- ских архитекторов, среди которых были знаменитости. Этот наплыв иностранцев никак не был связан с усилением внутрипрофессиональных международных связей. Как раз наоборот. В середине двадцатых годов интеллектуальное общение советских и западных архитекторов было гораздо более тесным. Тому свидетельство – множество публикаций о советской архитектуре на Западе, острый интерес к происходящему в европейской архитектуре советской архитектурной прессы, участие иностранцев в советских архитектурных конкурсах.

Имена К. Мельникова, А. и В. Весниных, М. Гинзбурга были хорошо известны европейским архитекторам, близким к Баухаузу и CIAM (Международным конгрессам современной архитектуры).1  

Многие известные немецкие архитекторы – Бруно Таут, Питер Беренс, Ханс Пельциг, Эрнст Май – были членами созданного в 1923 г. в Берлине откровенно просоветского общества «Друзья новой России».2 Бруно Таут несколько раз, начиная с 1926 г., ездил в СССР и публиковал многочисленные статьи в журнале этого общества «Das neue Russland». Там же, рядом со статьями А. В. Луначарского, печатались М. Гинзбург, Эрнст Май, Вальтер Гроппиус...

Очень многим сторонникам новой архитектуры, например Ле Корбюзье, СССР казался страной архитектурного будущего. Отмена частной собственности на землю воспринималась как предпосылка реализации заветной мечты – возможности строить современные города, не оглядываясь на границы частных участков. Конструктивизм многие на Западе считали советским государственным стилем.3 Надежды подогревались блестящими работами советских архитекторов–конструктивистов, хорошо известными на Западе.

Первым западным архитектором, получившем в 1925 г. советский заказ, был Эрих Мендельсон. Он совершенно не симпатизировал СССР, но прославился к тому времени текстильным комплексом в Люккенвальде. Мендельсону предложили спроектировать на самом современном уровне текстильную фабрику «Красное знамя» в Ленинграде. Две поездки в СССР в 1925–26 гг. и работа с советскими заказчиками только укрепили неприязнь Мендельсона к советской власти.

Во время поездок Мендельсон завязал контакты с ведущими советскими архитекторами – братьями Весниными, Мельниковым и А. Щусевым. Интересно, что из всех советских знакомых Мендельсона самое большое впечатление он, видимо, произвел на академика Алексея Щусева. Спроектированное Щусевым в конце двадцатых годов здание Наркомата земледелия в Москве очень напоминает универмаг, построенный Мендельсоном в Штутгарте в 1928 г.

Победа Корбюзье в конкурсе на здание «Центрсоюза» в Москве в 1928 г. и получение им заказа на проектирование еще больше укрепили уверенность западных архитекторов в том, что будущее современной архитектуры лежит именно в СССР.

Работа в СССР, – или точнее, для СССР, – у Мендельсона и Корбюзье стоит особняком. Оба получили свои заказы естественным для архитектора путем, оставаясь независимыми. Западные архитекторы, группами и в одиночку приезжавшие в СССР начиная с 1929 г., в основном не получали заказы, а устраивались на работу в советские проектные организации. Это был совершенно иной уровень отношений. Но и времена наступили совершенно иные.

В 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) был провозглашен курс на индустриализацию страны. В 1927 г. декрет СНК СССР поставил задачу использовать все ресурсы страны для развития тяжелой и – в первую очередь – военной индустрии. Первый пятилетний план был принят однако только в 1929 г. после окончательной победы И. Сталина над политическими конкурентами и достижении им практически абсолютной власти в стране.

План строительства около полутора тысяч новых промышленных предприятий – военных заводов и обеспечивавшей их металлургической и энергетической промышленности – был невыполним без жестоких экономических и социальных реформ в стране. Необходимо было обеспечить новое строительство миллионами рабочих рук, причем, практически подневольных, которыми можно было бы распоряжаться в плановом порядке. Правительству также было необходимо сосредоточить в своих руках все производимое в стране продовольствие, чтобы кормить город-ское население и рабочих. Кроме того, экспорт зерна был основным источником валюты, необходимой для закупки заграницей современных промышленных технологий, отсутствовавших в СССР.

Прямым следствием принятия и реализации первого пятилетнего плана индустриализации СССР была коллективизация сельского хозяйства, массовый голод в стране, депортации огромных групп населения и постоянно сменявшие друг друга волны репрессий. К 1930 г. СССР накрыл железный занавес, все личные контакты с иностранцами у советских граждан были оборваны, несанкционированные властями поездки за границу стали абсолютно невозможными. Именно в этот момент иностранные архитекторы группами и поодиночке приезжают в СССР и начинают выполнять ответственные задания, а некоторые даже возглавляют советские проектные институты.

***

Курс на закупки западной промышленной технологии предполагал также и привлечение иностранных специалистов для ее установки, обслуживания и обучения советских специалистов.

В феврале 1927 г. было принято секретное постановление СНК СССР «О привлечении специалистов из заграницы». В нем оговаривалось, что привлекать иностранных специалистов в СССР следует с большой осторожностью, только высококвалифицированных инженеров, а работников средней квалификации только в виде исключения.4 Через полтора года, 2 августа 1928 г., Политбюро принимает новое постановление, где говорится, что приглашать следует не только специалистов «с именем», но и «специалистов среднего типа» и что ориентировочно в ближайшие два года намечено пригласить от 1000 до 3000 иностранных специалистов».5 В Европе и Америке были организованы представительства различных советских наркоматов, которые вербовали иностранцев для работы в СССР.

Постановление Политбюро было выполнено. К началу 1930 г. в СССР насчитывалось 1112 иностранных специалистов, к началу 1931 – 2898, к началу 1932 – 6058, к началу 1933 – 6550, к началу 1934 – 5149.6 В основном это были представители различных промышленных фирм, монтировавшие западное оборудование и налаживавшие производство.

Архитекторов среди них было относительно мало. Эффект от их деятельности был крайне невелик, за одним, – грандиозным! – исключением, о котором ниже. Самыми известными были две группы немецких (в основном) архитекторов, работавших в Москве под руководством Эрнста Мая и Ханнеса Майера.

В 1929 г. Эрнст Май, городской советник по делам строительства Франкфурта–на–Майне, получает приглашение приехать с лекциями в СССР. Обратно он возвращается с приглашением на работу для него и целой бригады специалистов для проектирования новых городов в СССР. Сотрудников он должен был отобрать сам. В Германии в это время около 90 % архитекторов было безработными, и Эрнст Май получил 1400 предложений от желающих поехать с ним вместе в Москву.

В октябре 1930 г. Э. Май с подобранной им группой из архитекторов и инженеров разных специализаций (многие с семьями, всего более сорока человек) выехал в Москву. Почти сразу же группа в специальном вагоне выехала в Сибирь, чтобы осмотреть площадки и начать проектирование. Сотрудник Мая архитектор Вальтер Швагеншайдт так описывал в письме от 9 марта 1931 г. работу бригады: «Мы проработали район между Новосибирском и Кузнецком, гигант- ский угольный бассейн Сибири. Довольно подробно мы спроектировали прямо на месте 6 городов, большая часть из которых будет построена уже в этом году».7  

Сотрудники Мая получали очень высокие, особенно по советским меркам, зарплаты в валюте и рублях. Зарплата самого Мая соответствовала его жалованью в качестве городского советника Франкфурта. Члены бригады Мая жили в комфортабельных условиях и пользовались массой положенных иностранцам привилегий. Май не был коммунистом и подчеркивал, что воспринимает себя только политически нейтральным специалистом. Однако о настроениях в его бригаде можно судить по ироническому наблюдению Вальтера Швагеншайдта: «В этих буржуазных квартирах сейчас страстно обсуждаются формы будущего коммунистического коллективного жилья, при этом многие из нас большие коммунисты, чем сами русские».8 

За короткое время группа Мая сделала проекты застройки Автостроя, Кузнецка (Сталинска), Ленинска, Магнитогорска, Нижнего Тагила, Прокопьевска, Сталинграда, Щегловска и многих других городов. Основным принципом работы Мая были функциональные планировка и строчная застройка. Часть спроектированных для Магнитогорска зданий – жилые дома, школы, детские сады – была осуществлена. Строительная технология в СССР находилась на самом примитивном уровне. Металл, стекло, бетон были крайне дефицитны. При этом в Магнитогорске, например, 160 тыс. человек жили во временных бараках и обеспечение всех нормальным жильем в кирпичных домах даже теоретически было невозможным и, как выяснилось очень скоро, с точки зрения правительства и ненужным.

Строительными рабочими были бежавшие из деревень от коллективизации или депортированные крестьяне. Их квалификация была близка к нулевой. Архитекторы Мая были вынуждены проектировать жилье не только из кирпича и бетонных панелей (по образцу франкфуртских разработок Мая), но и из дешевых местных материалов, например из досок и глины. Одноэтажные дома со стенами из деревянных стоек, обшитых досками и заполненные в качестве утеплителя глиной, стружкой или торфом,9 мало чем отличались от обычных бараков, строившимися рабочими или заключенными для себя без участия архитекторов.

Менее, чем через два года после приезда в СССР, в августе 1932 г. В. Швагеншайдт писал коллеге в Германию: «В последние месяцы... я за закрытыми дверями разработал предложение для нового типа социалистического города, которое естественно направлено против партийной линии. Исходя из реальной жизни в развивающихся районах, я говорю – Совет-ский Союз еще долго сможет строить только примитивные бараки. Имеющиеся материалы и силы они вынуждены использовать для строительства промышленности. Люди, которые населяют социалистические города, находятся на очень низком культурном уровне, они не понимают, (хотя и предполагается, что они будут строить многоэтажные дома), как в этих домах жить. Одноэтажные застройка из местных материалов – это правильный путь. А потом я предлагаю барачный город по мере поступления денег, материала и рабочей силы перестра- ивать, и я покажу, как его можно будет перестроить в город-рай».10 

Швагеншайдт сделал проект «барака с растущим благоустройством». На первой стадии это одно помещение с нарами на двести двадцать два человека. На третьей – «законченный культурный барак» с уборными, умывальниками и спальнями с кроватями на сто человек. Заручившись поддержкой в Москве, Швагеншайдт еще год, вплоть до отъезда из России в октябре 1933 г., разрабатывал проект своего «растущего города» из одноэтажных бараков. Вполне вероятно, что какие–то из его разработок были осуществлены.11  

Швагеншайдт ошибался как в том, что его предложение о строительстве барачных городов направлено против партийной линии, так и в том, что в планы правительства вообще входило строить массовое цивилизованное жилье. Еще несколько десятилетий, вплоть до середины 50-х годов строительство примитивных бараков было единственной формой обеспечения населения массовым дешевым жильем. Но эта архитектура как раз в 1932 г. была практически выведена из ведения архитекторов, как и сама проблема «социалистического расселения».

Именно тогда, когда Швагеншайдт втайне разрабатывал барачные города, в СССР произошла архитектурная реформа. Приказ проектировать отныне только в классике был спущен сверху весной 1932 г., вероятно, сразу же после объявления 28 февраля результатов международной стадии конкурса на Дворец Советов. Во всяком случае, немецкий архитектор Рудольф Волтерс, приехавший в Новосибирск весной 1932 г., его уже застал.

Одновременно смена стиля означала конец нормального градостроительства в СССР, во всяком случае, в понимании западных архитекторов того направления, к которому принадлежали Эрнст Май и его сотрудники. Декорирование центров городов дворцово-храмовыми ансамблями и монументальными украшенными классической орнаментикой жилыми домами никак не вписывалось в их представление о насущных проблемах современного градостроительства.

Первая публичная критика работы группы Мая прозвучала в августе 1932 г.12 

Побывавший в Москве осенью 1932 г. Р. Волтерс так описывал ситуацию с советским градостроительством: «Утверждение проектов зависело в первую очередь от маленькой группы специалистов... которой руководили американцы. Эта группа была филиалом ”Гипрогора”... Дух и руководство были чисто американскими. И это делало работу всех немецких архитекторов, обращавшихся в эту центральную инстанцию, очень тяжелой... К сожалению, энергия архитекторов ”Гипрогора” была не особенно сконцентрирована на том, чтобы планы отдельных поселков были функционально взаимосвязаны с городом в целом. Вместо этого они с нахмуренным лбом тыкали толстым карандашом в архитектурные детали. Известно, что наши русско-американские градостроители любят красивые геометрические генеральные планы с прямоугольной сеткой улиц, осями, звездообразными площадями. Чикаго! Создается впечатление, что эти американцы прибыли в Россию через Берингов пролив ничего не зная о начавшейся 30 лет назад градостроительной революции Европы. Американцы принесли в Россию окостенелую школу градостроительства, и она все больше берет верх, в особенности потому, что для всех архитектурных деталей из высшей инстанции Москвы был предписан ”классический стиль” как единственно возможный: звездообразные планы и греческие фасады!

Из–за этого с иголочки нового курса особенно страдает другая большая градостроительная организация Союза, ”Стандартгорпроект” с его ”знаменитой” группой ”Май”... Работа этой организации целиком находится под влиянием группы ”Май”. ”Гипрогор”, руссо-американцы и ”Стандартгорпроект”, руссо-немцы, ненавидят друг друга... Здесь столкнулись два мировоззрения. Здесь нет надежды на взаимопонимание. Но уже сегодня можно с сожалением сказать, что Май с его людьми побежден... Сегодня франк- фурктский архитектор Май – закатившаяся звезда в России. Его группа растаяла до нескольких самых преданных людей и печально-предупреждающе возвышаются во всех концах России над морем деревянных изб начатые корпуса до смерти замученной ”строчной застройки”».13 

Ситуация накалялась не только в градостроительном смысле. Отношение к иностранцам становилось все хуже и хуже. Их квартиры и вещи обыскивали в их отсутствие. Архитектору из группы Мая Вернеру Хебебранду под чертежи на его столе подбросили военные документы, арестовали и увезли на Лубянку, где он провел год и откуда с огромным трудом был освобожден.14  

Май уехал из СССР в Африку в 1934 г. Некоторые его сотрудники еще раньше покинули Россию, а часть перешла работать в другие организации. Последние покинули СССР в 1936–1937 гг., тем более, что после 1936 г. иностранных специалистов больше не подпускали к градостроительным проектам из соображений секретности.15

Окончательный удар по репутации группы Мая в СССР был нанесен статьей А. Мостакова «Безобразное ”наследство” архитектора Э. Мая» в № 9 журнала «Архитектура СССР» за 1937. Мостаков в свое время был советским специалистом в бригаде Мая и разрабатывал генплан Нижнего Тагила, названный им среди прочих примеров реализации порочной концепции Мая.

Главная претензия Мостакова к Маю – строчная застройка с выходящими на улицу глухими торцами домов не позволяет превратить ее в место сборов, демонстраций и массовых шествий: «В социалистиче-ском городе улица всегда будет мощным фактором городского ансамбля. Этого не мог и не хотел понять буржуазный филистер Май».16

В конце 1930 г. в Москву приезжает швейцар-ский архитектор Ханнес Майер, незадолго до того смещенный с поста директора Баухауза в Дессау за крайне левые убеждения. В отличие от политически относительно нейтрального Эрнста Мая, Ханнес Майер – фанатический коммунист. В феврале 1931 г. к нему в Москву приезжает группа из его бывших студентов, выпускников Баухауза, тоже коммунистов. Майер немедленно по приезде вступает в Всесоюзную организацию пролетарских архитекторов (ВОПРА), чисто политическую, а не творческую организацию.

Бригада Майера живет и работает в совершенно других условиях, нежели прочие иностранные специалисты. Майер от своего имени и от имени своих сотрудников отказался от всех полагающихся иностранцам привилегий. Они жили в советских условиях, получали зарплату только в рублях и в том же размере, что их советские коллеги. Впрочем, как писал через много лет член бригады Конрад Пюшель, для молодых архитекторов до последнего момента оставалось загадкой то, в каких именно отношениях они находились с работодателем. Договоров на работу они сами не заключали, а Ханнес Майер все вопросы на эту тему отметал как провокационные.17 Материальные обстоятельства самого Майера позволяли ему, однако, в 1931, 1932 и 1933 гг. ездить в Западную Европу.18

Сначала бригада работала в проектном институте Гипровтуз, подчиненном Наркомату тяжелой промышленности. Майер только год руководил своей бригадой, которая за это время подготовила один совместный и нереализованный проект – школы для обучения иностранных политработников. Четверо из членов бригады уехали из СССР в 1933 – 1937 гг. Трое, неосторожно принявшие советское гражданство, остались и были репрессированы. Выпускник Баухауза Бела Шеффлер исчез прямо с рабочего места в Гипровтузе в 1932 г., и судьба его неизвестна. Чех Антонин Урбан, женившийся на русской коллеге, был арестован в 1937 и, вероятно, расстрелян. Филлип Тольцинер был арестован тоже в 1937 г. и депортирован в Пермь. Он был единственным из троих, кому удалось дожить до освобождения, реабилитации и вернуться в Москву. В России погибла также секретарша Ханнеса Майера Маргарет Менгель, которая с двухлетним сыном последовала за Майером в Москву. Ее сын Ханнес вырос в детских домах.19

До конца 1931 г. Ханнес Майер занимал пост одного из главных архитекторов «Гипровтуза». Кроме того, он был профессором ВАСИ, консультантом в институте «Гипрогор», с 1934 г. – членом и профессором свежеорганизованной Академии архитектуры.20 В институте «Стандартпроект» (там же, где работала бригада Мая) Майер возглавлял разработку ряда градостроительных проектов для Сибири и Дальнего Востока.21

Как дисциплинированный коммунист, Майер уже в 1933 г. заявил о смене убеждений: «В последнее время я вновь предпринимаю вылазку в область классической и вообще старой архитектуры, потому что меня увлекает проблема национальной выразительности в социалистической архитектуре... любой ”подвал”, опубликованный в нашей ”Правде”, кажется мне значительно более важным событием, отмечающим рождение новой социалистической архитектуры, чем изысканно–легкомысленные фельетоны Корбюзье».22 В 1934 г. в опубликованных «Архитектурой СССР» ответах на вопросы чешской газеты «Левый фронт» Майер декларирует отвращение к современной западной архитектуре,23 а в 1936 возвращается в Щвейцарию.

Осенью 1931 г. горячий сторонник СССР Бруно Таут получает приглашение участвовать в за-крытом конкурсе на отель для интуристов в Москве (будущая гостиница Москва). Весной 1932 г. он переезжает в Москву и получает в свое распоряжение группу из тридцати советских сотрудников. В конкурсе на гостиницу, кроме Таута, участвуют бригады Гинзбурга и Щусева. Сдержанный и сухой функционалист-ский проект Таута успеха не имел. Его критиковали в прессе за «недостаточное соответствие окружению».24 Бригада Таута занимется проектированием нескольких крупных объектов, в том числе жилого комплекса у Курского вокзала и театрального комплекса, но времена современной архитектуры в СССР закончились как раз в это время.

Таут потерял надежду на реализацию своих проектов в СССР. К тому же условия работы были крайне тяжелыми – отсутствие телефона, копировальных аппаратов, переполненные рабочие помещения. По- следней каплей послужило то, что весной 1932 г. бригады с иностранными архитекторами получили новых советских руководителей.25 В начале 1933 г. Бруно Таут уезжает обратно в Германию.

Швейцарский архитектор Ганс Шмидт приехал в Москву вместе с бригадой Эрнста Мая, но вскоре отделился от нее. В 1933 г. он возглавил в Горстройпроекте мастерскую № 3, занимавшуюся в основном за-стройкой города Орска. В мастерской работали остававшиеся пока в СССР члены бригад Эрнста Мая и Ханнеса Майера.

«Баухазуовец» Конрад Пюшель, посланный с группой архитекторов и инженеров в Орск для авторского надзора и проектирования прямо на месте строительства, описывал в воспоминаниях крайне тяжелые условия работы: «Строительство велось согласно драконовским планам и представлениям правящего слоя; требовалось точное выполнение плана любой ценой... Применять в работе технические средства не имело смысла; даже если они и имелись в наличии, то были настолько примитивными, что никакой фараон не стал бы их использовать при строительстве египетских пирамид. Приходилось использовать и подгонять рабочую силу, предпосылкой к чему было наличие заключенных».26

В 1936 г. всех иностранных архитекторов из соображений государственной безопасности отстранили от градостроительных проектов. Ганс Шмидт занялся разработкой проектов стандартного оборудования для кухонь и магазинов.27 В начале 1937 г. Шмидт работал над предполагавшимся докладом на Первом съезде советских архитекторов. Он собирался говорить об индустриализации производства как самой эффективной форме человеческого труда. Однако в мае 1937 г., за месяц до открытия съезда, Ганс Шмидт покидает СССР.28 Легко предположить, что в выступлении на съезде ему было отказано.

В середине 1937 г. почти все члены его бригады, за исключением упомянутых выше Тольцинера, Шеффлера и Урбана, покидают СССР.29

***

Э. Май, Х. Майер, Б. Таут, Г. Шмидт и другие столпы западного конструктивизма были людьми публичными. Они печатали статьи в советской и западной прессе, выступали во время поездок на Запад с лекциями о советской архитектуре. Их советские проекты публиковались в СССР и на Западе. При этом практический результат их деятельности в СССР был близок к нулю. Очень мало что было реализовано, а то, что было, представляет скорее исторический, нежели художественный или архитектурный интерес.

Однако существовала еще одна бригада ино-странных архитекторов и инженеров, о деятельности которой тогда почти ничего не публиковалось на Западе и совсем ничего – в СССР. Однако результаты их короткой – с 1929 по 1932 гг. – деятельности в СССР невероятны. Это были те самые американцы, о привилегированном положении которых в советской архитектурной иерархии с горькой иронией писал в 1933 г. Р. Волтерс.

Альберт Кан (1869 – 1942) известен в истории архитектуры как один из крупнейших промышленных архитекторов ХХ века, как «архитектор Форда». В книгах, посвященных его творчеству, как правило, на двух–трех страницах рассказывается невероятная истории сотрудничества Альберта Кана с советским правительством. В апреле 1929 г. фирма «Albert Kahn Inc.», расположенная в Детройте, получила заказ от советского правительства на проектирование Сталинградского тракторного (танкового) завода. Переговоры велись через советскую фирму Амторг, неофициальное торговое представительство СССР (а также разведывательный центр). В тот момент между СССР и США не существовало дипломатических отношений. США были главным врагом СССР. Заводы, которые должен был проектировать Кан, были, по существу, военными. Ситуация выглядела тогда очень двусмысленно. В условиях экономического кризиса Кан был остро заинтересован в заказах из СССР, но также был заинтересован в максимальной конфиденциальности своего сотрудничества с советскими партнерами.

Уже после окончания советской эпопеи Кан, рассказывая детройтскому журналисту Малькольму Бингэю о своих сомнениях, заключил: «Глубоко в своем сердце я был убежден, что русский народ – неважно под чьим правлением – после столетий царистского подавления имеет право на помощь».30

Кан несомненно лукавил. То, чем он занимался в России, «помощью народу» нельзя было назвать ни при каких обстоятельствах. Фирма Кана спроектировала между 1929 и 1932 гг. 521 (по другим данным – 571) объект. Это, в первую очередь, тракторные (т. е., танковые) заводы в Сталинграде, Томске, Харькове, Челябинске; самолетостроительные заводы в Краматорске и Томске; автомобильные заводы в, Москве, Нижнем Новгороде, Самаре, Сталинграде, Челябин- ске; кузнечные цеха в Днепропетровске, Коломне, Люберцах, Магнитогорске, Нижнем Тагиле, Сталинграде, Харькове, Челябинске; станкостроительные заводы в Верхней Сольде, Калуге, Новосибирске; прокатный стан в Москве; литейные заводы в Днепропетровске, Коломне, Люберцах, Магнитогорске, Сормове, Сталинграде, Харькове, Челябинске; механические цеха в Люберцах, Подольске, Свердловске, Сталинграде, Челябинске; теплоэлектростанция в Якутске; сталелитейные и прокатные станы в Верхнем Тагиле, Каменском, Коломне, Кузнецке, Магнитогорске, Нижнем Тагиле, Сормове; Ленинградский алюминиевый завод; Уральская асбестовая фабрика и многие другие.31 По списку объектов видно, что Кан спроектировал (и оснастил оборудованием) едва ли не всю советскую военную промышленность.

До 1930 г. в СССР практически не существовало собственных тракторных и танковых заводов. Побывавший в 1929 г. в СССР представитель компании «Форд» Чарльз Соренсен обнаружил, что на Путиловском заводе в Ленинграде выпускаются тракторы «Фордзон» под названием «Красный путиловец». На заводе с помощью нескольких фордовских механиков попытались воспроизвести купленные и разобранные на части американские тракторы, но секреты технологии производства отдельных деталей раскрыть не удалось, и качество советских копий было гораздо хуже американских оригиналов.32

В 1931 г. на строительстве Челябинского тракторного завода побывал американский журналист Г. Р. Кникербокер. В книге «Угроза красной торговли», посвященной первому пятилетнему плану, он писал: «Стоя посредине быстро растущих к небу стен самой большой тракторной фабрики мира, невольно вспоминаешь фразу из ”Известий”, официального органа советского правительства о том, что ”производства танков и тракторов имеют между собой очень много общего. Даже артиллерию, пулеметы и пушки можно успешно производить на гражданских промышленных предприятиях”... По твердому убеждению больше- вистских пессимистов, строящаяся сейчас тракторная фабрика в Челябинске может почти моментально быть переориентирована на военные цели для отражения ожидаемого нападения капиталистического мира. Планируемый выпуск 50 000 штук десятитонных 60-сильных гусеничных тракторов в год, очень сильно напоминающих танки, означает, что речь идет о производстве одного из типов танков».33

Несомненно, что опираясь именно на программу строительства тракторных заводов, запроектированных Каном, М. Н. Тухачевский, назначенный в 1931 г. руководителем Управления вооружений Красной Армии, планировал довести количество стоящих на во-оружении в РККА танков до 40 тыс. штук к концу 1932 г.34 А в ноябре 1930 г. полагал, что «танки, идущие обычно во 2–м и 3–м эшелонах, могут быть несколько меньшей быстроходности и большего габарита... А это значит, что такой танк может являться бронированным трактором…»35

Реализация подобных программ предполагала резкое снижение уровня жизни населения СССР и преимущественное использование принудительного труда, о чем Кан не мог знать.

В 1931 г. сотрудник фирмы Кана инженер Уильям Х. Брасс по возвращению в США поделился своими впечатлениями от работы в СССР с журналистом детройтской газеты. Он рассказал о черном рынке, о невозможности покинуть страну, о дикой судебной системе, о тайной полиции и жилищной проблеме и о том, чего больше всего боялись в США – о превращении гражданской промышленности в военную. Еще серьезнее было предположение Брасса о том, что контракт Кана с СССР включал пункт о содействии распространению коммунизма в США. Альберт Кан немедленно выступил с опровержением, но сомнений по поводу деятельности своей фирмы в СССР развеять не смог.36

Конструкции для Сталинградского тракторного завода были изготовлены в США, перевезены в СССР и смонтированы в течение шести месяцев. Следующим заказом стал проект гигантского Челябинского тракторного завода. В феврале 1930 г. был подписан договор с фирмой Кана, которая становилась главным консультантом советского правительства по промышленному строительству. Кану был предложен пакет заказов на строительство промышленных предприятий стоимостью в два миллиарда долларов. Это сумма, эквивалентная приблизительно двумстам двадцати миллиардам долларов в 2004 г.

Все следующие проекты разрабатывались филиалом фирмы Кана в Москве под руководством брата Альберта Кана Морица Кана. Бюро Кана, существовавшее до 1932 г., носило русское название «Госпроектстрой». В нем работали двадцать пять американских инженеров и около двух с половиной тысяч советских сотрудников.37 В то время это было самое большое архитектурное бюро мира. Через «Госпроектстрой» прошло в общей сложности около четырех тысяч советских архитекторов, инженеров и техников.38

Скорее всего, фирма Кана разрабатывала не только сами промышленные предприятия, но и соответствующую инфраструктуру. Известно, что вместе с проектом Сталинградского тракторного завода поставлялись и проекты домов для рабочих.39

Опубликовано крайне интересное письмо В. Р. Менжинского И. В. Сталину от 14 февраля 1931 г.: «Строительство Челябтракторостроя находится сейчас в следующем состоя­нии:

Ведется широкое жилищное строительство совершенно неувязанное со сроками вступления завода в эксплуатацию в то время как для строительства промышленных цехов произведены только подготовительные работы и ни один цех в течение года готов не будет.

Кроме произведенных арестов из аппарата Управления строительством вычищено 40 чел. и приняты меры к удалению со строительства остального негодного элемента. Полностью же разработанного проекта Челябтракторостроя не имеется».40

Из текста очевидно, что строительство, как обычно делается, началось с жилья для рабочих (возможно, по готовым проектам фирмы Кана), и что существовал приказ Сталина по прекращению строительства жилья. Строить следовало сам завод, но никак не жилые дома, роль которых должны были играть палатки, землянки или, в лучшем случае, бараки.

Известно, что валюту для оплаты деятельности Кана СССР получал, продавая в США хлеб в самый разгар массового голода в СССР. Сталин писал Молотову в августе 1930 г.: «Микоян сообщает, что заготовки растут и каждый день вывозим хлеба 1– 1,5 млн. пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять теперь же (норму) ежедневного вывоза до 4–4 млн. пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов... Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба».41

Оба упомянутых Сталиным завода спроектированы Каном. Можно с большой долей уверенности утверждать, что миллионы жертв страшного голода 1930–1934 гг. – это результат стремления Сталина как можно быстрее оплатить заказы по проектированию и поставкам оборудования объектов, проектировавшихся в первую очередь Альбертом Каном.

Фирма «Albert Kahn Inc.» играла роль координатора между советским заказчиком и множеством западных (поначалу, преимущественно, американских) фирм, поставлявших оборудование и консультировавших строительство отдельных объектов. По сути, через Кана в СССР тек мощный поток американской военно-промышленной технологии. Те несколько тысяч ино-странных специалистов, которые в начале тридцатых годов работали в СССР, представляли различные западные фирмы, которые в основном строили и налаживали объекты, спроектированные фирмой Кана.

В 1932 г. контракт с фирмой «Albert Kahn Inc.» был разорван, точнее, не продлен, и ее сотрудники покинули Москву. Попытка Альберта Кана лично добиться продления контракта успеха не имела. Это было связано с тем, что в августе 1931 г. Сталин счел более выгодным заказы на оборудование для всех строящихся промышленных предприятий по возможности переместить из Америки в Европу. Сталин писал Л. М. Кагановичу 25 августа 1931 г.: «Ввиду валютных затруднений и неприемлемых условий кредита в Америке высказываюсь против каких бы то ни было новых заказов на Америку. Предлагаю воспретить дачу новых заказов на Америку, прервать всякие уже начатые переговоры о новых заказах и по возможности порвать уже заключенные договора о старых заказах с переносом заказов в Европу или на наши собственные заводы. Предлагаю не делать никаких исключений из этого правила ни для Магнитогорска и Кузнецстроя, ни для Харьковстроя, Днепростроя, АМО и Автостроя. Предлагаю отменить все предыдущие решения Политбюро, противоречащие этому решению».42 Здесь перечислены практически только объекты Кана (за исключением Днепростроя).

В письме от 11 сентября 1931 г. Каганович информирует Сталина: «Выяснилось, что 80–90 % заказов для Челябстроя можно разместить в Англии».43 Это означало конец сотрудничества с Каном. К этому времени Кан выполнил свою задачу в глазах Сталина: советская система проектирования в целом реорганизована по образцу конвейерного производства проектов, принятому в фирме Кана,44 сеть новых промышленных предприятий заложена, заказы на технологическое оборудование сформированы и могут быть переданы в любые другие западные фирмы, тысячи советских специалистов прошли обучение.

Объекты, спроектированные Каном, продолжали строиться и представляли собой значительнейшую часть планов второй и третьей пятилеток.

Можно также предположить, что влияние Альберта Кана на советскую архитектуру не ограничилось созданием промышленной индустрии и системы конвейерного проектирования. Гражданские постройки Кана десятых-двадцатых гг. в Америке подозрительно напоминают классическую сталинскую архитектуру тридцатых-сороковых. Вполне можно допустить, что Сталин поинтересовался художественным творчеством человека, которому он доверил спроектировать советскую тяжелую и военную промышленность. Поинтересовался и сделал выводы. Во всяком случае, рассказ Волтерса о влиянии, которым пользовались в СССР американские градостроители, работает на эту версию.

О роли Кана в проведении конкурса на Дворец Советов, полностью изменившего физиономию советской архитектуры, можно только гадать, но нет сомнений, что она была значительной. Кан был посредником между советским правительством и американскими участниками конкурса. По его личной рекомендации в конкурсе принял участие никому не известный американский архитектор Гектор Гамильтон,45 получивший, ко всеобщему изумлению, одну из трех высших премий. Если учесть, что проект Гамильтона явно не соответствовал начавшим уже проявляться вкусам и требованиям Сталина, а сам Гамильтон немедленно после награждения исчез из истории советской архитектуры, можно предположить, что его премия была прощальным подарком Сталина Альберту Кану.

История взаимоотношений западных архитекторов и СССР – это история обманов, самообманов и прозрений. У большинства прозрение наступило в феврале 1932 г., когда на международном конкурсе на Дворец Советов были демонстративно проигнорированы работы приглашенных звезд западной архитектуры, а высшие премии получили три эклектиче-ских проекта Б. Иофана, И. Жолтовского и Г. Гамильтона.

Первая реакция европейских функционалистов на события в Москве – изумление. Такого удара от своих они не ожидали. Острота ситуации усугублялась тем, что именно в Москве было намечено провести в июне1933 г. очередной, четвертый конгресс СIАМ на тему «Функциональный город». Европейские архитекторы восприняли решение советского жюри как предательство общих интересов.

В конце марта 1932 г. в Барселоне происходило совещание представителей СIАМ (С. I. R. P. A. C.). Журнал «Die neue Stadt» опубликовал официальное сообщение совещания. В нем говорилось: «Национальные группы (членов СИАМ) с разочарованием восприняли результаты конкурса на Дворец Советов в Москве. Совещание представителей решило энергично отреагировать на решение по конкурсу и обратить внимание соответствующих инстанций в Советской России на совершенную ошибку. Возмущение по поводу исхода конкурса было настолько глубоким, что на совещании обсуждался вопрос, может ли Конгресс позволить себе принять русское приглашение. Совещание приняло проект письма на имя Президента народного комиссариата, в котором выражается это возмущение и предлагается изменить решение жюри конкурса».46

Сталину было отправлено два письма – 20 и 28 апреля – написанные Корнелиусом ван Еестереном, президентом СIАМ, и Зигфридом Гидионом, генеральным секретарем. Гидион дополнил письма коллажем, где сравнил проект Гамильтона со зданиями магазина «Карштадт» на Германнплатц и церкви на Гогенцоллернплатц в Берлине. На коллаже надпись: «Дворец Советов, предназначенный к осуществлению, в сравнении с псевдосовременной торговой и церковной архитектурой».47 Текст письма Сталину от 20 апреля стоит того, чтобы его привести полностью.

«Господин Президент.

Мы имеем честь уведомить Вас о новой ситуации, возникшей между высшими правительственными инстанциями СССР и мировой общественностью. Речь идет о событиях, которые вызвали в профессиональных кругах очень большое волнение. Однако, эти события профессионального порядка могут повлиять на общественное мнение, о чем мы считаем своим долгом Вам сообщить.

Речь идет о недавних решениях, связанных со строительством Дворца Советов.

В 1931 году правительство СССР в лице Совета Строительства Дворца Советов обратилось к мировому сообществу, объявив международный конкурс. Не было назначено никакого жюри, но нам казалось само собой разумеющимся, что решение будет следовать генеральной линии, определяемой пятилетним планом, и выразится в проекте, представляющем современное мышление. Архитектура Дворца Советов, говорящая языком, не поддающимся фальсификации, выражала бы революцию, совершенную новой цивилизацией современной эпохи.

В обращении Совета к архитекторам указывалось, что в связи с тем, что пятилетний план блестяще завершен, правительство СССР, желая увенчать его особым событием, постановляет реализовать принятое в 1922 году на заседании III Интернационала решение о строительстве Дворца Советов. Исходя из этого, архитекторы всего мира представили правительству СССР плоды своей работы.

29 февраля ТАСС сообщает: ”Совет строительства закончил рассмотрение представленных проектов. Проекты архитекторов Жолтовского и Иофана, так же как американского архитектора Гамильтона были признаны лучшими... Совет решил продолжить конкурс, дав возможность другим участникам так, чтобы другие проекты были переработаны с учетом лучших методов классической архитектуры и достижений современной архитектурной технологии”.

Журнал ”Баувельт” (№ 12, 1932) публикует три вышеназванных проекта: проект Иофана демонстрирует в остробуржуазной форме академическое мышление. Проект Жолтовского – это копия архитектуры итальянского ренессанса, архитектуры, которая находится в противоречии с народными массами, и полностью соответствует духу наследной власти феодальных князей. Неоспоримое совершенство этой архитектуры не может, совершенно очевидно, претендовать на то, чтобы удовлетворять потребности и решать проблемы с применением современных технологий.

Проект Гамильтона является ни чем иным, как самонадеянным воспроизведением под покровом современного декора помпезного сооружения королевских времен, без всякой связи с органическими функциями программы Дворца.

Решение Совета строительства – это прямое оскорбление духа русской революции и реализации пятилетнего плана.

Поворачиваясь спиной к воодушевленному современному обществу, которое нашло свое первое выражение в советской России, это решение освящает пышную архитектуру монархических режимов. Проект дворца Советов, предложенный современному миру как духовный венец огромной созидательной работы пятилетнего плана, подчиняет современную технику интересам духовной реакции. Дворец Советов воплощает в форме, которую ему хочет навязать Совет строительства, старые режимы и демонстрирует полное пренебрежение к важнейшим культурным устремлениям нашего времени. Какое трагическое предательство!

Мир, наблюдающий за творческим развитием СССР, будет потрясен.

Международный совет по решению современных архитектурных проблем (CIRPAK, представитель CIAM), созданный в 1928 году в Ла Сарразе, на своем заседании 29 мая 1932 года в Барселоне обсудил ситуацию в Москве, а также условия проведения IV конгресса по теме ”Функциональный город”. Он постановил обратиться в высшую политическую инстанцию СССР, чтобы указать ей на важность положения, вызванного ошибочным решением Совета. Он просит Правительство изменить решение Совета, так как этого ожидает мировая элита. В случае, если рекомендации Совета Строительства относительно строительства Дворца Советов останутся в силе, сомнительно, чтобы CIRPAK, до сих пор всегда выступавший за революционные преобразования, смог бы и дальше рассматривать СССР как страну, в которой возможно проведение плодотворного конгресса по такой бескомпромиссной теме, как ”Функциональный город”...

Предоставляя решения этого капитального во-проса на суд Вашей мудрости, мы выражаем Вам, господин Президент, наше глубокое почтение».48

Письмо дает массу поводов для размышлений. Его авторы не сомневаются, к кому следует обращаться с претензией. Правда, они не знают как титуловать адресата – обращаться к Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) просвещенным европейцам явно неудобно. Поэтому Сталину придумывается несуществующий в СССР титул – Президент. Авторам письма заведомо известно, что конкурс, собственно говоря, не конкурс, а политическое мероприятие, ответственность за которое несет сам вождь. Они уверены также, что «новая архитектура» была официальным совет-ским стилем. До сих пор это их вполне устраивало. Неожиданную смену стиля западные архитекторы воспринимают как политическое предательство. Они предъявляют Сталину обвинение в измене революционным идеалам, вполне, кстати, справедливое.

В 1933 г. в Советский Союз приезжал главный редактор французского журнала «Ле конструксион модерн» Сен–Винебо. Вернувшись, он опубликовал в своем журнале «шаблонно-клеветническую», по мнению журнала «Советская архитектура», статью, где, в частности, заявил, что Днепрогэс строился с помощью принудительного труда.

Журнал «Аршитектур д’ожюрдюи» напечатал письмо-опровержение советских архитекторов, к которым присоединились многие французские.49 А в августе того же 1933 г. в связи с окончанием строительства Беломорканала был опубликован указ о награждении высших чинов ОГПУ во главе с Ягодой и наиболее отличившихся из заключенных. Использование принудительного труда было, таким образом, официально подтверждено.

Ответа на письма СИАМ не получил, неизвестно даже, дошли ли они до Сталина. Скорее всего, дошли и доставили удовольствие. Вариант, при котором западные архитекторы, оскорбленные в лучших чувствах, сами переставали лезть в советские дела, был для него самым выгодным.

13 мая 1932 г. Ле Корбюзье пишет письмо председателю Ученого комитета при СНК СССР А. В. Луначарскому, находящемуся в тот момент в Швейцарии.50 Адресат письма с 1929 г. уже не нарком просвещения и растерял свое было влияние, но Корбюзье, видимо, этого не знает. Текст более подобострастный, чем официальное письмо СIАМ, но и в нем чувствуется угроза. У автора земля уходит из под ног, и он не знает, к чему прибегать, к лести или запугиваниям. Сам Корбюзье, видимо, не был готов к разрыву отношений с Советским Союзом; в Москве в этот момент остановлено на неопределенный срок строительство запроектированного им здания «Центрсоюза» (достроено в 1934 г.).

***

Резкая реакция СIАМ поставила в трудное положение работающих в СССР западных архитекторов. В № 6–7 журнала «Ди нойе Штадт» опубликовано письмо от 10 июля 1932 г. двадцати шести немецких архитекторов, работающих в СССР, руководству СИАМ и ответ на это письмо, подписанный Корнелиусом ван Еестерном, Виктором Буржуа и Зигфридом Гидионом. Архитекторы не считают, что следствием «разочарования результатами конкурса» должен быть отказ от проведения конгресса СИАМ в Москве. Это принесло бы только вред, т. к. обмануло бы надежды московских участников и противоречило бы «прежней практике СИАМ проводить конгрессы там, где они особенно нужны». Кроме того, авторы письма отмечают, что форма, в которой тема дискуссии была подана в международном журнале, выглядит вызывающей в глазах приглашающей организации и советской общественности. Руководство СИАМ довольно резко ответило, что ему было поручено различными национальными группами членов СИАМ высказаться по поводу результатов конкурса.51

Хотя советское правительство вообще не отреагировало на протесты, СIАМ не отменил московский конгресс. Однако 15 апреля 1933 года, за полтора месяца до его открытия, назначенного на 1 июня, была получена телеграмма от председателя Центрсоюза (формально «Центрсоюз» – приглашающая сторона) Вайншенкера с одной фразой «Конгресс может состоятся только в 1934».

Это означало недвусмысленный отказ, причем, не неожиданный. В феврале 1933 г. из Ленинграда вернулся ошеломленный Вальтер Гроппиус. Он писал Гидиону в письме от 6 февраля 1933 г: «Россией я потрясен. Страдания и голод настолько возросли, что я не вижу никакого выхода из этой ужасной ситуации. Отношения настолько ухудшились, что я боюсь, что русские откажутся от своего приглашения».52

Ситуация с градостроительством в СССР изменилась настолько, что проведение конгресса по градостроительству становилось невозможным: «Опыт показывает, что градостроительство, которое пытается искать законы города вне идеологических ценностей, больше не признается: город должен стать ”картиной” жизни при социализме».53

Четвертый конгресс СИАМ был проведен на корабле в Греции, под Афинами, где Корбюзье огласил свою «Афинскую хартию». Вместо того, чтобы в июне обсуждать с западными коллегами тему «Функциональный город», советские архитекторы в начале июля 1933 г. участвуют в «Творческой дискуссии Союза советских архитекторов». Это было первое из длинной череды политико-воспитательных меро-приятий, которые в короткий срок превратили всех – и конструктивистов, и классицистов, и эклектиков – в стилистически гомогенный сплоченный отряд сталинских зодчих.54

 

Ссылки:

1«Это было тогда что–то вроде секты, эти ”авангардисты”, которые были связаны друг с другом по всему миру и лично друг друга знали: в России – Кандинский, Эйзенштейн, Гинзбург; во Франции – Ле Корбюзье, Перре, Марсейль Брейер; в Германии – Гропиус, Мис в. д. Роэ, Май, Макс Райнхардт, Эрвин Пискатор, братья Тауты, Швиттерс; в Англии – Раймонд Унвин, в США – финн Элиель Сааринен, в Голландии Жак, Питер Оуд и многие другие». – Jasper F. Die Architektengruppe «”May“ in Russland». – Dusseldorf, 1980. – S. 11.

2 Borngraber C. Auslandische Architekten in der UdSSR: Bruno Taut, die Brigaden Ernst May, Hannes Meyer, und Hans Schmidt // Wem gehort die Welt. – Berlin, 1977. – S. 109.

3 «Потребность во взаимной поддержке и определении общих интересов была так велика, что западноевропейские архитекторы приезжали в Москву с ощущением, что их примут с распростертыми объятиями и что ”Новая вещественность” это более или менее официальная государственная архитектура молодого Советского Союза». – Preusler B. Walter Schwagenscheidt. – Stuttgart, 1985. – S. 97.

4Индустриализация Советского Союза. Новые документы, новые факты, новые подходы.– М., 1999. – Ч. II. – С. 223–225.

5 Там же. – С. 233–234.

6 Там же. – С. 272.

7 Preusler B. Указ. соч. – S. 98.

8 Там же. Указ. соч. – S. 96.

9 Borngraber C. Указ. соч. – S. 120.

10 Preusler B. Указ. соч. – S. 104.

11 Там же. – S. 105.

12 Гречухо В. Внимание архитектуре новых городов // Строительство Москвы. – 1932. – № 8–9. – С. 36.

13 Wolters R. Spezialist in Sibirien. – Berlin, 1933. – S. 82–84.

14 Jasperts F. Указ. соч. – S. 56.

15 Borngraber C. Указ. соч. – S. 132.

16 Мостаков А. Безобразное «наследство» архитектора Э. Мая // Архитектура СССР. – 1937. – № 9. – С. 63.

17 Puschel K. Wege eines Bauchauslers. – Dessau, 1997. – S. 56.

18 Там же. – С. 68.

19 Там же. – С. 60.

20 Там же.

21 Хан–Магомедов С. Архитектура советского авангарда. – М., 2001. – Кн. 2. – С. 268.

22 Майер Г. Как я работаю // Архитектура СССР. – 1933. – № 6.– С. 35.

23«Отрицание искусства в строительном деле, высказываемое частью современных капиталистических архитекторов, я расцениваю, как один из признаков крушения буржуазной культуры... Мы с полным правом можем оставить в данном случае в стороне реформаторские попытки тех из современных архитекторов, которые, воодушевляясь формами индустриальной продукции технического века или примыкая к абстрактным теориям искусства, отдали архитектуру на произвол новому формализму и создали себе новый фетиш из голой стены. Результаты их достижений теперь на Западе рекламируются на каждом газетном киоске в качестве ”нового строительного искусства”. Отвращение к лживости и пустоте суррогатов искусства в практике капиталистического строительства заставило не­которых из нас, прогрессивных строителей, возвести в свое время в аксиому положение о ”безискусственности” архитектуры... У эксплоататоров и эксплоатируемых нет общей идеологии, а стало быть, нет и общего искусства». – Майер Г. Архитектор в классовой борьбе // Советская архитектура. – 1934. – № 1. – С. 59.

24 Borngraber С. Указ. соч. – S.126.

25 Junghans К. Bruno Taut. 1880–1938. – Berlin, 1970. – S. 91–92.

26 Puschel К. Указ. соч. – S. 84

27 Borngraber С. Указ. соч. – S.132.

28 Там же.

29 Там же.

30 Senkevitch А. Albert Kahn in Russland. – Bauwelt, 1995. – Heft 48. – C. 2810.

31 Bliznakov М. The realization of utopia: Western technology and Soviet avant–garde architecture // William C. Brumfield, ed., Reshaping Russian architecture: Western technology utopian dreams. – Hew York, 1990. – Р. 173.

32 Шпотов Б. Компания Форда и Россия, 1909 – 1941 г. // США: экономика, политика культура. – 1999. – № 5.

33 Knickerbocker H. R. Der Rote Handel droht. – Berlin, 1931. – S. 66–68.

34 Докладная записка М. Тухачевского на имя К. Ворошилова от 2 ноября 1931г. Цит. по: Минаков С. Т. Советская военная элита в политической борьбе 20 – 30-х годов // Кадровая политика. – 2003. – № 1.http://www.whoiswho.ru/kadr_politika/12003/stm10.htm

35 Письмо М. Тухачевского Сталину от 19 июня 1930 г. // Там же.

36 Bucci Federico. Albert Kahn: architect of Ford. – New Jork, 1993.

37 «Через 15 месяцев после подписания договора в мае 1931 г. Мориц Кан так описывал размеры московского бюро: ”Госпроектстрой существует всего только год. Раньше наше бюро в Детройте, насчитывающее в обычное время от 400 до 500 архитекторов, инженеров и чертежников, считалось самым большим в мире. Госпроект сейчас насчитывает около 600 сотрудников в московском бюро, не считая студентов, еще 150 будут вскоре приняты. В бюро в Ленинграде – 300 сотрудников, в Харькове – 100”». – Senkevitch А. Указ. соч. – C. 2814 – 2815.

38 Там же. – С. 2817.

39 Там же. – C. 2814.

40Лубянка. Сталин и ВЧК–ГПУ–ОГПУ–НКВД. – М., 2003. – С. 261.

41 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925–1936. – М., 1995. – С. 198, 203–205. Цит. по: Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия». – М., 1998. – С. 73.

42 Сталин и Каганович. Переписка.1931–1936. – М., 2001. – С. 64.

43 Там же. – С. 94.

44 Эту систему с отвращением описывал Андрей Буров, командированный 1930 г. в Дейтрот к Кану для консультаций в связи со строительством Челябинского тракторного завода: «С архитек­турой у них совсем нудно. Вместо архитекторов у них огромное бюро. Это ”business” (в настоящее время очень дрянной)... первое впечатление такое, что один делает эскиз, другой — план, третий — фасад, четвертый — ин­терьеры, пятый, шестой, седьмой — дцатый — электричество, конст­рукции, водопровод, канализацию, вентиляцию, ”рефрижерацию» и т. п. Подписывает же это хозяин конторы, который никакого отношения во всему этому делу не имеет. Получается американское художественное произведение». – Андрей Константинович Буров. Мир художника. – М., 1980. – С. 35.

45 Тer–Akopyan К. Projektierung und Errichtung der Palastes der Sowjets in Moskau // Naum Gabo und der Wettbewerb zum Palast der Sowjets, Moskau 1931–33. – Berlin, 1993. – S. 191.

46Die neue Stadt. – 1932–33. – № 2. – S. 45.

47Adkins Н. Die internazionale Beteiligung am Wettbewerb zum Palast der Sowjets // Naum Gabo und der Wettbewerb zum Palast der Sowjets, Moskau 1931–33. – S. 199.

48 Цит. по: Steinmann М. (Hrsg), CIAM. Dokumente 1929–1939. –Вasel–Stutgart, 1979. – S.124–125.

49 Советская архитектура. – 1933. – № 2. – С. 56.

50 «Дворец Советов есть окончание пятилетнего плана. Что такое пятилетний план? Это героическая попытка и действительно героическое решение, построить новое общество, живущее в полной гармонии. Целью пятилетнего плана является идея сделать людей счастливыми. С сегодняшнего дня Советский Союз освещает весь мир блеском новой зари. Все возвышенные сердца принадлежат Вам, это победа... Архитектура выражает дух Вашей эпохи, и Дворец Советов должен исключительностью своих пропорций и законченностью форм выражать те же цели, которые Вы преследуете с 1918 года. Весь мир должен это видеть, более того, все человечество должно увидеть в архитектуре этого здания точное и безошибочное выражение народной воли». Далее Корбюзье выражает желание поехать вместе с Луначарским в Москву, чтобы все объяснить архитекторам и руководству: «Народ любит королевские дворцы... однако, руководство массами это дело избранных людей... Мы ожидали от СССР мужественный жест... и если его не будет, тогда не будет больше ни Союза советских социалистических республик, ни правды, ни мистической веры!» – Цит. по: Ter–Akopyan K. Указ. соч. – С. 188–189.

51 «Членам СИАМ непонятно, почему проекты, выглядящие как воспроизведение академической или псевдосовременной архитектуры, могут рассматриваться как завершение пятилетнего плана. В особенности, североамериканским членам СИАМ невозможно понять, как образец псевдосовременной архитектурной символики может в первую очередь оказаться предназначенным для реализации Дворца Советов... Поэтому СIRPАC обратился напрямую в самую высшую инстанцию, чтобы кратчайшим путем добиться отмены неудачного решения жюри... Цель наших усилий добиться того, чтобы Дворец Советов был возведен в соответствии со своим смыслом, и мы надеемся, что возникшие сейчас недоразумения в дальнейшем послужат достижению этой цели». – Die neue Stadt. – 1932–33. – № 6–7.

52 Цит. по: Steinmann М. Указ. соч. – S. 128.

53 Там же.

54 Материалы дискуссии опубликованы в № 3–4 «Архитектуры СССР» за 1933 год.