Дихотомия лес/поле в истории и культуре Муромского края до XIX века: к постановке вопроса

С. А. Волостнов (Муром)

 

ДИХОТОМИЯ ЛЕС/ПОЛЕ В ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЕ МУРОМСКОГО КРАЯ ДО XIX века: К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА 

  

Лес к селу крест, а безлесье не угоже поместье.¹ 

Русская пословица 

  

Каждый из нас представляет, какие значительные изменения в ходе истории претерпевают жилища, одежда, общественные отношения и многие другие проявления социальной жизни. Но редко мы задумываемся о том, как изменилась сама земля и то, что на ней растет, как изменились отношения людей к природной среде. Это можно сказать и о территории города Мурома, и о территории всего края. За исключением редких уголковнеудобий, здесь почти не осталось девственной природы. Практически все леса были когда-то сведены и выросли вновь, все луга чищены, а то и побывали в роли пашни. Все реки поменяли русла и обмелели. Нас окружает антропогенный ландшафт. Проявления этого факта истории разнообразно. В данной статье хотелось бы попытаться поставить вопрос соотношения «леса» и «поля» в истории Муромского края в различных проявлениях.

Пограничные зоны ландшафта всегда интересны. Можно вспомнить, что многие исследователи антропогенеза указывают, что современный человек (в биологическом смысле) появился в пограничьях леса – водных источников² , леса – саванны. Особую роль в этом процессе могла сыграть смена одного ландшафта другим. ³ Ландшафтные пограничья обладают большим потенциалом с точки зрения этногенеза. Достаточно вспомнить основы пассионарной теории Льва Гумилева, указывавшего, что становление нового этноса чаще всего происходит на границах ландшафтов.⁴  

Российская история в этом смысле изобилует завязками на взаимодействие человека (социума) с лесом. Примером могут служить оборонительные преимущества Залесского края (Северо-Восточной Руси) и его возвышения в период феодальной раздробленности на Руси, засечную черту Московского государства.

Но вначале определимся с терминами.

Лес. Один из основных типов растительности, господствующий ярус которого образован деревьями одного или нескольких видов с сомкнутыми кронами.

Поле. Нас будет интересовать только два определения из десятка существующих: 1) безлесная равнинная территория; 2) участки пашни, на которые разделена площадь севооборота, и запольные участки.

Дихотомия⁵ (в нашем случае инструмент анализа) – разделение на двое. Способ классификации: классы, множества, понятия, термины и др. разбиваются на пары «соподчиненных» элементов.⁶ 

Климатические, социальные, технологические изменения не раз приводили к тому, что одни и те же территории были попеременно лесом – полем. Сегодняшняя ситуация – в аграрном секторе очередной виток замены полей на лес («лес пашенный»). ⁷

Понятийные границы и предлагаемые аналитические инструменты, на наш взгляд, могут раскрыть интересные ракурсы истории Муромского края в плане естественной истории, этноистории, истории культур и пр.

Муром стоял на границе леса и степи (правда, в значительной степени, символически). Степь далеко, но город на пути между лесом и степью: «В северной половине Восточно-Европейской равнины лежали обширные леса, вначале таежные, а к югу смешанные. Примерная граница этой области на юге шла по современной линии Луцк – Житомир – Киев – Карачев – Калуга – Рязань. Далее к югу – с юго-запада на северо-восток – тянулась полоса лесостепей, параллельная зоне смешанных лесов». ⁸

Существование дихотомии лес/поле отмечается в географических представлениях людей Древней Руси. Историки знают, что понятие «поле» трактовалось как территория лесостепи и степи, прилегавшей к землям Руси, где обитали кочевые народы.

В Х в. существовал путь из района Киева в Рязань и Муром. Путь проходил «полем» через Курск. По этому поводу А. Н. Насонов указывает: «Источники показывают о пути ”полем” как о древнейшем пути в Рязань. Именно полем шел в Муром Изяслав, сын Мономаха, в 1095 г.»,⁹ - и далее - «через Курск шел в 1095 г. Изяслав – сын Владимира Мономаха – к Мурому, намек на путь через Курск к Ростову, возможно, содержится в словах Поучения Мономаха, что, послав сына ”сквозе вятичи”, Всеволод ”сам иде Курску”».¹⁰

А. Г. Кузьмин по этому поводу отмечает, что путь «полем» проходил, очевидно, по берегам Дона. В позднейших источниках (XIV – XVI вв.) имеются прямые свидетельства о существовании переходов с Оки на Дон в районе Переславля Рязанского и Старой Рязани.¹¹

Взгляд «из Европы» на соотношение леса и поля на территории Муромского края представляет работа И. К. Фоменко «Руссия, Московия и Владимирщина на средневековых европейских картах», прозвучавшая на Пятых Уваровских чтениях.

Зачастую европейские картографы имели смутные, фантастические представления: «На итальянской морской карте начала XIV в… На интересующих нас землях (…регион северо-восточной Руси, Владимирщины, где должен локализовываться на картах Муром) помещен топоним Comania Plana (половецкая равнина), где ”живут амазонки - женщины-воительницы”».¹²

Веницианская «хорографическая карта ойкумены, датируемая 1459 г., …в интересующем нас регионе близ Нижнего Новгорода изображены горы, на вершинах которых растут лиственные деревья».¹³

«Со второй четверти XVI в. европеец, созерцая карту России, уже мог найти на ней город Муром на востоке этой далекой и загадочной страны. Появлению Мурома на европейских картах мы обязаны СигизмундуГерберштейну, который описал регион после своего второго путешествия в Московию в 1526 г. …В ”Записках” о Муромских землях, расположенных по Оке ниже Владимира говорится: ”В 24 милях от Владимира прямо на восток некогда в обширных лесах было княжество, народ которого назывался muromani и которое изобиловало звериными мехами, медом и рыбой... Город и крепость Ростов - место пребывания архиепископа, вместе сБелоозером и Муромом считается в числе главных и наиболее древних княжеств Руссии после Новгорода Великого”».

По Герберштейну «Муром помещается… как правило, на левом берегу реки (Оки – С. В.) в области Volodimeria, чаще всего в месте впадения flumen Clesma (Клязьма) во flumen Occa (Ока), реже город изображается выше или ниже слияния этих рек. Карта 1556 г. примечательна тем, что автор всю Россию, и Муромский край в том числе, утопил в лесах. Муромщина же на всех картах обычно располагалась в безлесной местности, вополье. Ближайшее изображение лесов имелось, как правило, на правобережье Оки или гораздо севернее Мурома. Автора ”лесной” карты России, где значки городов еле видны из-за древесных кущ, и самого, видимо, смущала такая беспросветная тайга, что нашло отражение во второй части посвятительной надписи к этой карте, где сказано, что изображаемые леса безлюдны, а это явно вступает в противоречие с изображенными на карте городами и с текстом Герберштейна».¹⁴

«Фламандский картограф Герард Меркатор, который, безусловно, использовал материалы Герберштейна… всегда помещал Муром (Moron) (карта 1554 г.), Murom (карты 1569 и 1595 гг.)… Хорографических деталей (гор, лесов) близ Мурома нет, карто-графу, видимо, хорошо известно, что легендарные, некогда непроходимые леса на левобережье Оки были сведены. Ближайшее к Мурому изображение лесов - на севере, у Балахны, в водоразделе Клязьмы и Wolga flumen… лесные массивы показаны также на юго-востоке правобережья Оки… На карте 1566 г. Каспара Вопелиуса… За Окой, на правом берегу, в мордовских лесах обитают «”Thirophagi”» (звероядцы, народ пожирающий зверей), а на левом берегу Оки, близ Мурома, живут… ”Chaenides”».

Название поселенцев автор толкует как хитрец, смекалистый, оборотистый человек или хлебная корзина, хлебная мера и вид, образ. «Таким образом, жители Муромского края в представлении европейцев XVI в.были смекалистым, хитрым народом или населением, связанным с хлебопашеством и производством хлеба».

«…На картах Антония Виеда 1542 г. (автор дает ссылку, что он использовал материалы Герберштейна) и голландца Г. Де Йоде 1578 г… город Murom (Muron) расположен на правом берегу Оки и находится в регионе ”Московия”. Хорография близ города традиционно отсутствует. Ближайшие леса показаны в области ”горных черемисов” (seremise gorni)». ¹⁵

«На карте, изготовленной в 1595 г. Амстердаме… на правобережье Оки показаны леса - самые густые в европейской части России, и среди чащи помещена легенда: ”Mordva grassatores mahumetan” (”мордов-скиеразбойники магометанской веры”). Молва о разбое в этих краях дошла, видимо, и до Амстердама, иначе скупой на пояснительные надписи картограф вряд ли снабдил бы эту часть русских земель таким конкретным комментарием».¹⁶

Надо сказать, что особый вопрос в истории и культуре Муромского края, связанный с лесом, – это разбойники муромских лесов. Например, известно, что металлоделательные заводы в этих местах, хотя и были укреплены как крепости, разорялись разбойниками, скрывавшимися в лесах.

Следует отметить, что Муром после славян- ской колонизации - это, скорее, граница между «инертным» лесом и активным полем. В первую очередь, здесь речь должна идти о взаимодействии русских и мордвы. Здесь же проходила подвижная этническая граница, зона контакта (славяне – финно – угры; татары – русские).

Наиболее древние пласты сознания местных этносов, вероятно, следует искать в материалах, касающихся современных финно-угорских народов, в фольклоре которых должны были сохраниться представления всей группы. Достаточно репрезентативным нам представляется материал, собранный на соседних территориях, например, на территории современной Нижегородской области, где проживают мордва и мари. Достаточно широко известно трепетное отношение мордвы к священным рощам и к лесу вообще.¹⁷

Фактически складывается гипотеза о «лесных» (финны) и «польных» (славяне-русские) людях.

Об этнических особенностях этих групп населения Муромского края и соседних территорий писали исследователи XIX в. Известно умозаключение П. И. Мельникова (Печерского): «В старые годы на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши, черемиса да мордва живут. Любят те племена леса дремучие да рощи темные, ни один из них деревца без нужды не тронет; ронить лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону: лес – жилище богов. Лес истреблять – божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис и чувашин.

И потому еще, может быть, любят чужеродцы родные леса, что в старину, не имея ни городов, ни крепостей, долго в недоступных дебрях отстаивали они свою волюшку, сперва от татар, потом от русских людей… Русский не то, он прирожденный враг леса: свалить вековое дерево, чтобы вырубить из сука ось, либо оглоблю, сломить ни на что не нужное деревцо, ободрать липку, иссушить березку, выпуская из нее сок либо снимая бересту на подтопку, - ему нипочем. Столетние дубы даже ронит, обобрать бы только с них желуди свиньям на корм. В старые годы, когда шаг за шагом Русь отбивала у старых насельников землю, нещадно губила леса как вражеские твердыни. Привычка осталась; и теперь на Горах, где живут коренные русские люди, не помесь с чужеродцами, а чистой славянской породы, лесов больше нет, остались кое-где рощицы, кустарник да ерники. По иным местам таково безлесно стало, что ни прута, ни лесинки, ни барабанной палки; такая голь, что кнутовища негде вырезать, парнишку нечем посечь. Сохранились леса в больших помещичьих имениях, да и там в последние годы сильно поредели… Лесные порубки в чужих дачах мужиками в грех не ставятся, на совести не лежат. ”Лес никто не садил, - толкуют они, - это не сад. Сам бог на пользу человекам вырастил лес, значит руби его, сколько тебе надо”». И тут же о полях. «Хлебопашество – главное занятие нагорного крестьянина, но повсюду оно об руку с каким ни на есть промыслом идет, особливо по речным берегам, где живет чистокровный славянский народ».¹⁸

Николай Добрынкин сообщал в своей работе «Лес в Муромском уезде»: «Иногда молодые деревенские парни потешались в лесу тем, что высокое и толстое дерево рубили у корня, для хруста, по их выражению, т. е. подрубленное дерево при падении своем вначале начинало хрустеть, затем с шумом и треском опускалось на землю, сильно дрогнувшую от удара при падении огромного дерева. Такое обращение с гигантами древнего леса много тешило молодежь в свободный праздничный день, и не мало гибло под ударами их топоров подобных деревьев, пока наступила пора лесоистреблению с экономическим значением и потребностью поселенцев».¹⁹

Но эти умозаключения нельзя воспринимать однозначно. У славян и русских также существовали традиции бережного отношения к лесу (живому дереву). «Древние племена лесной зоны Европы нередко строили дома и священные постройки таким образом, что внутри помещения оказывались живые деревья. Дерево, растущее внутри дома, было зримым воплощением Мирового Дерева, зиждущего Вселенную: Землю и все девять небес. Отголоски этих традиций регистрировались в России еще в начале ХХ века, в некоторых обрядах, связанных со строительством.

Затевая строительство, выкапывали с корнем деревце и утверждали его на месте будущего сруба – посредине избы или в красном углу. Там оно и оставалось до завершения строительства.

… для древних славян деревья не были просто строительным материалом. Они видели в них таких же, как и они сами, детей Земли и Неба. Из дерева, согласно некоторым легендам были сотворены первые люди. Срубить дерево, все равно, что губить человека, но и избу надо строить. Как быть?

- Нельзя было брать ”священное” (связанное с местными легендами) дерево.

- Старики-деревья имеют права на естественную смерть (старый, старший-священный).

- Нельзя было срубить дерево, выросшее на могиле.

- Не годились деревья с аномалиями – большое дупло, необычные размеры и формы, то есть не такие как все – мало ли какая сила могла в них затаиться».²⁰

Вообще надо сказать, что это особый сюжет - трансформация представлений человека о лесе в образе Мирового древа (arbor mundi, «космическое» древо). В космогонических мифах мировое древо является космической опорой мира как результата последовательного введения основных бинарных семантических оппозиций. Образ древа, возможно, запечатлелся даже в ряде особенностей человеческой психики. «В частности, особый ”тест Коха” в психологии, обнаруживающий, что на определенном этапе развития детской психики образ дерева доминирует в создаваемых детьми изображениях».²¹

Следует отметить, что мифологическая традиция в целом двойственна.

Лес - одно из основных местопребываний сил, враждебных человеку (в дуалистической мифологии большинства народов противоставление ”селение/лес” является одним из основных); через лес проходит путь в страну мертвых.

Представление о лесе как о добром начале отразилось в относительно небольшом числе мифологий.

В истории осмысление понятия, противостоящего лесу, движется к противопоставлениям «город/ природная среда» или «культура/природа». Для некоторых традиций характерно стремление культурного героя обезвредить стража леса, а сам лес вырубить для строительства в родном городе. У некоторых народов известно существование «священных рощ» (древние германцы, финно-угорские племена).²²

В этой связи интересно провести трактовку былинных и житийных сюжетов, относящихся к Муром-скому краю.

Илья Муромец, например начинает свое служение с очистки родительского поля от вековых дубов. Карачаровская традиция повествует о том, что он завалил дубами старое русло Оки для защиты родного села. Бой с Соловьем-разбойником также происходит в лесу.

Константин, Михаил и Федор также не миновали Муромских лесов. «И вскоре приспе благоверный князь Константин со многим воиньством и взяша тело сына своего князя Михаила в лесе поверженное…

Тем же престаша отцы детей закалати на жертву бесом и скверного Моамефа пророком называть, рекам и езером требы класти, дуплинам древяным ветви и убрусцом обвешивати, и им покланатися все престаша… Где коня закалающии и по мертвых ременная плетения древолазная с ними в землю погребающии, и битвы и кроения и лиц натрескания творящии!»²³

Далее, обращаясь к «Повести о Петре и Февронии муромских», мы вспоминаем: образ зайца («удивительное зрелище: за ткацким станом сидела в одиночестве девушка и ткала холст, а перед нею скакал заяц»); бортничество («брат мой пошел бортничать, и когда он полезет вверх на дерево, то будет смотреть сквозь ноги на землю, чтобы не сорваться с высоты». ²⁴

Вероятно, истоки данных сюжетов и представлений лежат в специфике хозяйственной жизни края. Лесные ресурсы издавна использовались муромскими племенами. Интересны в этой связи замечания Е. И. Горюновой о Тумовском селище (располагавшемся на месте современного пригорода Мурома). «Преобладание в данном районе песчаных, малоплодородных почв, дает все основания предполагать, что единственной возможной здесь формой земледелия являлось подсечное, с использованием небольших, очищенных из под леса участков земли».²⁵ Это предположение тем более очевидно, что подсека использовалась в российском земледелии до позднего средневековья.²⁶

Специфика местных ландшафтов определяла и специфику производства и добычи животных продуктов. В муромских поселениях «кости домашней свиньи абсолютно преобладают... Развитию свиноводства благоприятствовала лесная обстановка, которая избавляла жителей поселка от заботы о прокорме животных летом и позволяла делать для них запасы питательного корма на зиму (желудей).

Свиноводство в этих условиях являлось одним из самых эффективных видов животноводства. Выгоняя свиней на все лето для свободного выпаса в лес, как это практиковалось до недавнего прошлого мордовскими племенами, осенью на них производили облаву и с богатым приплодом загоняли в поселок. Свиноводство не только обеспечивало жителей значительными запасами мяса и жира, но и давало такие ценные товарные продукты, как кожу и щетину, которые являлись одной из существенных статей торговли с булгарами». ²⁷

Даже рыбная ловля имела совсем другой характер из-за большой лесистости местности. «Рыбная ловля давала значительное количество добавочных продуктов питания, как об этом свидетельствуют находки рыбьих костей и чешуи, залегающей иногда целыми прослойками в культурном слое селища. Судя по этим остаткам, режим лесной реки Илемны и впадающих в нее мелких притоков в IX-X вв. сильно отличался от современного: в нее заходили крупные породы костистых рыб. Об этом свидетельствует находка крупного размера рыболовного крючка».²⁸

Но, конечно, особую роль в лесах Муромского края играла охота. «Добыча охотой мясной пищи, при развитом животноводстве, играла второстепенную роль. Мясо крупных охотничьих животных (лося, кабана, медведя) употреблялось в пищу исключительно как лакомство. Основное же значение охотничьего промысла, который связан, в первую очередь с интересами торговли, заключалось в добыче пушнины. Охота у муромы приобрела значение пушного промысла… Главным же продуктом вывоза из муром- ских лесов была пушнина, которая и привлекала в далекий муромский край булгарских купцов. Широкие масштабы торговли требовали массовой добычи пушной дичи, которая, при условии индивидуальной охоты, мало продуктивна. Очевидно, звероловческий промысел был организован на тех же принципах большесемейных трудовых коллективов, которые отвечали укладу общественной жизни муромской деревни IX-X вв.». ²⁹

Ну и конечно, уже в это время в быту широко использовалось дерево. «Деревообделочное и связанное с ним по техническим приемам обработки материала костерезное дело было хорошо известно насельникамТумовского поселка. Среди находок имеются единичные фрагменты деревянной посуды, которая, несомненно, была в широком употреблении в быту жителей поселка и не сохранилась лишь вследствие неблагоприятных условий консервации дерева».³⁰

Предварительные выводы.

В результате беглого обзора, думается, можно говорить о том, что рассмотрение дихотомии «лес/поле» может быть весьма перспективно в следующих аспектах:

- в этническом - «лесные» и «польные» этносы;

- в хозяйственном (системы земледелия, включение лесных ресурсов в хозяйство и пр.);

- в географическом (историко-географическом).

Отдельно внутри каждого направления исследования встает проблема периодизации. ³¹

 

Ссылки:

¹ Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. – М., 1994. – Т. 2. - С. 279.

² См.: Ибраев Л. И. Некоторые проблемы симиальной теории антропогенеза // Философские науки. – 1988. – № 9. – С. 37-46; он же. Предки человека – наяпитеки // Наука и жизнь. – 1989. – № 9. – С. 147-150.

³ См.: Вырский С. В. К вопросу о происхождении австралопитеков. – Саратов, 1989. – С. 10.

⁴ См., например: Гумилев Л. Н. От Руси до России. Очерки этнической истории. – М., 1994. – С. 26, 29.

⁵ Греч. dichotomia.

⁶ Вероятно, можно говорить и о дуализме (лат. dualis – двойственный) этих понятий.

⁷ См., например: Энциклопедический словарь. – М., 1988.

⁸ Дробижев В. З., Ковальченко И. Д., Муравьев А. В. Историческая география СССР. – М., 1973. – С. 42.

⁹ Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. - М., 1951. - С. 198-199.

¹⁰ Там же. - С. 238; см. также: Лаврентевская летопись. – СПб., 1897. – С. 221-222.

¹¹ Кузьмин А. Г. Рязанское летописание. Сведения летописей о Рязани и Муроме до середины XVI века. – М., 1965. – С. 60-61; см. также: Тихомиров М. Н. Средневековая Москва в XIV-XV вв. – М., 1957. – С. 122 и др.; он же. Древнерусские города. – М., 1956. – С. 426; Кудряшев К. В. Половецкая степь. – М., 1948. – С. 12. и др.; Фехнер М. В. Торговля русского государства со странами Востока в XVI в. – М., 1956. – С. 11-12.

¹² Фоменко И. К. Руссия, Московия и Владимирщина на средневековых европейских картах // Уваровские чтения – V. – Муром, 2003. – С. 58.

¹³ Там же. – С. 59.

¹⁴ Там же. – С. 61.

¹⁵ Там же. – С. 62.

¹⁶ Там же. – С. 62-63.

¹⁷ Морохин Н. В. Фольклор в традиционной региональной экологической культуре Нижегородского Поволжья. – Киев, 1997; Мокшин Н. Ф. Религиозные верования мордвы. – Саранск, 1998.

¹⁸ Мельников П. И. (А. Печерский ). На горах. – Горький, 1978. – Кн. 1. – С. 6.

¹⁹ Добрынкин Н. Лес в Муромском уезде // Ежегодник Владимирского губернского статистического комитета. – Владимир, 1884. – Т. V. – С. – 6.

²⁰ Гоголев Д., Панков С., Любанова Н. А., Постнова Л. М. Проект «Мир русского крестьянства. Что нам стоит дом построить» // Применение информационных технологий в преподавании истории и обществоведческих дисциплин: Материалы регионального научно-практического семинара. – Н. Новгород, 2004. – С. 30.

²¹ См.: Древо мировое // Мифы народов мира. – М., 1992. – Т. 1. – С. 398-405.

²² См.: Лес // Там же. – Т. 2. – С. 49-50.

²³ См.: Житие князя муромского Константина с чады его: Михаилом и Феодором (Повесть о водворении христианства в Муроме). – СПб., 1860.

²⁴ Повесть о Петре и Февронии Муромских // Русская бытовая повесть XV-XVII веков. – М., 1991. – С. 124-125.

²⁵ Там же. – С. 18.

²⁶ См., например, работы Л. В. Милова: «Исследование об ”Экономических примечаниях” к генеральному межеванию (К истории русского крестьянства и сельского хозяйства второй половины XVIII в.)». – М., 1965.; «”Не поле кормит, а нива” (о роли архаичных элементов агрикультуры в русском земледелии XVIII века» // Аграрные технологии в России IX-XX вв. Материалы XXV сессии Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. – Арзамас, 1999. – С. 7-23.

²⁷ Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья // МИА. – М., 1961. – № 94. – С. 20.

²⁸ Там же. – С. 21.

²⁹ Там же. – С. 22.

³⁰ Там же. – С. 25.

³¹ В разработке находится вопрос о переходе сельского хозяйства края с подсечно-огневой системы земледелия, доля которого значительно колебалась более трехсот лет (XVI-XVIII вв.).

 Определенный слом, значительное изменение в хозяйственной жизни: «В XVII в. границы русских территорий продвигаются на юг. Начало хозяйственного освоения ландшафтов юга нанесло по ним сильный удар – исчезают дубравы, в особенности водораздельные – они сжигаются на поташ и древесный уголь, их сводят для нужд земледелия, распахивают степные участки». (См.: Харитонычев А. Т. Природа Нижегородского Поволжья: История, использование, охрана. –Горький, 1979).

 «В результате занятия населения постепенно нивелируются независимо от национальных традиций: охота, бортничество и рыбная ловля становятся все менее результативны из-за сведения лесов и пересыхания рек. Это дает толчок к дальнейшему развитию нижегородской мордвы как крестьян, во многом равняет их с русским населением, чему способствует и крещение мордвы». (Морохин Н. В. Указ. соч. – С. 22-23).

 Исследователь XIX в. – Н. Добрынкин указывает, что «дебри Муромских лесов начали редеть в своей непроницаемой густоте… Это время намечается, по выражению крестьян, после Французского года (1812), когда помещики, на удовлетворение своих потребностей, приступили к вырубке леса большими площадями. Лес, в качестве материала, расходовался как для собственных построек в имениях владельцев, так и на продажу посторонним лицам. С того времени, по замечанию старожилов, лес истреблялся безостановочно и стал заметно редеть в своих насаждениях; крупные мачтовые деревья исчезли неимоверно быстро, так что они давно вывелись в Муромских лесах…» (Добрынкин Н. Указ. соч. – С. 5). Это сообщение выглядит весьма реалистично, учитывая масштабы разрушений и гарей в Центральной России.