Личная история Константина Жадина. "Первая любовь".

 Когда наступила пора учиться, родители поместили меня в начальную школу m-me Гончаровой, жены инспектора реального училища. Там уже раньше учились и мои братья. Это была привилегированная школа, где учились «избранные» дети, как говорила m-me Гончарова. В первый же день ученья меня посадили за стол с двумя девочками и мальчиком. Это были: дочь предводителя дворянства, Таня Брюхова и дочь председателя Земской Управы – Варя Бычкова. Мальчик был сын вице-губернатора г. Могилева – Митя Подседлевич. Он был очень красив, чрезвычайно сдержан и молчалив. На разные шутки он тихо и красиво улыбался, чуть щуря темно карие глаза. Девочки были живее и хитрее нас. Я был простодушен, непосредственен и неуклюже наивен, и этим их часто смешил. Больше всех и скорее мне понравилась Тата Брюхова. И у нас с ней вскоре установились более короткие отношения, чем с остальными. Она жила на той же улице, что и я и дом их был наискось от нашего. Когда она не приходила в школу, или я не был в классе, мы сообщались, узнавая об уроках и назначениях. Когда она присылала ко мне свою няньку с дневником, заложенным розовой ленточкой, с какой-нибудь картинкой на конце, я чувствовал себя польщенным и с удовольствием аккуратно, вписывал уроки в ее дневник. Иногда она сама присылала ту же няньку, прося прийти к ней и объяснить какой-нибудь урок. Я шел тогда. Слегка возбужденный, стесняясь ее роскошных родителей – высокой, горделивой элегантной ее мамы и стройного, стареющего красавца – отца, который со мной всегда шутливо и приветливо говорил так: «А-ех! Дон Кастильо явился! Ты, конечно, к Таточке? Ну. я так и знал!.... смотри … не уведи ее «по шелковой лестнице» с собой». Я глупо улыбался, опуская глаза, и комкая свой синий берет с темно-пестрым помпоном. После разговора об уроках в присутствии ее матери или няньки, меня угощали конфектами из шелковой бомбоньерки, и мы шли играть в большой белый зал, с золоченными стульями и роялем. Играли мы, обычно, в мяч. Там присоединялась к нам ее младшая сестра Тоня, которая была живее, бойчее Таты и казалась за это даже старше ее. Она сразу полюбила меня и, вскоре как то, спрятавшись за маленький диванчик в углу, куда она поманила меня и сказала, широко открыв синие свои глаза: «Мальчик! Я тебя люблю и ты никому не говори… Слышишь?» - Я покраснел, смешался, сам не зная чего, а она поднявшись на цыпочки поцеловала меня в подбородок. Я был обескуражен, растерян, и до сих пор никому не сказал.
Спустя год я так привык к Таточке, что иногда, вспоминая задиванный поцелуй Тони, думал: «Ах, если б меня поцеловала Тата!!». Прошел еще год. M-me Гончарова уехала, с переводом мужа в Москву, и школа закрылась. Мне наняли учительницу на дом, и я стал готовиться в реальное училище. Тата поступила в подготовительный класс гимназии, и мы были разобщены. И только в минуты реминисценции, я задумывался и грустил, что не могу уже больше пойти к ней, видеться и играть, как бывало, в мяч. Иногда я с ней виделся на улицах, проезжая мимо друг друга в экипажах…. И она казалась мне принцессой, в синем платьице с черным передничком, с белокурыми гладкими волосами в длинных косах, с тонким, бледным, матовым личиком, выглядевшем как-то серьезнее, чем у ее сверстниц, на котором алел нежный, тонкий ротик. Годы шли. Я был уже в третьем классе реального училища. На детских вечерах во время каникул, на ученических балах, я всегда видел Таточку с ее неизменной подругой, с которой когда-то и я начинал учиться. У меня никогда не хватало смелости пригласить ее на танец…. Я следил за ней издали, не сознавая любовался ей. Я считал себя недостойным ее, казался себе таким мизерным, ничтожным. На балах Таточке я посылал самые нарядные, красивые открытки, разноцветные, под шелк, секретки и писал в них разные глупости любовного, намеками, лепета. Но все это наполняло меня какой-то радостью! И однажды я почувствовал. Что я в нее влюблен!! Этого было достаточно, чтобы я отныне стал слишком часто думать о ней. Не знаю как, но как-то мечтал, стремился ее видеть и радовался, когда она спокойная, холодная, без улыбки отвечала, где-нибудь на мой поклон. Катаясь в шарабане или верхом, я стремился проехать мимо ее окон, если видел, даже не ее, а кого-нибудь из ее близких (чаще всего у окна сидела с чулком в руках ее нянька) – я бывал счастлив. Да! Я ее любил, это было несомненно…. Я мечтал о том, как я вырасту, как буду хорош собой (в детстве мне часто говорили, даже на улице, что я красивый мальчик) как я буду чем-то знаменит и я…. женюсь на ней. Я представлял пышную свадьбу нашу, наш дом, ее ласковое обращение ко мне на ты, но ни капли эротики не было в этих мечтах. Разогретый фантазией, пылким воображением, на одном детском балу, я послал ей длинную секретку, написанную дома. С буйно колотящимся сердцем, с пылающим лицом, уединившись, я написал длинное, пламенное и, конечно, наивное признание в любви…. Музыка играла вальс. Гости бродили по залам. Я всюду искал ее, не стараясь подойти к ней, а только увидеть ее и прочитать по лицу получила ли она мое признание? Я нашел ее в малиновой гостиной. Она сидела в бархатном золоченом кресле Людовика 16-го, обмахивалась белым страусовым веером. Два реалиста старших классов сидели по бокам ее кресла. Хорошенький, стройный блондин Костя Самойлов и мефистофельски красивый Шура Доброхотов. Они наперебой что-то оживленно рассказывали ей, а она чуть наклонив головку и вытянув скрещенные ножки, в голубых атласных туфельках, тихо улыбалась, взглядывая то на одного, то на другого. На голубых, кисейных коленях ее лежала моя распечатанная муарово-розовая секретка. Быстро взглянув в их сторону, я медленно прошел гостиную.
И вслед мне, с иронией, это говорил Шура Доброхотов. Я помню ощущение, словно кто-то в спину мне вонзил нож. Спина похолодела, потом что-то обжигающее разлилось по всему телу. Я медленно, уже ничего не видя, прошел желтую гостиную и через биллиардную вышел в зал. «Осмеян…! Осмеян!» - как в бреду шептал я. Оркестр играл что-то веселое, напевное, но я брел, как тень. Я шел без цели. Без направления. Горькая обида терзала меня впервые. Мне очень хотелось плакать. «Значит она показала им…» - бессвязно толпились мысли. Ко мне подбежала маленькая девочка, сестра (неясно) гимназистки, Лели Миловановой, и с реверансом, сказала, что Леля просит меня пригласить ее танцевать. Я странным взглядом посмотрел на девочку и сказал сквозь зубы, никчемное «мэрси». Бредя дальше, столкнулся с дядей, он был дежурным членом клуба в тот день. Дядя Митя положив руку мне на плечо, хотел как всегда, что-то пошутить, но приподняв мой подбородок, посмотрел в лицо и сказал: «Э-э-э! паренек! Ты весь в жару? Поезжай-ка домой. Тут тебе не годится быть. Мой кучер ждет там, ты знаешь нашу лошадь? Ну, так иди. Иди скорее! Он отвезет тебя домой». Потом, как во сне, он увлек меня в вестибюль, одел в шинель, нахлобучил мою фуражку, и выпроводил с лакеем за дверь. Как во сне я подчинялся ему. Как во сне доносились звуки оркестра. Ярким пятном выделалась из всего малиновая стена гостиной, огромной золоченной рамой картины, а впереди бархатное кресло…. И в нем Таточка, вся голубая, с белым пушистым веером и розовой секреткой на коленях… И этот голос…голос! Пронзивший меня, как кинжал. Едучи домой я молча и тихо плакал. Обида долго не забывалась. Я часто думал о содержании своей секретки, о своих мечтах, о своей влюбленности и чувство досады, раскаяния и сознания своей желторотости терзали меня. Я стал как-то сдержаннее, как будто серьезнее, и всячески старался избегать встреч с Татой.
Как-то в конце зимы я встретился с ней на катанье. Сердце мое забилось, словно хотело вырваться из груди и улететь от меня… К щекам хлынула кровь. Она открыто и пристально посмотрела на меня. Я вежливо раскланялся и обогнал ее сани, с серой парой рысаков. Все реже мечтал я о ней. Все больше скрывал я свою грусть. Я рос, и все яснее становилась мне наивность моего романа, и мне порой делалось стыдно, даже перед собой! Так никому и никогда я не рассказывал о своей первой любви.

Теплоход «Суворов» Волга, август 1947 года.

Примечание:
Александр Сергеевич Брюхов – предводитель дворянства, г.Муром , 1905–1917, коллежский советник.
Зубчанинов В. «Повесть о прожитом»
Третий из друзей был Саша Брюхов, по происхождению из господ. В отличие от Кости мальчик он был тихий, очень скромный и сдержанный.
……….
В плетеном кресле полулежал стройный, очень большой, с красиво закрученными усами и аккуратно подстриженной бородой, до черноты загорелый и обветренный Александр Сергеевич Брюхов - школьный товарищ моего отца, ученый-агроном и помещик.

председатель Земской Управы Бычков
Наиболее активными членами муромского земства были Ю.И. Бычков, В.Ц. Герцыг, Н.Г. Добрынкин, В.А. Есипов, Г.И. Зворыкин, П.С. Зворыкин, А.М. Казаков, Н.А. Мяздриков, Н.О. Рейнвальд, И.И. Смольянинов, Н.И. Соколов, П.Т. Суздальцев, П.М Языков. Долгое время бессменным председателем земского собрания являлся уездный предводитель дворянства И.А. Бурцев, затем на посту председателя поочередно сменяли друг друга Н.М. Языков, М.А. Подседлевич, А.С. Брюхов.