поиск по сайту

Мне было лет десять… Как-то, в конце лета, с мамой мы поехали в шляпный магазин “m-me Берты». Пока мама рассматривала и примеряла шляпы, я с изумленным любопытством разглядывал на полках и на подставках бесчисленное множество самых разнообразных шляп, лент, перьев, цветов, пряжек и т.д. Разглядывал щебетавших и гримасничающих перед зеркалами, покупательниц. Потом мое внимание заняла сама хозяйка магазина – m-me Берта – толстая, какая-то лоснящаяся дама, лет 40, в светло-сером изящном костюме, с перстнями почти на всех пальцах. Она держалась с какой-то ленивой брюзгливостью, не со всеми одинаково; часто что-то зло шипела молоденьким, хорошеньким модисткам, тут же суетившихся со шляпами на голове и на обеих руках, предлагая их клиенткам.
Когда мама, выбрав большую черную шляпу, посоветовавшись с m-me, решила ее немного переделать, m-me позвала «свободную» (так она сказала) модистку из соседней комнаты и на ее зов вышла бедно одетая девушка, казалось – старше своих подруг – недовольно взглянула на мою нарядную, полную, цветущую мать и, сдернув с прилавка отобранную шляпу, вопросительно посмотрела на хозяйку и, чуть бегло, на меня. М-me Берта, ленивым голосом, чуть в нос, сказала ей, указывая на маму: «M-me желают приподнять левое поле и поставить пароди, что лежит в зеленой картонке… Займитесь Рива» - и, обращаясь с улыбкой к маме, продолжила – «Я Вас прошу m-me, присядьте здесь, вот Вам кресло, и Вам сейчас же все сделают! Быстро…» (она сказала «бистро»). Мы прошли в соседнюю комнату, узкую, замусоренную всяким галантерейным хламом. Перед окном у некрашеного стола, на табурете сидела Рива и рассматривала, поворачивая в руках, купленную шляпу. Мама села в кресло и слегка чертила зонтиком по полу. Я стал подле нее. Не знаю, ради ли любезности, или из сочувствия, мама спросила модистку, как ее имя и почему у нее такой грустный вид? Может быть она не здорова? Модистка молчала, опустив голову над шляпой. Вздохнула. Потом тихо, не поднимая головы, ответила: « Ревекка… Ревекка Наумовна…» - быстро оглянувшись по сторонам, она продолжала тихим и печальным голосом, иногда взглядывая на маму, как будто с мольбой – «Я не здорова… уже восьмой месяц на исходе… У меня нет ни родных, ни знакомых… Я работаю у m-me Берты третий месяц – у нее очень тяжелый характер, Madame!» - она слегка всхлипнула – отчего вдруг у меня прозвенело в ушах и сердце схватила жалость к этой женщине, в серой штопанной кофте, с иссиня- черными волосами и коричневыми пятнами на щеках… «У Вас есть муж?» - тихо и ласково спросила ее мама. Модистка ниже наклонилась к широким полям шляпы и я, невольно следя за ней, увидел как крупные слезы, как первые капли дождя, упали на шляпу… « Он меня бросил, Madame» - чуть слышно пролепетала Ревекка. Я заметил, как мама, окинув взглядом всю фигуру модистки, наклонилась к ее уху, что-то сказала ей, беря за руку…. Модистка закрыла лицо руками, наклонилась к маме и заплакала, тихо и горько…. Вдруг в дверях появилась m-me Берта и сказала, не видя еще нас с матерью: «Рива!! Вы прямо несносны, когда Вас что-нибудь заставишь…» - заметив нас, она на секунду смешалась, порозовела и другим тоном заговорила – «Ах! Madame? Вам так долго приходится ждать!» - «Ничего! – поднимаясь ответила мама – Может быть Вы будете любезны и пришлете шляпу мне домой?». – «Пожалуйста! Пожалуйста!» - улыбаясь маме и кидая уничтожающий взгляд на модистку – согласилась m-me Берта. Та умоляюще взглянула на маму и сказала: «Мне прикажете привезти Вам шляпу?» - «Да, я хотела бы просить Вас» - улыбаясь модистке, сказала мама – может быть придется что-нибудь еще изменить»… Раскланиваясь мы ушли. Садясь в пролетку, я, против своего обыкновения, не выкинул женского антраша, а молча прислонился в уголок подушек и задумался… Мой детский живой и задорный ум поразило непонятное впечатление угнетенной Ривы и ее, какой-то, драмы. Всю дорогу я молчал. Уже у дома, вылезая из пролетки, мама с улыбкой сказала мне: « Ты что, Котенок, присмирел?» Мое настроение весь этот день было задумчиво тихим. У меня из головы не шла Рива. А вечер принес развязку. Вечер был знойно теплый и тяжелые тучи, как бы с угрозой, медленно стягивали свои силы на горизонте. Где-то вдали глухо, отрывисто гремел гром. Нет, нет, да и свернет ломанная яркая молния. Было поздно. Луна на черном небе рискнула улыбнуться раза два земле, но тучи скоро закрыли ее лицо. И когда мы, сев за ужин, брались за ножи и вилки, за окнами была такая тьма, как в глухую осеннюю ночь. На столе горели две больших лампы, ярко освещая накрытый стол, а по углам толпились тени. Вдруг оглушительный грохот – словно целый квартал взорвали на воздух – потряс стены дома. Недолго сверкнула молния и с безумным порывом ветра хлынул ливень. Казалось целый океан опрокинулся на землю – с такой силой хлынул дождь. Улица была абсолютно пуста! Словно все люди, все живое, притаилось перед этой ужасной грозой. Гром грохотал как канонада. Свирепая молния, то там, то сям, угрожающе чертила небо, отчего в столовой вспыхивал каждый раз фосфорический дрожащий свет. Мама раза два перекрестилась, отец, хмуря брови сказал:
«Давно такой грозы не было! Ведь это что?? Как бы где пожара не было»… Старший брат, озираясь на окна мечтательно сказал: «Вот хорошо сейчас на реке, на пароходе»… Другой брат притих, наклонившись к тарелке – он боялся грозы. Я трепетно прислушивался к грозе и изумленно смотрел, как молния озаряла большую картину на стене, напротив меня, мелькала голубыми полосками по столовой. Ужин проходил медленно. Прислуга боялась грозы и со страхом перебегала большие сени, отделявшие кухню от дома. Дождь стал затихать. Гром еще грохотал, медленно удаляясь. Вдоль тротуаров текли целые реки воды. Дождь утихал, (неясно) мелкой изморозью и с восточной стороны неба, через кучу облаков чуть-чуть просвечивала луна. Вдруг с парадного крыльца раздался неожиданно дребезжащий звонок. «Кто бы это?» - как-то растеряно сказала мама. Горничную послали узнать. Звонок повторился. В этот миг оглушительный раскат грома ударил с новой силой, и дождь полил снова косой и сильный. Испугано и насмешливо вдруг выглянула луна.

Я подошел к окну и … испугался! На тротуаре, слабо озаренном луной, стояла черная женская фигура, с длинными мокрыми волосами. Она что-то говорила, протягивая руки к высокому окну. Не взирая на окрики старших, я открыл тяжелую раму и узнал Ревекку… «Ради Бога!!!... Впустите меня! Я хочу поговорить с мадам» -… лепетала, не своим голосом она. Я почувствовал, как у меня похолодела кожа на лице, на шее, на спине. Обернувшись назад, держа раму, я сказал: «Мама! Это та самая шляпница… которая должна принести шляпу сегодня. Она хочет поговорить с вами?»…. «Ну вот! Черт их носит безо время – проворчал отец - что ее понесло в такую погоду. Нет им другого время!».
Мама поднялась из-за стола и молча, вышла в переднюю, откуда был выход на парадное крыльцо. Я помчался за ней. Сердце мое усиленно билось и, забытое было впечатление утра, снова всплыло, тревожным призраком…. Из-за маминой спины я увидел Ревекку, на которую не без страха и брезгливости, смотрела, впустившая ее горничная. Как только мама переступила порог, Ревекка, сложив молитвенно руки, заплакала и голосом, полным отчаяния, заговорила: «M-me! Вы были так ласковы со мной!... Сегодня утром …M-me! Я совершенно одна на белом свете… M-me Берта выгнала меня совсем из дома… в этот ужасный ливень! Я никого не знаю в городе! Я так несчастна!! У меня нет ни копейки денег! Я голодна! У меня нет даже денег, чтобы доехать на пароходе до Нижнего – там у меня сестра, такая же бедная модистка!». Взглянув ожидающе, на маму, я увидел, что она, всегда веселая, спокойная, уравновешенная – тут взволновалась. Она быстро подошла к Ревекке и, видимо хотела обнять ее, но, как в испуге отдернула руки…«Но вы промокли до костей, бедняжка?!» - сказала мама. Тут только я заметил, что ее серая кофточка и черная юбка были мокры насквозь. Маленькие ручейки стекали с ее подола и рук, когда она их опускала. Черные волосы ее были растрепаны и в виде сосулек слиплись от дождя. Мама приказала горничной принести фланелевый халат, шаль и туфли. Я бросился стремглав вперед горничной и вскоре притащил эти вещи. Мама заставила Ревекку переодеться, хотя та расплакалась еще больше и все пыталась броситься с поклоном к ногам мамы, а мама все тащила ее за плечи вверх. Мама сделала мне знак удалиться, а я отвернулся в темную дверь передней и ждал.
Когда обернулся, Ревекка была уже в мамином капоте и, дрожащая, утирая слезы краем накинутой на плечи шали, старалась связно рассказать маме, как ее покинул (бросил) муж, что она ждет ребенка, что у нее нет родных, кроме сестры в Нижнем Новгороде. Что там она познакомилась с m-me Бертой и она увезла ее сюда, обещав дать помещение, стол и хороший заработок…. А вместо того, она эксплуатирует всех модисток, заставляя их, стирать и стряпать на всю свою семью. Кормит остатками своих обедов и завтраков, а иногда и просто хлебом с водой… Ожидая ребенка, истерзанная, душевно одинокая и голодная, долго не получая от m-me ни копейки, Ревекка, в этот день крупно поговорила с m-me и та, не взирая на ужасную грозу, выгнала ее на улицу, пригрозив, что если она вздумает «шкандалить», то m-me шепнет исправнику и Ревекку посадят в тюрьму. При последних словах Ревекка снова залилась слезами.
Я стоял на пороге открытой двери, слушал сбивчивый рассказ Ревекки и трепетал. Я готов был рыдать сейчас не хуже ее! Мама обнимала Ревекку, что-то говорила, гладила ее голову, подбирала волосы ее – я видел, что она очень взволнована – утешала, но я чувствовал, что мама что-то не досказывает, чего-то не решается… Они сидели на плетеном диванчике в сенях. Луна чуть-чуть освещала большие сени… Но вот мама поднялась с диванчика, попросила подождать ее и ушла…Ревекка, чуть всхлипывая, сидела на диванчике, опустив на бок голову, рассматривала бахрому шали, иногда утирая ею глаза. Горничная, вздохнув протяжно, ушла. Я же, прислонившись к притолоке – замер, и не отрывая глаз смотрел на Ревекку…
В глубине коридора, переходя из столовой в кабинет, отец, отрывисто и ворчливо говорил маме: «Выдумала что! Вона?!... Всяких тут шлюх привечать… Что ты?? Мало, что она наскажет.. Ну, дай ей целковый и пусть идет! А то – ишь ты – ночевать! Тоже – додумалась!»… Смущенная, сконфуженная мама прошла в свою комнату и оттуда снова появилась на пороге. Ревекка взглянула на нее с лаской и бесконечной надеждой. Мама подсела к ней на плетенный диванчик и обнимая ее за плечи сказала: «Моя бедная! Мне вас невыразимо жаль… Я сама женщина и жена… Я подчиняюсь своему мужу. Таков наш удел… Простите меня! Но вот все, что я могу Вам сделать»… Конфузясь, она передала ей два золотых… Ревекка бросилась было целовать маме руки, но та отняла их и покачала головой. Ревекка остановилась, как бы соображая, глядя на маму широко открытыми глазами, потом с отчаяньем заговорила: «Куда же деваться мне?! В эту грозу?? Я боюсь грома!» – и она горько заплакала.
Я понял, что мама боится, как бы не вышел сюда отец, но вместо его появился старший брат, в белоснежном студенческом кителе и довольно резко сказал: «Что ж Вы моя милая? Дали Вам денег и идите. Здесь ведь не ночлежный дом!». У меня захватило дыхание. Я весь затрясся. Не помня, себя я укусил брата за руку! Удивленный и обозленный на меня, он еще резче сказал: «Ну – идите, идите! Нечего вам тут делать!» Ревекка, испуганная, жалкая, еле согревшаяся, подобрала свои сброшенные тряпки, потопталась на месте и, все-таки поцеловав маме руки и щеки, пошла к дверям. Молча, сложив руки на коленях, мама посидела минуту и, вздохнув, ушла в свою комнату, ни на кого не глядя. Оглушительный раскат грома – был заключительным аккордом в этой сцене.
Наэлектризованный впечатлениями дня и этой сцены, я разразился как гроза. С рыданиями, вприскочку, я побежал наверх к тете Лене и долго, забыв пятую заповедь, ругал отца и брата - «Выкинули на улицу! - рыдал я - бедную. Больную женщину! Дали б хоть поесть!! Хоть отогреться… Ну пусть бы хоть на кухню ее впустили! Ну, хоть бы в каретник.. Хоть бы на сено в конюшню!!»… И я рыдал, рыдал, как никогда.

Деревня Лобаново, 02.08.1936 года.

 

Размещать в новостях: 
дата обновления: 03-06-2015