поиск по сайту
Л. В. Столярова, П. В. Белоусов (Москва)
О ГИБЕЛИ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА В УГЛИЧЕ 15 МАЯ 1591 ГОДА1
 
Воротынский. Ужасное злодейство! Полно точно ль
Царевича сгубил Борис?
Шуйский. А кто же»
А. С. Пушкин. Борис Годунов
 
15 мая 1591 г. в удельном Угличе гул набатного колокола возвестил о смерти на княжеском дворе младшего брата царя Федора восьмилетнего сына Марии Нагой и фактического наследника престола царевича Дмитрия. Сразу же родилась версия о злодейском убийстве царевича и названы злоумышленники: сын дьяка Михаила Битяговского Данила, его племянник Никита Качалов и сын царевичевой мамки Осип Волохов. Вместе с самим дьяком и еще несколькими посадскими людьми и слугами они были зверски убиты толпой. Вскоре началось следствие, которое велось боярином Василием Ивановичем Шуйским, окольничим Андреем Петровичем Луп-Клешниным, дьяком Елизарием Даниловичем Вылузгиным и представлявшим патриарха Иова крутицким митрополитом Геласием2. В результате деятельности комиссии появилось Следственное дело, которое 2 июня было доложено царю Федору и Освященному собору. В нем утверждалось, что небрежением Нагих царевич закололся ножом во время игры с ребятами-«жильцами» «в тычку», в припадке «черной болезни падучей»3. По распоряжению правительства Федора Ивановича, Нагих разослали по тюрьмам. Мать царевича – Марию Нагую – насильно постригли в монастыре на Выксе. Угличане – участники волнения – подверглись ссылке в Сибирь4. 
Летом 1606 г. в условиях начала Крестьянской войны вновь всплыло имя царевича Дмит­рия – на сей раз будто бы «чудом спасшегося» от убийц. Правительство царя Василия Шуйского канонизировало «невинно убиенного отрока» и тем самым перечеркнуло выводы Следственной комиссии 1591 г.5 С тех пор в публицистике, а позднее в исторической и художественной литературе, бытуют две версии о гибели Дмитрия Угличского: о его убийстве и о «самозаклании»6. Мастерски нарисованная Н. М. Карамзиным драма царя-убийцы Бориса Годунова была опоэтизирована А. С. Пушкиным в величайшей национальной трагедии «Борис Годунов»7. В золотой фонд мировой оперной классики вошла опера М. П. Мусоргского, в основу либретто которой положена пушкинская трагедия.
Каковы же реальные события, связанные с гибелью царевича Дмитрия? Располагает ли наука достаточными и достоверными свидетельствами источников, которые могли бы быть интерпретированы с позиций современной психиатрии? Иными словами, имеются ли основания для составления патографии царевича Дмитрия – особой области психиатрических исследований, занимающейся изучением исторических личностей сквозь призму их болезней – настоящих или мнимых? Может ли патография царевича Дмитрия пролить свет на обстоятельства его гибели 15 мая 1591 г. в Угличе?
В источниках болезнь царевича Дмитрия именуется «падучей», «падучим недугом», «немочью падучей», «недугом», «болезнью», «черным недугом». Так в XVI-XVII вв. в России определялась эпилепсия8 – хроническое заболевание, которое возникает преимущественно в детском или юношеском возрасте и характеризуется разнообразными параксизмальными расстройствами, а также типичными изменениями личности, нередко достигающими выраженного слабоумия со специфическими клиническими чертами. На отдаленных этапах болезни могут возникать острые и затяжные психозы9. 
Впервые понятие, означающее состояние человека, пораженного некой силой, появилось в трудах Авиценны (Абу Али ибн Сины) в IX в. Современное понятие «эпилепсия» было введено французским хирургом Амбруазом Парэ (1517-1590). Название болезни происходит от греч. επι-λαμβάνω  – занимать, охватывать, нападать, попадать, натыкаться на что-либо10. Латинскими эквивалентами этого понятия, под которыми это заболевание фигурирует в античных и средневековых источниках, являются morbus sacer, morbus divinus (священная болезнь), а также morbus lunaticus (лунная болезнь). Как известно, «священную болезнь» упоминали Гераклит и Геродот. В 400 г. до н. э. Гиппократ написал первую монографию, посвященную этому заболеванию («О священной болезни»). В средневековой Европе эпилепсия именовалась также «болезнью св. Иоан­на», который будто бы страдал этим недугом11. В X-XI вв. появились понятия «падучий дьявол» и «падучая болезнь». В XIII в. в Европе распространилась точка зрения о том, что падучей можно заразиться через дыхание больного12. 
Заболевание царевича Дмитрия носило наследственный характер. Очень вероятно, что какой-то формой эпилепсии, сопровождавшейся выраженными изменениями личности, страдал отец Дмитрия царь Иван Грозный13. Польский хронист Рейнгольд Гейденштейн оставил любопытное свидетельство о том, что старший сын Ивана IV царевич Иван Иванович перед смертью в 1581 г. пережил приступ эпилепсии, спровоцированный отцовским ударом «осном» (острием посоха) в висок: «Или от удара, или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер»14.
Умственно неполноценным был средний сын Ивана Грозного Федор. Английский посол в Россию Джильс Флетчер писал, что царь Федор Иванович «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется... Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен»15. По словам Петра Петрея, Федор был «от природы простоватый и тупоумный»16. Не имея охоты заниматься государственным управлением, царь Федор Иванович «находил свою отраду в образах и духовных делах, иногда бегал сам по церквам, благовестил и звонил в колокола»17. По словам того же Петрея, Иван Грозный нередко упрекал царевича в том, что «он больше походит на пономарского, чем на великокняжеского сына»18. Шведский король говорил о московском государе, что русские называют его на своем языке словом «durak». Папский нунций Антонио Поссевино сообщал, что умственное ничтожество Федора граничит с идиотизмом. Согласно источникам, русскому царю с трудом давалось исполнение придворных церемоний, которые до крайности его утомляли19. «Черным недугом» (эпилепсией) страдал дальний родственник Ивана Грозного князь Иван Михайлович Глинский20, о котором Флетчер писал, что он «очень прост и почти полоумный»21.
Все сыновья Ивана Грозного, не говоря о нем самом, отличались патологической жестокостью, чрезмерной религиозностью, мстительностью и злопамятностью, что свидетельствует о наличии специфических характерологических изменений личности, вероятно, либо в связи с наличием заболевания эпилепсией, либо в связи с предрасположенностью к ней. Иван IV рос исключительно злобным мальчишкой. Как известно, уже лет в двенадцать любимейшей его забавой было «бессловесных» (т. е. кошек и собак) «крови проливати», сбрасывая их с высоты. Чуть повзрослев, он переключился на людей: с ватагой сверстников носился верхом по московским площадям и рынкам, чтобы «всенародных человеков, мужей и жен бити и грабити». В 1543 г. Иван IV впервые вынес смертный приговор. По наущению Глинских он приказал своим псарям схватить и убить ненавистного князя Андрея Михаиловича Шуйского. Великому князю в то время было всего тринадцать лет. Официальный летописец писал об этой казни верноподданнически льстиво: «И от тех мест начали бояре боятися, от государя страх имети и послушание». В сентябре 1545 г. пятнадцатилетний государь уже приказывал отрезать язык Афанасию Бутурлину «за невежливое слово». Спустя год шестнадцатилетний монарх повелел отсечь головы своим бывшим любимцам – боярам Воронцовым и князю Ивану Кубенскому. С возрастом созерцание казней и пыток своих истинных и мнимых врагов стало доставлять Ивану IV истинное садистическое наслаждение22. Патологическая жестокость сочеталась в Грозном с исключительной религиозностью. Еще в юности он выучил наизусть множество библейских и евангельских текстов, заботился о сохранении порядка церковных служб и благоустройстве церквей. Считал себя наместником Бога на земле и возглавлял монашеское «братство», истреблявшее «крамолу», сочинял церковные каноны, обличал монахов и одновременно составлял синодики для поминовения убитых по его приказу лиц.
Царевич Иван Иванович не уступал отцу ни сластолюбием, ни набожностью, ни гневливостью, ни исключительной жестокостью. Голландский купец Иссак Масса, составивший записки о России, писал: «Второй сын [Грозного]... был назван по отцу Иваном и по своей натуре и повадкам чрезвычайно походил на него, и можно было предполагать, что он превзойдет своего отца в жестокости, ибо всегда радовался, когда видел, что проливают кровь»23. Царевич Иван Иванович наряду с отцом лично участвовал  в опричных казнях, соперничая в изощренности и жестокости с профессиональными палачами (массовые казни 25 июля 1570 г. в Москве). Дикие забавы и кровавые потехи занимали и воображение слабоумного Федора Ивановича. Увлеченный ежедневными длительными молитвами, еженедельно ездивший на богомолье и любящий колокольные звоны, он упивался кровавым зрелищем кулачного и медвежьего боя. 
Чудовищный по своей необузданной жестокости нрав отца сызмальства проявился в царевиче Дмитрии. Так, Конрад Буссов писал: «Он однажды приказал своим товарищам по играм, молодым дворянским сынам, записать имена нескольких князей и вельмож и вылепить их фигуры из снега, после чего стал говорить: „Вот это пусть будет князь такой-то, это – боярин такой-то”, и так далее, „с этим я поступлю так-то, когда буду царем, а с этим эдак” — и с этими словами стал отрубать у одной снежной куклы голову, у другой руку, у третьей ногу, а четвертую даже проткнул насквозь. Это вызвало в них страх и опасения, что жестокостью он пойдет в отца, ужасавшего своим жестокосердием, Ивана Васильевича, и поэтому им хотелось, чтобы он уже лежал бы подле отца в могиле. Особенно же хотел этого правитель (а его снеговую фигуру царевич поставил первой в ряду и отсек ей голову), который, подобно Ироду, считал, что, как учит известная пословица: „Melius est praevenire quam praeveniri” (Лучше предупредить события, чем быть предупрежденным ими), – в этом деле мешкать нельзя; нужно вовремя обезвредить юношу, чтобы из него не вырос тиран»24. О детских играх маленького Дмитрия, жестоких и оскорбительных для Бориса Годунова и его приближенных, вслед за Буссовым пространно говорит Петр Петрей25. Авраамий Палицын передает слух, что Димитрий часто „в детских глумлениях глаголет и действует” оскорбительно в отношении окружения царя Бориса26. Флетчер свидетельствует об удивительной для шести-семилетнего мальчика садистической жестокости: «Младший брат царя, дитя лет шести или семи... содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих... Русские подтверждают, что он точно сын царя Ивана Васильевича, тем, что в молодых летах в нем начинают обнаруживаться все качества отца. Он (говорят) находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда из него течет кровь (тогда как дети обыкновенно боятся этого), и бить палкою гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут»27. Безусловно, глумление маленького мальчика над вылепленными из снега фигурами Бориса Годунова и других вельмож подогревалось и провоцировалось Нагими. Однако сам факт участия Дмитрия в игровой инсценировке казней вкупе со склонностью к жестокому обращению с животными и любовью к созерцанию крови говорит о том, что семена ненависти, которые Нагие сеяли в царевиче, попадали на благодатную почву. Ею была измененная недугом личность наследника.
Источники свидетельствуют, что заболевание проявилось у царевича Дмитрия еще в раннем детстве (едва ли не в младенчестве). Так, во включенных в Следственное дело показаниях губного старосты Ивана Муринова говорится, что «пришла на него старая болезнь падучий недуг». Рассыльщики показали, что «и презже тово... на нем была ж та болезнь по месяцам безпрестанно». Авдотья Битяговская свидетельствовала, что «многажды бывало, как ево станет бити недуг». В наказе приставу Роману Михайловичу Дурову, встречавшему литовского посланника Павла Волка весной 1592 г. говорилось: «А нечто учнут спрашивать о князе Углетцком, Дмитрее о углецком, каким обычаем его не стало, и Ратману молыти: Князь Дмитрея не стало судом божиим. А был болен черным недугом, таково на нем было при роженье, еще с млада была на нем та болезнь» (курсив наш. – Л. С., П. Б.)28.
Заболевание царевича также проявлялось в приступах помрачения сознания, когда он был особенно агрессивен по отношению к окружающим: «Как на него болезнь придет, и царевича как станут держать, и он в те поры ест в нецывенье29 за что попадется». Царевич «едал» в болезни руки у жильцов, постельниц, «бояронь» и был в беспамятстве; не помнил, что делал, и не мог отвечать за свои поступки. Поколол мать сваей30, «кусал руки» у Андрея Нагого, а когда во время приступа искусал руки дочери Андрея, то «едва у него Ондрееву дочь Нагова отнели». Авдотья Битяговская показала, что «многажды бывало, как ево станет бити недуг и станут ево держати Ондрей Нагой и кормилица и боярони, и он им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».
Эпилептические изменения личности возникают далеко не у всех больных эпилепсией. Чаще они наблюдаются у тех, кто заболел с раннего детства, страдал частыми припадками, мало и нерегулярно лечился. У больных обычно имеется склонность к дисфории (мрачное, угрюмое настроение), эксплозивность с застойностью аффекта, усиление влечений, сочетание злобной мстительности и злопамятности со слащавой сентиментальностью. У этих больных появляются мелочная аккуратность, скупость, недоверие к людям, властолюбие, тщательная забота о своих интересах в ущерб другим. Личностные изменения продолжаются в сосредоточении интересов на собственной персоне, соблюдением исключительно своих выгод. У больного эпилепсией падает способность усваивать абстрактные знания, быстро слабеет творческое воображение. При затруднении в умственной работе нарастает аффективное напряжение, становится все более трудно отличать существенное от второстепенного, постепенно беднеет запас слов, все больше страдает память (как кратковременная, так и долговременная), однако избирательно надолго запечатлевается и легко воспроизводится все, связанное с отрицательным аффектом. Поэтому больные эпилепсией люди не забывают самых мелких обид, невнимательного отношения к себе. Критическое отношение к своему состоянию утрачивается рано, заметно нарушается моторика, обнаруживается тяжеловесность, медлительность движений, неловкость, скупость жестов, бедность мимики, а также плохая дифференциация тонких движений (ручная неумелость). Больные эпилепсией не любят новых людей, смены обстановки, перемены занятий. Для них характерна фанатичная религиозность, которая дает себя знать беззаветной приверженностью к усвоенным идеалам, которые воспринимаются буквально, без учета ситуации и которые, с точки зрения больного, не подлежат никаким коррективам31.
Что же говорят источники о состоянии здоровья Дмитрия Угличского в день его гибели? В опубликованной в 1864 г. А. Ф. Бычковым «Повести об убиении благоверного царевича князя Димитрия Ивановича всеа Руси Углецкаго» содержится ряд бытовых деталей, не противоречащих данным Следственного дела и отсутствующих в других произведениях, посвященным гибели царевича. Бычков пришел к выводу, что «Повесть» была составлена «современником, бывшим близким ко двору царевича или имевшим знакомство с лицами, к нему принадлежавшими», и подчеркивал, что в «Повести» нет «ни одной черты, которая давала бы возможность заподозрить ее достоверность»32. В «Повести» говорится о гибели царевича «по повелению изменника злодея Бориса Годунова». Царевичевы «душегубцы» Никитка Качалов и Данилка Битяговский будто бы «кормилицу его палицею ушибли, и она обмертвев пала на землю, и ему государю царевичу в ту пору киняся перерезали горло ножем, а сами злодеи вскричали великим гласом». Детально изучивший «Повесть» С. Ф. Платонов датировал ее временем не ранее 1606 г., обнаружил в ней ряд несообразностей и счел ее произведением мало достоверным, а потому не заслуживающим доверия как исторический источник33. Соглашаясь с Платоновым в том, что описание сцены убийства в «Повести» лишено черт достоверности, мы, тем не менее, склонны думать, что содержащиеся в ней описание эпилептического припадка царевича в высшей степени достоверно и могло основываться на каких-то неизвестных или несохранившихся источниках, отражавших реальную картину заболевания Дмитрия Угличского.
По свидетельству Василисы Волоховой, сохранившемуся в Следственном деле, у царевича отмечались припадки за три дня до смерти (12 мая). Еще раньше – на Пасху и «в великое говенье» – царевич также пережил тяжелые приступы эпилепсии, зафиксированные источниками. Последняя серия припадков у царевича длилась несколько дней. Они начались во вторник, и только на третий день Дмитрию «маленько стало полехче». Согласно «Повести», 15 мая «царевич по утру встал дряхл с постели и голова у него, государя, с плеч покатилася». Вероятно, при пробуждении ребенок перенес эпилептический припадок на фоне имеющейся у него астении. О причинах астенического состояния царевича источники не дают оснований судить уверенно. Оно могло быть как следствием недоедания в Великий пост и возможного авитаминоза, так и проявлением его болезни. Несмотря на утреннюю слабость и припадок, он пошел с матерью к обедне и стоял со всеми службу в душном помещении, где горели свечи и источали тяжелый аромат благовония. К моменту гибели царевич всего один раз ел. Затем Мария Нагая отослала сына играть во двор «в тычку ножиком» с четырьмя сверстниками («с робятками жильцами») – сыновьями кормилицы и постельницы Петрушей Колобовым и Баженом Тучковым, а также Иваном Красенским и Гришей Козловским. Согласно «Повести», «царевич пошел к обедне и после евангелия у старцев Кириллова монастыря образы принял, и после обедни пришел в свои хоромы, и платьицо переменил и в ту пору с кушаньем взошли и скатерь постлали и Богородицын хлебец священник вынул, и кушал царевич по единожды днем... и после того похотел испити, и ему, государю, поднесли испити, и испивши, пошел с кормилицею погуляти». 
Итак, ярким солнечным днем, в жару, больной эпилепсией астенизированный мальчик, одетый в тяжелые великокняжеские одежды, выходит на улицу. В таких обстоятельствах естественно ожидать приступа, который не замедлил случиться. В руках у тяжело больного мальчика – «ножичек» для игры «в тычку». Эпилептики нередко наносят травмы себе и окружающим во время припадка. Способ, каким царевич 15 мая «на заднем дворе... тешился» с «робятками» был явно выбран неудачно, т. к. являлся очевидно опасным. Тот факт, что мать царевича отправила больного ребенка играть с ножом в руках, а его мамка, нянька и постельница спокойно наблюдали за этой игрой, пока не случилась трагедия, с позиций теперешнего исследователя выглядит, по меньшей мере, странным. Однако историк Р. Г. Скрынников объясняет такое поведение взрослых «привычками и нравами чванливой феодальной знати, никогда не расстававшейся с оружием»34. Ученый пишет о том, что сабля и нож на бедре являлись признаком благородного происхождения их владельца, почему сыновья знатных персон в России были привычны к оружию с ранних лет35. К этому можно только добавить, что в эпоху средневековья, когда не сформировались еще представления об особенностях детской психофизиологии, дети считались всего лишь взрослыми маленького роста. Соответственно они носили те же одежды и играли в те же игры, что и их взрослые современники, с тою только разницей, что модели и того, и другого были иного (меньшего) размера. Не сформировались в России XVI в. и представления о том, что больному «падучей болезнью» нужен особый охранительный режим и не должны быть доступны колющие и режущие предметы. Привычное поведение заслонило здравый смысл. Поэтому нет ничего удивительного в доступности царевичу «ножичка» в период явного обострения его недуга. 
Материалы Следственного дела содержат детали, позволяющие врачу-психиатру уверенно реконструировать обстоятельства гибели царевича Дмитрия Угличского. Непосредственные свидетели трагедии обратили внимание, что во время рокового приступа болезни, когда царевич «набрушился» горлом на нож, его «било долго». Это ключевые слова, необходимые для понимания картины происходившего. Василиса Волохова свидетельствовала: «Бросило его о землю, и тут царевич сам себя поколол в горло, и било его долго». Ей вторит Семейка Юдин: «Бросило его о землю и било его долго». То же показывает Федор Огурец: «Тут его ударило о землю, и он, бьючись, ножем сам себя поколол». Согласно показаниям Марьи Самойловой, «его бросило о землю, а у него был ножик в руках, и он тем ножиком сам покололся». То же сообщили четверо царицыных детей боярских: «И его де бросило о землю, и било его долго». Истопники свидетельствуют: «И пришла на него старая болезнь падучий недуг, и его в те поры ударило о землю, и он на тот нож набрушился сам». Этим показаниям соответствуют слова губного старосты Ивана Муринова «и в те поры пришла на него немочь падучая, зашибло его о землю и учало его бити и в те поры он покололся ножем по горлу сам». Русин Раков показывает: «И в те поры на него пришла падучая немочь и зашибло... его о землю, и учало его бити», – и т. д.
Безусловно, достаточно изученный историками механизм составления Следственного дела, а также специфика записи расспросных речей в XVI в. вносят определенные коррективы в достоверность этих показаний. Тем не менее, не останавливаясь сейчас на специфических проб­лемах источниковедения, еще раз заметим, что с точки зрения современной психиатрии материалы Следственного дела содержат высокодостоверные описания последнего приступа болезни царевича. Эти описания не оставляют сомнения, что смерть царевича наступила не в следствие обычного приступа эпилепсии, а в результате развившегося у него наиболее драматического состояния в эпилептологии – эпилептического статуса. Во время эпилептического статуса припадки следуют один за другим с очень короткими паузами («било его долго»), не восстанавливается сознание, значительно нарушено дыхание, нарушен гомеостаз и возникает непосредственная угроза жизни36. Во время эпилептического статуса больные находятся в глубокой прострации. Характерными считаются бесконечно повторяющиеся тонические судороги с выраженным напряжением мышц и постепенно нарастающим цианозом, достигающим фиолетовой окраски кожи лица. Тонические судороги сменяются клоническими, во время которых слышно клокочущее дыхание. Черты лица больного заостряются. Зрачки расширяются настолько резко, что возникает впечатление агонии больного. Пульс нитевидный, частый, прощупывается с трудом. Нарушения внешнего дыхания при эпилептическом статусе наиболее значительны. Они часто проявляются в виде ритмически повторяющихся циклов асфиксии, примерно в четверти случаев развивается окклюзия верхних дыхательных путей вследствие западения языка и свисания мягкого неба, утраты глоточного и кашлевого рефлексов и аспирации рвотных масс. Особенно часто наблюдается рвота при эпилептическом статусе у детей37. Даже при современном состоянии неотложной медицинской помощи погибает каждый четвертый ребенок, переживающий состояние эпилептического статуса38. Обычный приступ эпилепсии продолжается всего несколько минут и никак не может быть охарактеризован словами «било... долго».
Свидетели трагедии показали, что Дмитрий умер, напоровшись на нож. Таким образом, сомневаться в том, что ранение горла имело мес­то, не приходится. Однако была ли эта рана смертельной? Если при ножевом ранении горла повреждается сонная артерия, или яремная вена, или нерв, ведущий к сердцу, смерть наступает мгновенно от остановки сердца или в считанные минуты после повреждения крупных сосудов. Возможно образование гематомы внутри шеи, которая, постепенно увеличиваясь, сдавливает сосуды и трахею, и вызывает гипоксию головного мозга и смерть. Во всех этих случаях ребенка также не могло «бить долго», а это значит, что смерть царевича наступила не в результате ножевого ранения шеи39, а от эпилептического статуса. Иными словами, как бы ни рассматривать трагедию в Угличе 15 мая 1591 г. – как следствие злономеренных действий рвущегося к власти Бориса Годунова (смерть царевича не была ему невыгодна!) или как несчастный случай, – ясно, что гибель царевича произошла не в результате «самозаклания» и не в результате ранения его в шею мнимыми или явными преступниками. Царевича убила его болезнь.
Косвенно о том, что царевич погиб вследствие эпилептического статуса, свидетельствует поведение взрослых женщин (мамки Василисы Волоховой, кормилицы Арины Тучковой и постельницы Марьи Колобовой), сопровождавших его на прогулке, и матери – царицы Марии Нагой. Материалы Следственного дела не дают твердых оснований заключить, в какой момент трагедии возле царевича оказалась его мать: когда царевич уже умер, или когда находился в агонии (напомним, что больной, переживающий эпилептический статус, внешне не отличим от агонизирующего). Состояние царевича было настолько тяжелым, а проявления болезни незабываемо и необычно страшными, что бывшие при нем мамка, кормилица и постельница не только не сумели, но, испугавшись, и не попытались оказать ему никакой помощи. Такое поведение взрослых в момент гибели царевича вызывало недоумение историков. Н. И. Костомаров, например, видел в этом странном поведении мамки, няньки и постельницы косвенное свидетельство тому, что гибель мальчика не была случайной, и что он был убит: «Спрашивается, как бы ни были просты женщины, окружавшие ребенка, но возможно ли предположить, чтоб они все были до такой степени глупы, чтобы после всего того, что царевич уже делал, давали ему играть с ножом? И неужели мать, которую он ранил, не приняла мер, чтобы у мальчика не было в руках ножа? Допустим, однако, что несчастный больной царевич был предоставлен на попечение таких дур, каких только можно было, как будто нарочно, подобрать со всей Московской земли. Способ его самоубийства чересчур странен. Он играет в тычку с детьми, с ним делается припадок; судя по тому, как он кусал девочке руки, бросался на жильцов и постельниц и даже ранил мать ­сваею, надобно было ожидать, что царевич ударит ножом кого-нибудь из игравших с ним детей, – нет, он сам себя хватил по горлу!»40. Материалы Следственного дела позволяют судить о том, что прежде, когда у царевича случались припадки, его хотя бы пытались «держать», чтобы предупредить нанесение им травм себе и окружающим «в нецывенье» («многажды бывало, как ево станет бити недуг и станут ево держати», «как на него болезнь придет, и царевича как станут держать»). В день трагедии у кормилицы Арины Тучковой только и хватило сил, что взять его, умирающего или уже умершего, на руки. Впрочем, как уже говорилось, больному ребенку в состоянии эпилептического статуса нередко нельзя помочь даже в условиях современной медицины. В XVI в. сделать это было совершенно невозможно.
Итак, подведем итоги. 1) Царевич Дмитрий страдал эпилепсией с генерализованными судорожными припадками и их эквивалентами, выражавшимися в помрачении сознания (сумеречное сознание) и агрессивном поведении по отношению к окружающим. 2) Смерть царевича Дмит­рия наступила, по-видимому, в результате серии непрекращающихся эпилептических припадков (эпилептического статуса). 3) Во время непрекращающихся эпилептических припадков царевич Дмитрий мог нанести себе рану в горло, которая, однако, вряд ли была смертельной. 4) В источниках отсутствуют сведения о том, что в отношении царевича Дмитрия предпринимались какие-либо меры медицинского характера, способные смягчить проявления его заболевания.
 
1 Авторы признательны одному из ведущих специалистов по истории России XVI в. члену-корреспонденту РАН С. М. Каштанову за советы и замечания, высказанные им в процессе обсуждения этого исследования, а также доктору медицинских наук профессору Н. Д. Лакосиной, консультировавшей авторов по вопросам психиатрии и, в частности, эпилептологии.
2 Подробнее см.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений: Предпосылки первой крестьянской войны в России. – М., 1986. – С. 153-154; см. также: Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI – начала XVII в. – М., 1963. – С. 225; Скрынников Р. Г. Борис Годунов. – М., 1983. – С. 71-72; он же. Лихолетье: Москва в XVI-XVII веках. – М., 1988. – С. 147-163; Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? – М., 1992. – С. 104-110 и др.
3 Следственное дело фототипически издано В. К. Клейном (см.: Клейн В. К. Дело розыскное 1591 году про убивство царевича Дмитрия Ивановича на Угличе. – М., 1913); здесь и далее следственное дело цитируется по этому изданию.
4 Зимин А. А. В канун грозных потрясений... – С. 154.
5 Там же. – С. 154.
6 Историография вопроса подробно исследована А. А. Зиминым (см.: Зимин А. А. Смерть царевича Дмитрия и Борис Годунов // Вопросы истории. – 1978. – № 9. – 
С. 92-94). 
7 Как известно, А. С. Пушкин посвятил трагедию «Борис Годунов» памяти Н. М. Карамзина: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина, сей труд. Гением его вдохновленный, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин» (см.: Винокур Г. О. Собрание трудов: Комментарии к «Борису Годунову А. С. Пушкина». – М., 1999. – С. 38).
8 Словарь русского языка XI-XVII вв. – М., 1986. – Вып. 11. – С. 108-109, 176; М., 1988. – Вып. 14. –С. 120-121.
9 Руководство по психиатрии в двух томах. – М., 1983. – Т. 2. – С. 3.
10 Вейсман А. Д.  Греческо-русский словарь. – М., 1991. – Стб. 495-496.
11 Руководство по психиатрии... – С. 3.
12 Эпилепсия и судорожные состояния у детей... – 
С. 17-18.
13 Ковалевский И. П. Иоанн Грозный и его душевное состояние. Психиатрические эскизы из истории. – СПб., 1901; Глаголев Д. М. Душевная болезнь Иоанна Грозного // Русский архив. – 1902. – № 7; об эпилепсии Грозного прямо писала создатель его патографии крупный отечественный психиатр Н. Д. Лакосина. 
14 Гейденштейн Р. Записки о Московской войне (1578-1582). – СПб., 1889. – С. 242.
15 Флетчер Д. О государстве Русском. – СПб., 1906. – 
С. 122.
16 Петр Петрей. История о великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, и о московских законах, нравах, вере и обрядах, которую собрал и обнародовал Петр Петрей де Ерлезунда в Лейпциге 1620 года // Исаак Масса, Петр Петрей. О начале войн и смут в Мос­ковии. – М., 1997. – С. 271.
17 Там же.
18 Там же.
19 Подробнее об этом см.: Скрынников Р. Г. Указ. соч. – 
С. 20.
20 Бычкова М. Е. Родословие Глинских из Румянцевского собрания // Записки Отдела рукописей. – М., 1977. – Вып. 38. – С. 123.
21 Флетчер Д. Указ. соч. – С. 34, 65.
22 Свидетельства невероятной жестокости Ивана IV содержатся, например, в записках Петра Петрея: Петр Петрей. Указ. соч. – С. 238-263.
23 Исаак Масса. Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года за короткое время правления нескольких государей // Исаак Масса, Петр Петрей. Указ. соч. – С. 20.
24 Буссов К. Московская хроника. – М.-Л., 1961. – С. 80.
25 Петр Петрей. Указ. соч. – С. 272.
26 Сказание Авраамия Палицына  – М.-Л., 1955. – С. 102.
27 Флетчер Д. Указ. соч. – С. 21.
28 Подробнее об этом эпизоде см.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений... – С. 166.
29 «В нецевенье» –  т. е. в беспамятстве (см.: Словарь русского языка XI-XVII вв. – Вып. 11. – С. 346).
30 Свая, свайка – большой толстый гвоздь или шип с утолщением (головкой), служащий для метания в лежащее на земле кольцо (см.: Словарь русского языка XI-XVII вв. – М., 1996. – Вып. 23. – С. 101).
31 Личко А. Е. Подростковая психиатрия: Руководство для врачей. – Л., 1985. – С. 385-386.
32 Бычков А. Ф. Повесть об убиении царевича князя Дмитрия // ЧОИДР. – М., 1864. – Кн. 4: Смесь. – C. 1-4. Здесь и далее текст «Повести» цитируется по этому изданию.
33 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о  мутном времени XVII века как исторический источник. – СПб., 1913. – С. 366.
34 Скрынников Р. Г. Борис Годунов. – С. 20, 71-72.
35 Скрынников Р. Г. Лихолетье: Москва в XVI-XVII веках.  – С. 147-163.
36 См., например: Кириллов В. А. Эпилептический статус. – М., 1974; он же. Судорожный эпилептический статус. – М., 2003.
37 Эпилептический статус и другие судорожные состояния // Руководство для врачей скорой помощи. – Л., 1990. – С. 491; см. также С. 492-493.
38 Там же.
39 Благодарим за консультацию о ранениях шеи и их последствиях к. м. н. П. С. Глушкова (Центральная клиническая больница РАН).
40 Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. – М., 1990. – Кн. 1. – С. 61.
дата обновления: 11-02-2016