Зворыкин В. К. Ранние годы: 1889-1906

В. К. Зворыкин

РАННИЕ ГОДЫ: 1889–1906

24-25 июля 1989 года в Муроме после многих лет молчания и забвения широко отмечали 100-летие со дня рождения Владимира Козьмича Зворыкина (30 июля 1889- 29 июля 1982), уроженца нашего города, снискавшего по достоинству имя «отца телевидения». Муромский музей, расположенный с 1918 года в доме Зворыкиных, был среди организаторов и участников этих торжеств. Юбилей собрал родственников нашего земляка В Муроме прошла научно-практическая конференция с участием отечественных ученых в области радиоэлектроники.

Вскоре от дочери Владимира Козьмича Зворыкина Элайны в Россию попало несколько копий его «Воспоминаний…» на английском языке. Были они переданы и в Муромский музей.

Мне посчастливилось переводить несколько глав «Воспоминаний…»: «Побег» и «Ранние годы. 1889–1906».

В «Муромском сборнике»1   была напечатана часть «Побег», рассказывавшая о том, как Зворыкин покидал Россию. Это был его путь к мировой славе через многочисленные испытания.

О том, как формировалась личность всемирно известного ученого, как на это повлияли детство и юность, семья он сам пишет в главе «Ранние годы. 1889–1906», перевод которой предлагается Вашему вниманию.

Е. А. Субботина 

Город Муром, где я родился, является одним из древнейших в России, упоминания о нем в летописях уходят в десятый век. Удобно расположенное в излучине большой реки Оки, притока Волги, это место в древнейшие времена привлекло людей из соседних лесов, создавших поселения в регионе, которое стало впоследствии центральной частью России. В ту пору реки были единственно удобным транспортным путем, и Муром очень рано стал процветающим центром торговли. Это благополучие являлось причиной набегов соседних племен. Город был укреплен и стал аванпостом русских княжеств. Он играл важную роль в русской истории в период монголо-татарского нашествия, несколько раз был разорен и сожжен татарами. С ростом Московского княжества стратегическое значение Мурома постепенно падало. К восемнадцатому веку он стал типичным зажиточным провинциальным городком. В мое время население Мурома насчитывало двадцать тысяч жителей, в городе было двадцать три церкви и три монастыря. В начале двадцатого века город воспринимался достаточно передовым, в нем было несколько общих начальных школ (до одиннадцати лет), реальное училище, восьмилетняя женская гимназия, духовное училище; имелось несколько текстильных фабрик, железнодорожные мастерские, машиностроительный завод и несколько производств.

Мы также гордились сказочно богатой библиотекой, которая управлялась избранным попечительским комитетом. Так как библиотека располагалась близ нашего дома, я часто бывал там и остался навсегда благодарным библиотекарю, который руководил моим чтением. Любовь к книгам сохранилась у меня на всю жизнь.

Дом, в котором я родился, принадлежал нашей семье в течение нескольких поколений. Это было большое каменное трехэтажное здание, слишком большое даже для нашей многочисленной семьи. Практически мы занимали только второй этаж, остальная часть дома была пуста и у нас, детей, было много свободного места для игр и пряток. Мезонин на четвертом этаже никогда не был завершен??? внутри, и когда я стал подрастать, он оказался для меня постоянным источником разнообразных открытий среди старой выброшенной мебели и коробок…

Дом располагался на большой общественной площади лицом к двум церквям. На площади каждую субботу устраивался базар, куда крестьяне привозили свой товар. Субботний вид из наших окон на площадь и базары был источником развлечений и никогда не забываемым восторгом ранних лет моей жизни. У меня еще есть картина художника Куликова с площадью в субботний базарный день, написанная из окон нашего дома. Другой стороной дом выходил на реку. Так как он был построен высоко над Окой, у нас был великолепный вид и на реку, и на рощи, и деревни на противоположном берегу. Чрезвычайно красив был этот вид весной во время разлива Оки, когда она становилась похожей на большое озеро шириною более чем десять миль.

Я был младшим из семи выживших детей - брата и пяти сестер. Мою самую старшую сестру Надежду я знал очень мало. Она была на четырнадцать лет старше меня и вышла замуж, когда я был еще очень маленьким. Мой брат Николай, который был следующим ребенком в семье, в то время заканчивал реальное училище. Позже он стал студентом технологического института. После его окончания он уехал на Кавказ, где стал довольно известным строителем дамб, электростанций и ирригационных систем. Он и его жена навещали нас во время отпусков, поэтому я стал узнавать брата лучше только в более поздний период. Следующая сестра Анна учила меня читать, когда училась в последних классах гимназии и, в конце концов, тоже уехала, сначала в университет, а позже в учебное заведение за границей, и мы редко видели ее до той поры, пока она не вышла замуж и не поселилась в Санкт-Петербурге. Следующая сестра Антонина была самоотверженной энтузиасткой, готовой жертвовать собой на благо общества. В гимназии она всегда входила в различные учебные группы, мечтала о служении человечеству, поступила в медицинский институт и стала земским врачом. Следующая, Вера, не училась в институте и рано вышла замуж за местного купца и умерла во время революции. Моим лучшим другом и товарищем по играм была сестра Мария, которая была всего на год старше меня. Она училась в женской гимназии тогда же, когда я учился в реальном училище, а потом мы также несколько лет общались, учась в институте.

Отец был выходцем из большой зажиточной купеческой семьи. Он получил коммерческое образование и для своего времени был человеком весьма прогрессивных взглядов. Он принимал активное участие в общественной жизни города, входил в библиотечный попечительский комитет, был членом городского совета, в течение одного созыва был городским головою Мурома. Он унаследовал от предков торговое дело - оптовую торговлю зерном, но позже приобрел пароходную линию на реке Оке, стал директором местного банка и известным в городе человеком. По причине занятости различными делами у отца не было достаточно времени для нас, детей, мы видели его практически во время еды или в церкви, которую он требовал регулярно посещать всей семьей. Хотя отец был абсолютным авторитетом в семейных делах, домом управляла мама, которая обращалась к нему обычно только во время кризисных моментов.

Мама очень рано вышла замуж. Она была дальней родственницей отца и носила ту же фамилию. Всего у них было двенадцать детей (кто старше, кто младше меня), из которых выжило только семь человек. Хотя у нас было достаточно прислуги, из-за большой семьи и большого домашнего хозяйства у мамы также было мало времени для нас. Младшие росли под присмотром старших сестер и многочисленных нянек. Меня опекала старая няня Любовь Ивановна. Она жила в нашей семье более сорока лет и была моей защитницей от всех, в том числе и от мамы, от которой старалась скрыть мои проступки и защитить от заслуженного наказания. Она продолжала заботиться обо мне и много лет спустя после окончания школы.

Особенно мы запоминаем самые лучшие и яркие моменты жизни, но когда мы вспоминаем их, то на память приходят и другие события, связанные с предыдущими по времени или по сходству. Я часто сравниваю память с клубком, состоящим из огромного количества нитей. Когда ваше внимание задерживается на конце одной из нитей, и вы начинаете распутывать клубок, вы раскрываете следующую нить, которая до этого была скрыта от вас. В автобиографиях часто пытаются воспроизвести время, в котором звучат самые ранние впечатления.

Для меня очень сложно их датировать, кроме исключительных случаев. Самым ярким впечатлением детства является фейерверк в честь коронации царя Николая Второго в 1896 году. Еще одним событием 1896 года, которое я помню очень хорошо, была свадьба старшей сестры Надежды, и не только потому, что в доме было много новых людей, не только из-за свадебной церемонии, но большей частью из-за жениха, моего будущего зятя, который вместо традиционных коробок и пакетов принес нам сумки, полные конфет. Еще одно воспоминание того же времени связано с моим первым исчезновением из дома. Наш дом был окружен несколькими постройками: конюшнями, коровниками, каретниками, дровяным сараем, ледниками, образующими большой двор со всегда закрытыми воротами, за которые один я никогда не выходил. Во время свадебных торжеств, которые длились почти неделю, ворота оставались открытыми для приема потока гостей. Я выглянул за ворота и ощутил себя птичкой, вырвавшейся из клетки. Я даже могу указать на картине, о которой упоминал прежде, конкретную лавку, около которой меня перехватили торговцы. Они затянули меня в лавку, начали угощать орехами и задавать разные вопросы. Я был очень горд своей независимостью и таким чудесным обхождением. Но все было разрушено моей няней, которая ворвалась в лавку с таким жутким выражением на лице, как если бы спасала меня из огня или воды.

Запечатлелся в моей памяти сильный ночной пожар недалеко от нашего дома. Я четко помню, как все вокруг было ярко освещено, силуэты людей с ведрами воды, забирающиеся на железную крышу конюшни, и настойчивый звон колокола в расположенном рядом храме, отбивающий пожарную тревогу.

Между домом и рекой у нас находился большой сад-огород. Часть его располагалась на возвышении, окруженном с трех сторон глубоким оврагом, заросшим разными деревьями и кустарниками. Это было наше самое любимое место для игр и пряток. Летом сад был полон овощей, фруктов и ягод, которые мы поглощали в огромных количествах, чем беспокоили наших родителей из-за возникавшей порой потери аппетита. Зимой сад был для нас недоступен из-за глубокого снега. В течение нескольких лет я был полностью поглощен ловлей в нашем саду певчих птиц, которых держал в своей комнате в клетках и без клеток, до тех пор, пока мама не заставила меня выпустить их из-за беспорядка, который они создавали.

Из-за отсутствия у моего брата интереса к ведению семейного бизнеса, отец старался заинтересовать своими делами меня уже тогда, когда я был еще сущим ребенком, беря меня с собой на пароходы и в другие недолгие рабочие поездки, что мне нравилось. Когда стояла плохая погода, отец приглашал меня в свой кабинет, чтобы я мог понаблюдать, как он принимает деловых посетителей. Конечно, я не понимал их разговоров, но мне нравилось наблюдать за происходящим. Почти сразу же после приветствий отец предлагал посетителю сигару. Сигары лежали в двух коробках: одна побольше - на рабочем столе, из которой почти каждому предлагалась сигара, другая поменьше - в запирающемся выдвижном ящике стола, из которой предлагались сигары более важным гостям. Я развлекался, наблюдая за поведением посетителей после того, как они брали предлагаемую сигару. Обычно они рассматривали этикетку, вдыхали аромат, а как прикуривали и делали затяжку, хвалили ее качество. Важные посетители, хотя и испытывали, я полагаю, те же чувства, были более сдержанными. Мое любопытство к разнице двух сортов сигар настолько выросло, что однажды, обнаружив, что ящик с маленькой коробкой не закрыт, я перемешал содержимое обеих коробок, ожидая с величайшим страхом что-то подобное взрыву, когда подмена будет обнаружена. Однако ничего не случилось, никто не заметил разницы. Затем я решил сам попробовать оба сорта сигар. Это привело к плачевному результату. Я жестоко заболел, был приглашен доктор, который догадался о причине, и все преступление было раскрыто. Конечно, я был наказан, но возможно из-за результата эксперимента я так и не начал курить, хотя мой отец был заядлым курильщиком.

Из моих родственников я лучше всех помню тетю Марию, старшую сестру отца. Она была замужем за очень богатым человеком по фамилии Солин, который владел большой флотилией пароходов на Волге, использовавшейся для перевозки и доставки нефти из Баку в центральные районы страны. Они жили в Астрахани, где Волга впадает в Каспийское море, в самом роскошном доме. Когда муж умер, она стала главой большого промышленного предприятия, и по причине своего богатства старалась подавлять любого, с кем ей приходилось иметь контакты. Она была хорошо известна по всей Волге. Один из ее пароходов назывался «Мария Солина», и ходила шутка, что остальные корабли ее флотилии, проплывая мимо, должны были салютовать этому пароходу гудками. Она часто навещала нас в Муроме, и мы, дети, боялись ее, так как будучи бездетной, она каждый раз пыталась убедить своих братьев разрешить ей усыновить одного из нас, чего мы опасались. Наконец она удочерила сироту и полностью подчинила ее себе.

Один из моих дядей - Алексей, отец Ивана, моего друга и компаньона по охоте, был большим знатоком рысистых лошадей. Он сам их тренировал, и до семидесяти лет, пока позволяло здоровье, сам выезжал на московский ипподром. Его страсть к лошадям была притчей во языцех для родственников, которые утверждали, что строительство конюшни для лошадей было дороже, чем строительство его дома. Он имел обыкновение угощать своих копытных животных лучшим бренди, привезенным из Франции.

Другой, самый младший из дядей, Иван которого я никогда не видел, так как он умер за год до моего рождения, был профессором физики Московского университета2  . На мезонине нашего дома я нашел большую коробку, полную репринтов его научных трудов, включая один, датированный 1887 годом… Я никогда не знал, почему он умер так рано…

Памятным событием того времени было проведение телефона в Муроме на частные пожертвования. Монтаж воздушных телефонных линий продолжался, пожалуй, все лето. Как только магистральную линию начали протягивать вдоль рыночной площади перед нашим домом, у меня появилась возможность любоваться работой связистов из окон и видеть, как появляется все больше и больше проводов и как прекрасно они блестят на солнце, словно золотые волосы какого-нибудь таинственного чудовища. Поскольку число жертвователей было небольшим, возможно около ста, телефонистки помнили всех абонентов по имени и прозвищу, и вскоре телефон стал источником всех городских новостей и сплетен. Дамы часами обменивались самой интимной информацией, которая через телефонисток немедленно распространялась по всему городу. Люди постарше относились к телефону с некоторым недоверием, и я помню, как часто видел старого слугу моего деда, пересекающего базарную площадь по дороге к нам, чтобы сказать моей матери, что ее отец собирается позвонить ей, чтоб были готовы ответить. Но наиболее острый интерес к телефону был во время пожаров, тогда телефонистка сама освещала все детали: насколько силен был пожар, какая техника и как быстро прибыла, кто был среди зевак и т. д. Это был лучший источник информации, замена средств печати, которых в Муроме тогда еще не было.

Я уже упоминал о большом количестве церквей в Муроме. Наша приходская церковь была дверь в дверь с домом3  , и семья в полном составе обычно посещала субботнюю всенощную службу и воскресную обедню. Моя старая няня, которая была очень набожной, ходила в храм почти каждый день к утренней службе. В церкви у нас было специальное место рядом со старостой и свечным ящиком (прилавком для продажи свечей). Как только я немного подрос, староста стал посылать меня с купленными прихожанами свечками, чтобы поставить их к той или иной иконе. А чуть позже у меня появилась чудесная обязанность - зажигать канделябры. Исполняя ее, я должен был забираться по приставной лестнице, поддерживаемой церковным служителем, на верхнюю ступеньку и становился выше всех в церкви.

Самой запоминающейся была пасхальная служба. Пасха в России почитается как «Праздник Праздников». Она отмечалась в первое воскресенье после полнолунья, после весеннего равноденствия, и ей предшествовало семь недель поста. Праздничные дни начинались субботней всенощной службой в затемненном храме: священник был одет в темное облачение, хор исполнял скорбное песнопение, прихожане держали горящие свечи. Около полуночи начинался крестный ход, возглавляемый священником, одетым уже в сияющие одежды, несущим крест и трикирий с зажженными свечами. Его сопровождали люди, несущие иконы, кресты, хоругви и евангелие. Крестный ход трижды обходил вокруг храма. На третьем круге (который соответствует полуночи) священник пел гимн воскресению Христа: «Христос воскрес из мертвых», - а хор продолжал: «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав». Затем шествие возвращалось в храм, который к этому времени был ярко залит светом зажженных светильников и лампад. Священник поднимал крест, благословляя всех людей, приветствуя их словами: «Христос воскресе!», - и все отвечали: «Во истину воскресе!» Хор исполнял радостное песнопение. Пасхальные братские троекратные поцелуи в качестве радостного обрядового ритуала были повсеместно приняты в дореволюционной России. В этот период я обычно следил за тем, чтобы фейерверки вне церкви были громкими и яркими, насколько возможно. Вся наша семья и прислуга возвращались домой уставшие, но радостные и сияющие, неся горящие свечи, чтобы зажечь лампады перед домашними иконами. Дома ждал праздничный полуночный ужин, который мы предвкушали, и которым наслаждались после семи недель великого поста. Стол был красиво украшен весенними цветами - розовыми, голубыми и белыми гиацинтами. Домашний высокий аппетитный кулич господствовал на столе. Там же было и традиционное лакомство – «пасха» в форме пирамиды, украшенной сверху маленьким цветком. Были на столе и разноцветные свареные вкрутую яйца, жареное мясо молодого барашка, окорок и многие другие деликатесы. Праздничные дни продолжались всю неделю, церкви открыты для службы, все дни слышен колокольный перезвон. В течение первых трех дней наносились взаимные визиты родственниками и друзьями с поздравлением друг друга рюмкой водки или вина.

В феврале, буквально перед великим постом, в течение недели в России праздновали масленицу. Это были яркие и веселые дни. Мы ели блины со сметаной и с солеными блюдами, такими, как икра, сельдь и т. д. Для нас, детей, это было своего рода соревнование - хвастать, кто сколько съел блинов в этот день…. Потом мы катались на городском катке под вальсы, исполняемые местным оркестром. Днем по центральным улицам города проходило специальное шествие запряженных в сани лошадей. Каждый демонстрировал своих лучших лошадей, экипировку саней и меха. Обычно этот парад завершался гонками повозок, которые часто опрокидывали седоков в мягкий снег.

Рождественские праздники (святки) я помню по наряженным елкам, раздаче подарков, столу, уставленному яствами и окруженному постоянно сменяющимися группами духовенства, родственников и друзей. Для нас, младших, это, конечно, было время катания на коньках, санках, лыжах и часто отмороженных ушей и пальцев.

После того, как моя сестра Анна, обучавшая меня чтению, уехала в Санкт-Петербург поступать в университет, меня определили в частную школу для подготовки к поступлению в реальное училище. Эта школа оставила в моей памяти сильное и тяжелое воспоминание. Во-первых, я любил школу и всегда очень расстраивался, если приходилось пропускать занятия из-за болезни или плохой погоды. Более того, я любил свою учительницу Елизавету Ивановну. Она была очень доброй женщиной, которая присматривала за нами, как за своими детьми. В день, когда я получил первую оценку в реальном училище, моим самым сильным ощущением было чувство огромной потери своей учительницы. Я уверен, что своим интересом к обучению обязан ей.

Первый год в реальном училище был отмечен большими изменениями в моей жизни. Я стал более независимым, испытывал меньше надзора моей няни и попал под влияние школьного окружения, моих новых друзей-одноклассников. Я скоро отказался от поездки в школу в нашем экипаже, а в особенности от того, чтобы заезжали за мной после занятий, и настоял на том, чтобы ходить пешком вместе с остальными мальчиками.

Нашими играми были в основном с игры мячом, подобные упрощенному бейсболу, а также «городки», которые состояли из строительства ряда фигур из деревянных блоков внутри круга и выбивания их из круга клеком - круглой палкой. Зимой мы катались на коньках на реках и прудах, а летом лучшим развлечением было купание. Река Ока очень широкая и быстрая. Плавание в ней всегда было опасным, особенно когда мы, будучи подростками, старались переплыть реку или проплыть перед идущими пароходами или баржами. Это строго наказывалось руководством школы, но мы продолжали искушать судьбу, и каждое лето происходили несчастные случаи, иногда с фатальным исходом. Под особым запретом была игра на проплывающих льдинах весной во время весенней оттепели на Оке. И когда нас заставали за этим занятием, то наказывали тем, что заставляли проводить воскресенье в училище.

Однажды мой приятель Василий и я, недооценив размеры льдины, упали в воду и были вытащены другими мальчиками. Было очень холодно и, чтобы согреться, мы побежали в городскую насосную станцию, на водокачку. Мы побоялись идти домой не столько из-за родителей, сколько из-за школьного инспектора. Поэтому один из наших спасителей побежал домой и сказал о происшествии моей няне, которая вскоре появилась на водокачке с двумя комплектами сухой одежды. По пути домой мы встретили инспектора, который поинтересовался, откуда мы идем, и что находится в узле, который несет няня. Она ответила, что ходила на реку полоскать белье, а мы помогали ей. Позже она отругала нас не из-за инцидента, а из-за того, что ей пришлось взять на себя грех, обманывая инспектора.

Физически я развился очень рано, благодаря прогулкам и играм в рощах, где я лазил по деревьям с одноклассником Василием и кузеном Иваном. В каникулы и в выходные дни мы часто гуляли в небольших лесочках, которых было много вокруг Мурома. Любовь к подобным странствиям постепенно привела меня к любви к охоте, которую я до сих пор сохраняю. Фактически охота была оправданием для проведения времени вне дома, но, чтобы оправдаться, необходимо было принести трофеи. Поэтому мы часами находились в воде, на водоемах, выслеживая уток, пробирались сквозь кустарники, чтобы подстрелить гуся, кролика или еще какую-нибудь дичь. Удивительно то, что дома я часто был мишенью для простуды, но никогда не болел на охоте.

Однажды я провалился под лед, стараясь найти утку, которую подстрелил на только что замерзшем озере. Василий, который был со мной, не смог меня вытянуть, тоже провалился, но умудрился выбраться на берег и побежал в соседнюю деревню за помощью. В конце концов меня вытащили. Никогда раньше мне не приходилось провести почти час в ледяной воде. Спасатели принесли меня в деревню, мне пришлось купить очень много водки (из-за чего спасатели болели на следующее утро, а я даже не простудился). Дома я часто простужался и схватывал респираторные заболевания, которые доктора диагностировали как астму. Родители водили меня к различным специалистам, няня брала меня в монастырь и непрестанно молилась за меня. Но все было тщетно до тех пор, пока я не уехал в Санкт-Петербург, и никогда больше у меня не было такого диагноза. Позже это определяли как аллергию на кошек и собак, но у меня до сих пор есть собаки и нет астмы.

Зимой мы охотились на зайцев, лис и даже на волков. Обычно мы выезжали в полночь на санях, запряженных парой лошадей. В санях у нас был молочный поросенок и привязанный на длинной веревке, волочащийся сзади, мешок с сеном. Щекоткой мы заставляли поросенка визжать, а волки, привлеченные этим и, думая, что визг исходит из мешка, бежали за санями, а мы стреляли в них. Иногда волков было очень много, и тогда мы, боясь их, убирались подобру-поздорову.

Захватывающей была охота ранней весной во время разлива Оки. Нам приходилось переплывать реку в гребной шлюпке среди затопленных полей и рощ, чтобы выбрать сухое место и устроить засаду, где ожидали возвращения уток, гусей и других перелетных птиц. Один раз я оказался окруженным большим семейством лосей во главе с вожаком. Я провел все утро, ни разу не выстрелив в тысячи пролетавших уток и гусей, так как боялся, что лось-вожак нападет на меня.

Однако помимо школы и прогулок по лесу у меня было и другое занятие. У моего отца была пассажирская пароходная линия между Муромом и Нижним Новгородом. Когда я еще учился в младших классах, мне приходилось и встречать пароходы, и видеть, как они отплывают от муромской пристани. Летом я часто по три-четыре дня плавал на пароходе. Когда я немного подрос, отец стал давать мне задания, связанные с бизнесом. Особенно я помню два из них, которые были вызваны необходимостью отправить проходы из города. Одно путешествие на пароходе было во время рождественских каникул. Почти в тридцати милях от порта приписки пароход обледенел и оказался закованным в лед из-за неожиданно наступившей зимы.

Так как зима была временем ремонта и профилактики парохода для следующей навигации, необходимо было построить временные мастерские вокруг судна и разместить рабочих в соседней деревне. В мои обязанности входило наблюдение за ходом работ и оповещение о них отца. Я выехал под присмотром нашего старого возчика на двух лошадях с большим количеством теплой одежды и провизии. Выехали рано, надеясь добраться до пункта назначения до наступления сумерек. Дорога была хорошей, особенно вдоль замерзшего русла реки. Езда верхом была приятной, исключая некоторые места, занесенные только что выпавшим снегом. Это мешало нашему продвижению, и ночь застала нас, когда до цели было еще далеко. Езда верхом в безлунную зимнюю ночь тяжела, и иногда в поиске пути нам приходилось полностью полагаться на лошадей. Наконец мы потеряли дорогу. К тому же проводник, чтобы скоротать время, начал рассказывать мне про убийства, произошедшие в округе. Он напугал не только меня, но и себя, особенно, когда ему послышалось приближение саней-розвальней, следовавших за нами. Проводник начал подгонять лошадей, а потом остановил их, и преследователи сделали также, возможно по той же причине. Мы запаниковали и погнали лошадей во всю прыть и вскоре оказались в деревне, которую искали.

Мы переночевали в просторном крестьянском доме, хозяева которого были очень гостеприимны. На следующий день я пошел к пароходу и выяснил, что ремонт его идет в хорошем темпе, а также узнал о совершенно уникальном методе ремонта днища судна без сухого дока. Для этого механик сделал тоннель во льду под судном…. В нашем случае было необходимо снять и поменять стальной лист площадью более двадцати футов4  . Когда я увидел работу, она уже шла к концу, и по возвращении я мог сообщить отцу, что эта очень рискованная операция будет благополучно завершена.

Другое путешествие я совершил в Ярославль, расположенный на Волге, где у отца было небольшое земельное владение. Поводом для поездки явилось отсутствие новостей от управляющего, проживавшего там. Я поехал туда по железной дороге, и, хотя была послана телеграмма, чтобы управляющий встретил меня, на станции его не оказалось. Мне пришлось провести ночь в маленькой гостинице, где меня измучили клопы. На следующее утро я нанял извозчика с парой лошадей, чтобы быстро добраться до места, которое находилось в двадцати минутах езды от города. Из-за плохой дороги и снега я добрался туда ночью и увидел дом и двор, полностью занесенными снегом. Так как никто не отвечал на мои и извозчика крики, нам пришлось расчистить тропинку к двери, извозчик сломал замок, и мы вошли в холодный дом. Когда нам удалось зажечь керосиновую лампу, мы, к нашему ужасу, увидели управляющего, лежащего мертвым на кровати. Мы быстро ретировались и с некоторым трудом нашли деревню, где разбудили местного полицейского, который разыскал доктора. Снова мы пошли к дому только для того, чтобы узнать от врача, что бедняга умер несколько дней назад. Я отправил отцу телеграмму и получил указание, задержаться на несколько дней, пока один из его людей не приедет и не сменит меня. Эту поездку я долго вспоминал с содроганием.

Самые приятные воспоминания связаны с моими визитами на дачу во время летних каникул к московской тетке, которая проводила лето под Муромом.

Тетка была вдовой. У нее был сын Леонид и две дочери, одна из которых, Катя, была моей сверстницей, и я очень дружил с ней и с Леонидом. Нам разрешалось приглашать в гости своих друзей, и дом был всегда полон молодежи. Дни проходили как один сплошной праздник. Мы купались, катались на лодках, играли в крокет, ездили верхом, а иногда позволяли себе и розыгрыши сомнительного характера. Однажды мы услышали, что двое осужденных сбежали из муромской тюрьмы и прятались где-то рядом. Мой кузен и его друг решили выдать себя за них. Они надели старую одежду и сказали, чтобы я бежал через парк и звал на помощь, а они будут преследовать меня. Эта шутка закончилась почти несчастьем, так как один из соседей, офицер, побежал за ними с ружьем и стрелял, но, к счастью, мимо. Тетка упала в обморок, и пришлось посылать за доктором. Меня за участие в этом деле отправили домой в Муром. В другой раз мы решили отметить день рождения тетки. Разработали доморощенный фейерверк, но одна ракета дала осечку, и загорелся сарай. Последовало очередное изгнание.

Школа никогда не была для меня проблемой. Учился я легко, и мне очень нравилось быть с одноклассниками. Из предметов я предпочитал гимнастику, естественные науки, а в старших классах - физику. В училище у нас был небольшой набор приборов, который использовался для проведения демонстрации законов физики на уроках. Очень скоро мне поручили следить за всеми приборами и часто вызывали ассистировать учителю во время проведения опытов в других классах.

Мои последние два года в школе совпали с неудавшейся русской революцией 1905 года, произошедшей в результате гибельной войны с Японией и общего недовольства народа царским правительством. Это, конечно, имело большое влияние на студентов. Многие студенты высших учебных заведений примыкали к левому крылу политической борьбы, и мы, ученики старших классов училища, конечно старались походить на них. Мы организовывали забастовки, требовали свободу от надзирателей, протестовали против некоторых педагогов и т. д. Участие в политике было опасно, так как некоторые из нас принадлежали к террористическим организациям и перевозили оружие, распространяли листовки и т. д. Наши родители не знали об этой деятельности, но даже если бы они и знали, то я сомневаюсь, что им удалось бы достигнуть многого, чтобы предотвратить это. В качестве примера я помню, как мы прятали на мезонине революционера, раненного полицией. Моя старшая сестра была вовлечена в это, мы приносили ему еду и новости…. И все это - в доме городского головы. Между прочим, этот парень стал членом Совета после революции 1917 года.

Лето 1905 года помнится постоянными забастовками и демонстрациями по всей России. Муром был типичным в этом отношении, и я особенно запомнил одну демонстрацию. Она началась как обычно: несколько групп рабочих с соседних предприятий собрались на большой площади, и тут же к ним присоединилась учащаяся молодежь. Я был среди них и видел, как мирная процессия превратилась в бунт. Был чудесный летний вечер, и среди рабочих было сильное волнение в связи с одним либеральным манифестом царя. Мы шли и пели революционные песни, популярные в то время, и пришли в парк над рекой, который был любимым местом горожан для летних прогулок. Парк располагался между двух оврагов и был окружен деревянным забором. Начали уже сгущаться сумерки, толпа была в праздничном настроении. Вдруг в конце парка демонстрация, без предупреждения, была атакована отрядом полиции, который стал стрелять поверх голов демонстрантов; началась паника. Несколько человек было ранено, многие арестованы, а одной девушке из выпускного класса женской гимназии рассекли лицо саблей. Так как оба конца парка были перекрыты полицией, то единственным путем побега оставался путь через забор, за которым - крутой склон оврага. Было много случаев перелома конечностей и получения опасных ушибов. Но наиболее трагический случай - это обезображенная самая красивая девушка города. Конечно, она стала нашей героиней. Мой личный опыт в этом деле был очень смешным. Я сидел на заборе, наблюдая, что происходит, готовый спрыгнуть в случае опасности. Было уже темно, и я слышал, что кто-то около меня пытается забраться на забор. Я стал помогать, это была девушка, моя сверстница из женской гимназии. Мы возвращались домой вместе, и некоторое время это была прекрасная романтическая любовная история, так как она считала, что я спас ее жизнь и уберег от страшной судьбы раненной девушки. Несмотря на все это, учеба моя продолжалась, и весной я с отличием окончил реальное училище.

В России в ту пору было два типа средних учебных заведений: гимназия и реальное училище. Различие между ними состояло в том, что в гимназии большее внимание уделялось языкам, греческому и латыни, литературе, в то время как в реальном училище больше времени отводилось естественным наукам и математике. Конечно, у меня не было выбора учебного заведения - выбор решал мой отец. Выбор его был обусловлен частично и тем, что в Муроме было только реальное училище, что позволяло мне жить с родителями, а также и то, что это было подходящее учебное заведение для поступления в дальнейшем в машиностроительный институт. Я не думаю, что сам лично отдавал предпочтение тому, чтобы стать инженером. Это было решено задолго до окончания реального училища, в основном потому, что несколько инженеров уже было в нашей семье. Два дяди по линии отца были профессорами в области машиностроения и физики, а мой старший брат и несколько кузенов были в это время студентами технических учебных заведений. Однако, другая ветвь моей семьи, включая дядю и трех сестер, выбрали профессию врача. Я думаю, что соответствовал общей тенденции молодых людей, питая интерес к сложным машинам, стараясь возиться с чем-либо механическим, что попадало в мои руки. В Муроме в это время была большая мода на установку электрических звонков, а так как я принимал участие в установке этого таинства в домах наших родственников и друзей, то получил репутацию «специалиста». Самым большим моим достижением, которое могу вспомнить, был ремонт системы звонков на пассажирском пароходе. Настоящего специалиста на исполнение этой работы не было, а пароход должен был быть готов к навигации. Эта репутация сохранялась за мной достаточно долго и объясняет эпизод, который со мной случился Москве после моего окончания реального училища, когда я направлялся в Санкт-Петербург для сдачи вступительных экзаменов в технологический институт.

По дороге туда я остановился на несколько дней у тетушки в Москве, чтобы повидать кузенов. Так как семья была достаточно богата, мой кузен Леонид в качестве подарка по случаю окончания им университета только что получил от матери автомобиль. В то время в Москве было менее сотни машин, а я вообще никогда не видел ни одной. Я помню, автомобиль был французского производства «Де Дион Бутон» с открытым шасси. Конечно, я влюбился в него с первого взгляда. Хотя у них был шофер, кузену было разрешено водить машину самому, и мы проводили все дни или копаясь в моторе, или разъезжая по окрестностям Москвы. На следующий день после моего приезда домочадцы решили устроить праздник по случаю окончания мною школы. В то время празднование имело очень конкретный план: сначала обед, затем театр, а потом ночной клуб и не один, а несколько. Таким образом, поздно ночью мы оказались в пригородах Москвы. Леонид, который вел машину, оказался под большим воздействием праздничных возлияний. Было решено не доверять ему руль. Из-за идеальной репутации выбор пал на меня. Начало путешествия было достаточно благополучным, я успешно завел машину и повел ее в Москву, которая была в часе езды. Все шло прекрасно до того, пока мы не въехали в парк, в котором были центральная и две боковые аллеи. Центральная аллея была запружена ломовыми извозчиками, я был раздражен тем, что придется объезжать их. Кроме того, я не чувствовал себя уверенным за рулем, поэтому решил выехать с главной аллеи на боковую. Это привело к инциденту - разворачиваясь, я потерял управление и угодил задними колесами в сточную канаву. Все мои усилия вытащить машину были тщетны. Семейство было в совершенном негодовании, решили отправиться домой на извозчике, который, к счастью, ехал в том же направлении. Они все уехали, оставив меня с машиной, с которой, конечно, я не расстался бы. Между тем извозчики прибывали, и я слушал насмешливые замечания о машине. После бурных обсуждений и многочисленных шуток, некоторые из них согласились выпрясть лошадей и вытащили меня. Еще раз мне посчастливилось завести машину и опять поехать по улицам Москвы. Было уже утро, движение автотранспорта и запряженных колясками лошадей делало мое передвижение все более трудным. Однако все шло нормально, пока мой автомобиль не попал в центр Москвы, где транспорт двигался по всем направлениям. Лошади, не привыкшие к автомобилям, были напряжены и непослушны. Неудачный поворот моей машины задел кабриолет. Это событие полностью нарушило дорожное движение. Первое, что меня беспокоило - машина, но, не увидев ничего серьезного, если не считать легкой вмятины на крыле, я переключил свое внимание на возницу, с которым столкнулся. К счастью, ни он, ни лошадь не пострадали, ущербом была только разбитая оглобля. Возница был совершенно напуган и стал извиняться, что не смог избежать столкновения. Чтобы разрешить с ним этот конфликт на месте, я предложил ему двадцать пять рублей, что в то время было очень большой суммой денег и достаточно покрывало все убытки. Страж порядка очень быстро оценил ситуацию и решил занять в этом инциденте мою сторону. Вместо того чтобы предъявить мне обвинение, он начал бранить бедного возницу, за то, что тот был невнимательным и столкнулся с автомобилем, который был «слепым». Он обращался ко мне по высшему титулу, называя, «ваше превосходительство», мягко извлек из рук извозчика деньги, уверяя меня, что проследит за всем происходящим. Остановив движение, он впрыгнул на капот машины, указывая мне путь дальнейшего продвижения по улице. Я уверен, что бедный возница получил не так много с этого дела. Когда я вернулся домой, то был провозглашен героем. Несколько лет спустя, во время первой мировой войны, частично благодаря этому первому опыту, я был определен в качестве «офицера по попечительству военных шоферов».

Публикация Е. А. Субботиной (Муром)

1 Муромский сборник. - Муром. – 1993. - С. 205-213.

2 Наверное, Владимир Козьмич сделал описку, имея ввиду Николая Зворыкина, магистра физики, преподававшего в МГУ вместе с одним из братьев Столетовых и умершего в тридцатилетнем возрасте в 1884 году.

3 Николо-Зарядская церковь

4 1 фут =30,5 см