Семья и община в провинциальном старообрядческом социуме XIX-начала XX веков (на материалах Центрального Черноземья)

А. В. Апанасенок (Курск)

СЕМЬЯ И ОБЩИНА В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ СТАРООБРЯДЧЕСКОМ СОЦИУМЕ XIX–НАЧАЛА XX веков (на материалах Центрального Черноземья)

Старообрядчество – явление, значимость которого в российской истории трудно переоценить. На протяжении столетий старообрядческий мир был полюсом традиционализма, противовесом «вестернизации», главным хранителем основ русской допетровской культуры. Огромный вклад принадлежит ему и в хозяйственном развитии страны - именно из старообрядческой среды вышло большинство крупнейших российских предпринимателей XIX-начала XX вв. Однако факторы, определившие длительную сохранность и устойчивость старообрядческой культуры, до сих пор изучены довольно слабо. Цель данной работы – охарактеризовать один из них, а именно специфику старообрядческого воспитания в рамках семьи и общины в XIX-начале XX вв. В качестве фактологической базы будут использоваться материалы центрально-черноземных губерний России (Курской, Воронежской и Тамбовской), являвшихся в рассматриваемый период типично-провинциальными регионами России.

В имперский период своей истории Россия неуклонно стремилась к принятым на западе моделям жизненного уклада, которые оставляли мало места религии и обычаям предков. Модернизация российского государства и общества имела серьезные издержки, выразившиеся в размывании нравственных ориентиров. Вот что писал знаменитый русский педагог К. Д. Ушинский по поводу влияния новых явлений на духовную жизнь народа: «Патриархальная нравственность сохраняется гораздо более в глуши наших деревень, удаленных от центров промышленной деятельности и цивилизации. Чем более заброшена деревня в глушь, чем менее она пользуется всеми выгодами образования, тем патриархальнее ее жители и тем они нравственнее. Чем ближе к железным дорогам и шоссе, к большим сухопутным и водяным сообщениям, к столицам и фабричным местностям, тем меньше патриархальности и вместе с тем меньше нравственности. Словом, наша патриархальная нравственность не выдерживает столкновения с цивилизацией, поедается ею, как вековые леса поедаются пламенем пожара»1.

На протяжении XIX в. и в начале следующего столетия все чаще говорили о «порче» молодежи. Современники обращали внимание на учащение случаев пренебрежительного отношения к религии, неуважение к церковным установлениям, «разнузданность» и рост хулиганства2. Обращаясь к отчетам о состоянии Курской епархии, найдем такие строки: «Падение нравственности весьма заметно среди молодежи, часто не достигшей половой зрелости, результатом чего является вырождение, физическое бессилие, нравственное растление и значительное повышение процента внебрачных детей»3. Еще одним проявлением этой «порчи» стал значительный рост преступности несовершеннолетних. Например, в 1897 г. в России было осуждено 6718 подростков в возрасте до семнадцати лет4, и на протяжении последующих двадцати лет эта цифра неуклонно увеличивалась. Статистика свидетельствует, что с 1901 по 1917 гг. число совершенных подростками преступлений в общем объеме преступных деяний увеличилось в шесть раз5. Известный юрист Е. Н. Тарновский утверждал по этому поводу, что движение числа осужденных несовершеннолетних в России начала XX в. «является исключительным по своей высоте и не находит себе примера в странах Западной Европы»6.

Тем не менее, на духовно-нравственное состояние старообрядческого мира модернизационные процессы повлияли слабее. В некоторых миссионерских отчетах можно встретить слова о некотором охлаждении молодого поколения староверов (преимущественно городских) к «вере предков»7, однако такие утверждения довольно редки. Большинство современников, начиная от светских исследователей и заканчивая курскими архипастырями, вольно или невольно отмечали «крепость обычаев» и преемственность поколений у «ревнителей древлего благочестия»8. «На воспитание детей и на их образование в среде староверов обращается несравненно большее внимание, чем в среде православной», − писал известный исследователь «раскола» А. С. Пругавин9. А в 1906 г. курские епархиальные власти официально вынуждены были признать, что «старообрядческая церковная община, несомненно, оказывается более стойкою, близкою к жизни и более способной привлекать к себе прозелитов, чем современный православный приход»10.

Следовательно, старообрядческие общины располагали более действенными средствами воспитания молодежи, позволявшими в основном удерживать ее в рамках традиционной культуры. Попытаемся их охарактеризовать.

Целью воспитания в старообрядческой среде являлось формирование религиозной, нравственно устойчивой личности, почитающей и оберегающей традиции предков. В качестве идеалов могли выступать исторические персонажи, по мнению староверов воплощавшие в себе перечисленные качества, − например, протопоп Аввакум, боярыня Морозова и т. д. Изучение источников Центрального Черноземья свидетельствует, что подобные идеалы жили и в начале XX в., а реализовать их пытались совместно семья и община.

Первоначальное формирование будущих «ревнителей старой веры» проходило, естественно, в рамках семьи. Здесь сохранялся патриархальный уклад, описываемый в «Домострое», при котором огромное влияние имели старшие по возрасту члены семьи (сам «Домострой», по свидетельству курского епархиального миссионера И. Рябухина, отнюдь не считался у грамотных староверов начала XX в. анахронизмом11). Авторитет родителей в старообрядческих семьях был непререкаем – они были для детей не просто кормильцами, но людьми, которым свыше поручено «беречь и блюсти чистоту телесную и духовную от всякого греха чад своих как зеницу ока и как свою душу»12. Родители, в соответствии со своими религиозными воззрениями, несли ответственность за воспитание детей как перед людьми, так и перед Богом: «Если же дети согрешают по отцовскому или материнскому небрежению, о таких грехах им (т. е. родителям) ответ дати самим в день Страшного Суда»13. Следовательно, власть родителей – от Бога. Их воля для детей – закон. Преступить ее – большой грех, за который неизбежно последует расплата – «отчя клятва иссушит, а материнская искоренит». Непослушный сын или дочь «сами себя погубят и не доживут до конца дней своих… пусть же склюют их вороны и сожрут орлы!»14.

Характерное для староверов почитание старших постоянно можно было наблюдать в семейном быту, где оно нашло свое выражение в традиции «частного благословения»15. Намереваясь выйти из дома или начать какое-либо дело, младший член семьи должен был просить благословения у старшего. Воспитание мальчиков было, естественно, отцовской заботой, девочек – в большей степени материнской16. В целом же доминирующее положение в семье занимал отец, он не просто был главой семьи, а считался «домовладыкой», вольным наставлять, судить, наказывать. Его слово оставалось решающим при любом важном деле, в том числе выборе жениха или невесты для своих детей17.

Первое, что воздействовало на детей в старообрядческих общинах, – пример взрослых. Поскольку авторитет старших был очень высок, то их пример сильно влиял на детей. Следуя ему, они приобретали определенные навыки поведения: частое крестное знамение, почти столь же часто нашептываемая молитва, привычки постоянно мыть руки после прикосновения к «нечистым» вещам, прикрывать пустую посуду, не разговаривать во время еды и т. д.

Эти же цели преследовала и постоянная тренировка детей в определенных действиях и поступках. Очень важную роль здесь играло приучение детей к выполнению всевозможных обрядов в широком смысле этого слова. Имеются в виду не только обряды, исполняемые во время богослужения в храме, но и все действия (в том числе в быту), так или иначе связанные с верой. Это и молитвы (утренняя, предобеденная, вечерняя и т. д.), и крестное знамение, и поклоны, а также употребление или неупотребление определенных слов и выражений, соблюдение поста, благословение и т. д. Даже ношение одежды старинного покроя в каком-то смысле может рассматриваться как своеобразный обряд – верность «старой вере» у старообрядцев неразрывно была связана с верностью традиции. К своевременному и безукоризненному соблюдению всех, даже самых незначительных обрядов в старообрядчестве всегда относились очень строго, не допуская ни малейшего послабления. Эта особенность порой вызывала насмешки, а представители господствующей церкви (которая смотрела на это не так строго) порой даже обвиняли «ревнителей старины» в «обрядоверии»18. Тем не менее доказано, что именно выполнение ритуальных действий очень важно для воспитания веры, а сами обряды часто становятся основой для более высоких ее проявлений. Так, великий русский историк В. О. Ключевский весьма убедительно настаивает на большой важности обрядов: «Помощью обрядов, текстов и правил религиозная мысль, − пишет он, − углубляется в тайны вероучения, постепенно уясняя их себе и направляя религиозную жизнь. Эти обряды, тексты и правила, повторю, не составляют сущности вероучения; но по свойству религиозного понимания и воспитания они в каждом церковном обществе тесно срастаются с вероучением, становятся для каждого общества формами религиозного миросозерцания и настроения, трудно отделяемыми от содержания»19.

Следует учитывать, что для малограмотного большинства населения России, неискушенного в тонкостях православной философии и догматики, обряды были едва ли не единственной «школой» религии. Поэтому неукоснительное их соблюдение серьезно сказывалось на становлении личности и одновременно было чертой, отличавшей старообрядцев от остального населения20.

Еще одним воспитательным средством был пост. В строгости соблюдения поста старообрядцы явно превосходили остальных. В их семьях, в отличие от остальных, пост должны были соблюдать и маленькие дети21. Настаивая на этой мере, старообрядческий епископ Михаил писал в начале XX в.: «Сущность всей нравственной борьбы в человеке в том, чтобы освободить дух от порабощения физической стихией – плотью. В человеке нарушено грехом равновесие между двумя половинами его природы. Нужно восстановить это равновесие; одно из средств для этого – пост, он не дает перевеса животной жизни над духом. Отсюда последовательно вытекает заповедь поста – кто хочет уйти из рабства плоти, должен принять закон воздержания»22.

Грамотные родители-старообрядцы считали необходимым с малолетства наставлять своих детей, зачитывая им выдержки из книг религиозного содержания. Вот, например, отрывок из особенно популярного у староверов наставления, принадлежащий Василию Кесарийскому: «Следует оберегать душевную чистоту и телесное бесстрастие, имея походку кроткую, голос тихий, слово благочинно, пищу и питье не острые; при старших – молчанье, перед мудрейшим – послушанье, знатным – повиновение, к равным себе и младшим – искреннюю любовь; нечестивых, плотских, любострастных людей избегать, поменьше говорить да побольше смекать, не дерзить словами, не засиживаться в беседах, не бесчинствовать смехом, стыдливостью украшаться»23.

Важную роль в воспитании детей играла сама окружающая среда, быт. Так, в старообрядческих жилищах всегда было много икон. Их покрывали окладами, расписывали орнаментом. «Божницы» украшали резьбой по дереву, кружевными занавесками, вышитыми полотенцами, усиливая религиозный эффект эстетическим. Столь же неотъемлемыми предметами быта были восьмиконечные кресты и старинные книги, очень ценимые староверами. Ребенок с раннего детства видел почтительное отношение старших к этим предметам, привыкал к ним как неотъемлемому условию существования. Также определенные моральные нормы закреплялись (порой неосознанно) через лексику взрослых, обогащенную библейскими понятиями, сюжетами и образами. Можно не задумываться о том, что говорящий цитирует Библию, однако оценочная окраска библейских образов усваивается и без указания источника: «в плоть и кровь», «волк в овечьей шкуре», «как зеницу ока», «святая святых», «хлеб насущный», «раб божий» и многое другое.

Конечно, семейное воспитание старообрядцев не могло ограничиваться только привитием им «страха Божия». Неизбежно должны были присутствовать элементы подготовки к жизни «земной» (в которой староверы порой преуспевали больше прихожан официально-православной церкви). Тут надо сказать, что старообрядцы не считали зазорным заботиться о материальном благосостоянии, считали даже желательным, если таковое приносило пользу общине (а, следовательно, способствовало процветанию «древлей веры»)24. Поэтому они с ранних лет приучали детей к труду. «В домовитом хозяйстве всякому человеку, и сыну и дочери, и старому и малому дело найдется», «кто не работает, тот да и не ешь» – эти поговорки прививались каждому старообрядцу с детства. Девочки всегда помогали матерям по уходу за домом, младшими детьми, вместе с ними осваивали секреты рукоделия; мальчики под руководством отца осваивали ремесла, ездили в лес за дровами, участвовали в строительстве и т. д. Такой метод трудового воспитания характерен, конечно, не только для старообрядцев – он издревле жил в любых крестьянских сообществах, однако именно у староверов нашел наиболее последовательное воплощение. Их дети работали, даже если родители были обеспеченными людьми, имели наемных работников и в детском труде не было никакой нужды – просто таким образом воспитывалось трудолюбие. Характерным примером тут может послужить жизнь в семьях братьев-купцов Шараповых из слободы Михайловки Дмитриевского уезда, построивших для своей общины молельню. Сохранившиеся факты свидетельствуют о том, что в этих семьях было много детей, и жили они «по традиции» – слово родителей для них являлось законом, родительской воле подчинялись беспрекословно. В доме Шараповых не знали запаха табака, много времени уделялось молитве. С раннего возраста дети учились «сколачивать копейку» – знакомились с торговлей непосредственно, стоя вместе с родителями или приказчиками за прилавком25.

Роль семьи при формировании духовного облика молодого старообрядца трудно переоценить. Вместе с тем огромное значение в этом деле имела и старообрядческая община, спаянная гораздо более прочными узами, чем обычные православные приходы. Благоговейное отношение к общине было важной чертой старообрядческого мировоззрения, остававшегося в основном коллективистским. Как отмечал А. И. Клибанов, «староверие в своих общемировоззренческих чертах представляло собой апологию соборности, мира как большой семьи, обнимавшей узами родства людей, живую и неживую природу, и Бог был „большаком” этой семьи»26. Конечно, в какой-то мере эта особенность была присуща русскому крестьянству в целом (о чем говорят факты первоначального неприятия столыпинских реформ, направленных на разрушение общины27), однако у «ревнителей старины» она находила эсхатологическое обоснование – в мире, покинутом благодатью, антихристу (или «латинству», неверию и т. д.) можно противостоять только сообща. Цементировала общину не экономическая целесообразность, а духовная общность. Только среди «своих» старообрядец мог чувствовать себя комфортно, не подвергаясь дискриминации, насмешкам, будучи уверенным, что в случае необходимости ему всегда будет оказана помощь. Показательны в этом отношении строки из рапорта о «состоянии раскола» в г. Моршанске местного городничего (1862): «Любовь братства развита между ними более, чем предположить можно – зажиточные семейства поддерживают бедных во всех их нуждах и отнюдь не допускают до крайности, могущей иметь, по их мнению, вредное влияние на твердость верования»28. Таких замечаний в источниках содержится немало. Например, о староверах Шацкого уезда Тамбовской губернии современник писал: «Многие из бедных раскольников, прибегая к имеющим достаточные средства, получают от них вспомоществование»29. Составители «Отчета Тамбовского Богородично-Казанского миссионерского братства за 1896 г.» отмечали, что староверы-беспоповцы Тамбовского уезда «представляют из себя как бы одну тесно сплоченную братскую семью, до фанатизма преданную расколу, глубоко убежденную в истинности своего упования»30. Ярким примером общинного духа у староверов, кроме того, может послужить обычай тайной милостыни, распространенный в старообрядческих селах центрально-черноземных губерний. Не желая оставлять в нужде кого-либо из своей общины, староверы вечерами клали продукты питания или другие полезные вещи на специальную полочку или подоконник со стороны улицы, делясь таким образом с более бедными. Нуждающиеся могли брать оставленное, не унижая себя просьбами31. Интересно, что об этом обычае вспоминал в одной из своих работ В. О. Ключевский, однако как о доброй, но забытой традиции Древней Руси32.

Вполне естественно, что на фоне внешней «неправды» община представлялась старообрядцам единственно справедливым сообществом. «Крепче мирского лаптя мужику не найти», «Где у мира рука, там моя голова», − поговорки, весьма распространенные в их среде в то время. Естественно и то, что община следила за «правильностью» поведения взрослых и соответствием традициям воспитания молодежи, а, кроме того, часто помогала восполнить пробелы в образовании своих молодых членов.

В деле сохранения старинных устоев и благочестия старообрядческими общинами особую роль играли «старики» − пожилые, опытные и авторитетные люди. На этих людей, хранящих благочестие и старинные обычаи, знающих все жизненные правила, смотрели как на обладателей всех тех качеств, которые необходимо приобрести следующему поколению. Уважительное отношение к «старикам» было нормой, из их среды выбирался наставник или духовник. В его обязанности входило совершение таинств, наблюдение за исполнением постов. Наделенный большой властью наставник имел право назначать епитимьи (требования прочитать определенное количество молитв или «отбить» определенное число земных поклонов за различные прегрешения)33.

Особую категорию «хранителей благочестия» в старообрядческой среде составляли так называемые «скитницы» (еще именовавшиеся «спасенницами», «келейницами» и «начетчицами»). Это были незамужние девушки, «христовы невесты», давшие обет «вечного девства» и посвятившие жизнь молитве и посту. Судя по документам, они жили во многих старообрядческих селах (с. Дерлово Фатежского уезда, с. Камышное Суджанского уезда, с. Благодатное Рыльского уезда Курской губернии, ряд поселений Тамбовского уезда Тамбовской губернии и т. д.)34. Как правило, «скитницы» селились в небольших «келиях» рядом с моленной или церковью; впрочем, уже сами их жилища напоминали храм: «Стены сплошь уставлены иконами в сияющих ризах и увешаны листками с душеспасительными изречениями, сильно накурено ладаном»35. «Келейницы» никогда не принимали участия ни в каких общественных увеселениях и забавах, большую часть времени проводя в богомолениях. В церковно-приходской летописи с. Камышного, например, есть упоминание о том, что они беспрерывно, «денно и нощно», читали псалтырь, сменяя друг друга и поминая при этом души усопших36. За это родственники поминаемых приносили им «милостыню», равно как и за обучение своих детей церковно-славянской грамоте. Очень колоритное (хотя и не беспристрастное) описание «христовых невест» дается в «Отчете Тамбовского Богородично-Казанского миссионерского братства за 1903 год». Характеризуя особенности старообрядческой жизни в Тамбовском уезде, епархиальный миссионер замечает: «Наряду с уставщиками в беглопоповщине стоят девицы-монахини, живущие часто при молитвенных домах, а частию в особых келиях; общее число таких лиц простирается до шестидесяти человек. Значение этих монахинь очень велико: им принадлежит первенствующее руководственное влияние в религиозной жизни местного раскола; они же весьма искусно, особенно через женщин, поддерживают веру в истинность и спасительность раскола, возбуждают темную раскольническую массу против православия. Зорко следят монахини-раскольницы за сомневающимися в истине мнимостарой веры и всячески стараются опутать таковых своими сетями. Они же наблюдают за внешне-религиозной жизнью своей общины: заботятся о благолепии молитвенных домов, следят за точным исполнением устава при службах, в совершении которых принимают личное участие или в качестве певчих, или же предстоятелей „по нужде”. Кроме того, некоторые из девиц-монахинь ведут чисто религиозно-просветительскую деятельность среди беглопоповцев, обучая грамоте у себя в келиях раскольнических детей и воспитывая последних в духе раскола»37.

К «хранительницам устоев» можно было обратиться за советом, разъяснением «знамения», с недугом. Вообще среди одноверцев их авторитет был очень высок, т. к. они воплощали в себе наиболее ценимые в старообрядчестве качества – традиционализм и набожность. Например, корреспондент Русского географического общества И. Николаев, занимавшийся этнографическим исследованием Суджанского уезда, отмечал, что «спасенницы пользуются между своими особым почтением, если не благоговением»38.

Важным механизмом удержания в рамках традиции являлось общественное мнение, выражавшееся обычно наставниками и старшими членами общины (такой же патриархальной, как и семья). Впрочем, и остальные члены могли активно влиять на жизнь общины. Важнейшие вопросы решались на «сходках», всем «миром». Поскольку община свою власть и надзор простирала не только на общественное поведение своих членов, но и на их домашнюю жизнь, то она могла вмешаться в нее в случае явных отклонений от нормы, в том числе при неправильном воспитании детей, и взять это дело в собственные руки39. Идти наперекор мнению общины нельзя было не только по нравственным, но и чисто практическим соображениям – это значило бы стать изгоем, отщепенцем, лишиться помощи и поддержки.

Община часто существенно влияла на образование подрастающего поколения, особенно тех детей, которые из-за малограмотности родителей не могли до конца постичь «книжные премудрости». В рамках общины осуществлялось обучение молодежи, предполагавшее знакомство с духовной литературой и музыкальной грамотой, чтение церковно-славянских текстов. Организация этого обучения очень напоминала древнерусскую. Как известно, в старину в русских приходах на общий счет прихожан содержался учитель, носивший название «мастера»40. Такие же «мастера» имелись и в старообрядческих поселениях Центрального Черноземья. Ими становились, как правило, грамотные пожилые люди, уважаемые в общине. По соглашению с родителями «мастера» собирали детей для обучения грамоте, т. е. чтению, письму и пению, и получали за это учение условную плату и поминки (подарки при переходе ученика от чтения одной книги к другой). Часто функции учителей выполняли благочестивые «скитницы» («келейницы»), чередовавшие обучение подрастающего поколения с молитвами. Занятия проходили, соответственно, либо в моленных, либо в «келейках» «скитниц»41.

Хорошим примером организации «учения» у староверов может послужить «школьное дело» в старообрядческих селах Благодатенской волости Рыльского уезда (самой «образованной» в Курской губернии). Высокий уровень грамотности здесь связывался специалистами губернского статистического комитета с успешной педагогической деятельностью «местных грамотеев»42.

Обучение носило в основном церковный характер – изучали часослов, псалтырь, порядок богослужения, крюковые ноты и т. п. При этом использовались «старинные» методы: сначала изучались буквы и «склады» (слоги), затем приступали к чтению часовника и псалтыря. Текст названных книг заучивался практически наизусть, так как каждый урок строился по такому принципу, когда прочитанный накануне отрывок обязательно полностью повторялся на следующем занятии, и только после этого производился переход к новому материалу. В результате дети знали множество религиозных текстов и научались довольно бегло читать по церковно-славянски43.

Сам по себе весьма ценился и церковно-славянский язык. У староверов считалось, что язык, на котором человек общается с Богом, говорит о возвышенном, должен отличаться от того языка, который он использует при общении с другими людьми, подобно тому, как отличается внешний вид храма от обычного жилого дома. Поэтому в старообрядческой среде было (и остается) очень почетным научить своих детей церковно-славянскому языку. Староверы не без оснований считают, что его знание помогает приблизиться к пониманию жизни «далеких благочестивых предков-соотечественников», национальной культуры, традиций, обычаев Древней Руси. Оно же зачастую давало и привилегированное положение в общине44.

Нужно сказать, что «классическое» старообрядческое образование в конце XIX – начале XX вв. все чаще стало оказываться недостаточным из-за невнимания к «светским» наукам, становившимся все более востребованными. Поэтому некоторые старообрядцы, вопреки устоявшимся традициям, начали отдавать своих детей в государственные школы, которые предлагали более широкий круг изучаемых предметов. Таких «ревнителей старины», впрочем, было немного − в 1904 г., например, нестарообрядческие школы Курской губернии посещало только 237 староверов45. По следующим годам точные данные отсутствуют, однако в отчете курского архиерея за 1914 г. говорится, что «в школах по-прежнему учится незначительное количество старообрядцев»46. К тому же наставники и консервативно настроенные верующие стремились бороться с подобными явлениями, и в некоторых случаях им это удавалось. Так, например, в 1912 г. курский преосвященный жаловался в Синод, что старообрядцы деревни Приходьковой Дмитриевского уезда при новопостроенной моленной организовали «приличную» школу, пригласив туда нескольких учителей-староверов, после чего молодые старообрядцы, до того учившиеся в местной церковной школе, немедленно ее покинули и перешли к «своим»47.

Таким образом, формирование личности в старообрядческой среде в XIX – начале XX вв. в целом проходило в патриархальной семейной обстановке и сопровождалось постоянным социальным контролем со стороны общины. Молодежью этот контроль воспринимался как естественный и не вызывал ропота, поскольку община обладала большой ценностью в ее глазах. Целью воспитания у старообрядцев, как и в предшествующие столетия, был человек, верный религиозным заповедям и традициям предков, хороший сын и член общины. Образование в большинстве случаев ценилось постольку, поскольку могло способствовать «спасению души», а потому имело религиозный характер. В рамках семьи и общины молодой человек обычно мог приобрести навыки церковного чтения, письма, пения; отношение к другим предметам, преподаваемым в нестарообрядческих школах, у основной массы «ревнителей старины» оставалось настороженным или даже скептическим.

1 Ушинский К. Д. О нравственном элементе в воспитании // Ушинский К. Д. Собр. соч.: В 2 т. - М., 1948. - Т. 1. - С. 435.

2 См., напр.: Амфитеатров Н. Разнузданность деревенской молодежи // Курские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. - 1908. - № 9. - С. 198-201; Фаресов А. И. Голоса земли: Очерки с натуры. - СПб., 1909. - С. 111-115.

3 РГИА. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 2158. - Л. 29.

4 Гернет М. Н. История царской тюрьмы. - М., 1961. - Т. 3. - С. 393.

5 Остроумов С. С. Преступность и ее причины в дореволюционной России. - М., 1980. - С. 87, 90.

6 Там же. - С. 86.

7 См., напр: Расколо-старообрядческая жизнь // Миссионерское обозрение. - СПб., 1915. - № 8. - С. 567.

8 В отчете курского архиерея за 1903 год, например, пишется о том, что «крепость раскола» в епархии объясняется удивительной преданностью старообрядческой молодежи «старым главам семейств» (РГИА. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 1974. - Л. 15); о беспрекословном подчинении старшим, а также строгом образе жизни молодых староверов пишет и А. Танков (Танков А. А. Из истории раскола в Курской епархии // Курские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. - 1898. - № 17. - С. 174).

9 Пругавин А. С. Старообрядчество во второй половине XIX века. - М., 1904. - С. 92.

10 О положении православной церкви в отношении к старообрядцам // Курские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. - 1906. - № 42. - С. 101.

11 Осокин П. Из быта нынешних старообрядцев // Миссионерский листок. - 1914. - № 2. - С. 12.

12 Домострой. - М., 1990. - С. 49.

13 Там же.

14 Там же. - С. 51.

15 Осокин П. Указ. соч. - С. 13.

16 Домострой. - С. 49.

17 В «Миссионерских листках» описываются случаи, когда «крепкие в вере» отцы запрещали сыновьям жениться на девушках из «мирских» семей. См.: № 1 за 1910 год, № 3 за 1911 год и т. д.

18 См., напр.: Мельников Ф. Е. Старообрядчество и обрядоверие // Церковь. - 1909. - № 13. - С. 402-407.

19 Там же.

20 См. суждение на этот счет курского архиерея (1916): РГИА. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 2754. - Л. 33.

21 См. суждение на этот счет курского архиерея (1916): РГИА. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 2754. - Л. 33.

22 Михаил, еп. Богоугодный пост // Михаил, еп. Избранные произведения. - СПб., 1998. - С. 104.

23 Домострой. - С. 51.

24 Керов В. В. Конфессионально-этическая мотивация хозяйствования староверов в XVIII-XIX веках // Отечественная история. - 2001. - № 4. - С. 36-37.

25 ГАКО. - Ф. 4. - Оп. 1. - Д. 78.

26 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. - М., 1977. - С. 91.

27 См.: Прилуцкий А. М. Курская деревня в годы столыпинского землеустройства (1906-1916 гг.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. - Воронеж, 2002. - С. 20.

28 ГАТО. - Ф. 4. - Оп. 1. - Д. 1579. - Л. 19 об.

29 Там же. - Л. 20.

30 Отчет Тамбовского Богородично-Казанского миссионерского братства за 1903 г. - Тамбов, 1904. - С. 19.

31 Этот обычай до сих пор живет в некоторых селах Курской области – 2-й Воробьевке Курского района, Дерлове Золотухинского района, Самодуровке Большесолдатского района и т. д.

32 Ключевский В. О. Добрые люди Древней Руси // Семья и школа. - 1988. - № 7. - С. 23.

33 См., напр.: Духовники // Миссионерский листок. - 1913. - № 1. - С. 20.

34 АРГО. - Разряд 19. - Оп. 1. - Д. 2. - Л. 44; Танков А. А. Из истории раскола в Курском крае // Прибавление к Курским епархиальным ведомостям. - 1900. - № 16. - С. 291.

35 АРГО. - Разряд 19. - Оп. 1. - Д. 2. - Л. 44.

36 Церковно-приходская летопись села Камышного. - С. 107.

37 Отчет Тамбовского Богородично-Казанского миссионерского братства за 1903 год. - Тамбов, 1904. - С. 13-14.

38 АРГО. - Разряд 19. - Оп. 1. - Д. 2. - Л. 44.

39 О надзоре общины за нравственностью своих членов // Церковь. - 1908. - № 4. - С. 125.

40 Папков А. Приходская жизнь в Древней Руси // Церковь. - 1908. - № 7. - С. 219.

41 Описание одного из таких занятий можно найти у А. А. Танкова. См.: Танков А. А. Из истории раскола в Курской епархии // Курские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. - 1889. - № 2. - С. 37.

42 Сборник статистических сведений по Курской губернии. Рыльский уезд. - Курск, 1884. - Вып. 6. - С. 322.

43 Об этом пишет, например, известный этнограф И. С. Абрамов. См.: Абрамов И. С. Старообрядцы на Ветке. - СПб., 1907. - С. 16.

44 В этом случае человек считался «грамотеем», что предполагало почетную роль как при богослужениях, так и в «мирских» делах.

45 РГИА. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 2033. - Л. 30.

46 Там же. - Д. 2646. - Л. 30.

47 Там же. - Ф. 796. - Оп. 442. - Д. 2525. - Л. 24.