Родовая сакральность как фактор конструирования аристократической идентичности

Д. А. Будюкин (Липецк)

РОДОВАЯ САКРАЛЬНОСТЬ КАК ФАКТОР КОНСТРУИРОВАНИЯ АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Элита любого общества обладает собственной коллективной идентичностью, которая может конструироваться на совершенно различных основаниях. Однако для формирования устойчивой наследственной аристократии необходимо глубокое онтологическое обоснование ее особого статуса, без которого легитимация аристократии в общественном сознании оказывается невозможной, а возникновение аристократического самосознания значительно затрудняется. Для того, чтобы элита была аристократией, ее идентичность обязательно должна опираться на мифологическое сознание, быть укорененной в мифе. Например, как отмечает П. Ю. Уваров, «даже невооруженным взглядом видно, что миф о дворянстве и самосознание дворянства играли важнейшую роль в его социальном функционировании. Дворянская культура не может не быть объектом самого пристального внимания социальной истории, поскольку ни у кого, даже у самых закоренелых приверженцев социально-экономического редукционизма не вызывало сомнений ни существование особого дворянского культурного кода, игравшего важнейшую роль в воспроизведении доминирующих социальных позиций дворянства, ни необычайно активное воздействие этой культуры на все общество»1  .

Конструирование аристократической идентичности по своей природе не может быть построено на рациональных основаниях. Власть, богатство и личные достоинства являются важными атрибутами аристократии, но не могут определить ее как таковую. Идентичность аристократии опирается на присущую мифологическому сознанию естественную иерархичность, вытекающую из представлений об анизотропной структуре пространства, и определяется, в первую очередь, концепцией сакральности благородного происхождения, древности рода, поддерживаемой постоянным вниманием к сохранению исторической памяти о предках.

В рамках концепции благородства происхождение приобретает особое, метафизическое значение. Девизом аристократизма в данном отношении могут служить слова основателя концепции особого происхождения аристократии и ее независимости от власти графа де Буленвилье: «Вся милость монарха может наделять лишь титулами и привилегиями, но она не может заставить течь в жилах другую кровь»2  . Однако не следует забывать о том, что идеи Буленвилье — позднее явление, принадлежащее уже XVIII в. История аристократической идеи в Европе была очень сложной и, хотя есть определенные основания предполагать единство западноевропейской аристократической традиции, в то же время нет никаких оснований считать эту традицию непрерывной.

С переходом от архаических, традиционных форм общества к более современным значение родового начала в социальной жизни уменьшается. Определяющими, эссенциальными признаками родовитость и память о предках остаются лишь для аристократии, отличая ее тем самым от всех других видов социальной элиты. Согласно О. Г. Эксле, в основе аристократизма лежит воспоминание. Аристократические качества наследуются и прибавляются с каждым последующим поколением, и чем дальше в глубь веков уходит родословная индивида (а значит — длиннее традиция воспоминания), тем он благороднее. Поэтому аристократию формирует именноmemoria — память об умерших предках, их славных деяниях — как представление и как практика3  .

Развитие идеи монархической сакральности тщательно прослеживает Михаил Ямпольский4  . Не вдаваясь в подробности, здесь следует лишь отметить, что эта сакральность со временем становится все более дистанцированной и трансцендентной, превращаясь из символа в репрезентацию, и места для мифологизации родового начала в ней уже не остается. В свете этого теряют смысл споры о том, была ли европейская знать раннего Средневековья «старой» или «новой»5  . Как показывает Констанс Бушар,6   знать в то время постоянно пополнялась новыми людьми, которые сразу же по достижении прочного положения в рядах элиты вступали в браки со «старой» знатью, включая даже королевские династии. Этому процессу активно способствовала церковь, которая в то время не только отрицала идею родовой сакральности, но и строго запрещала родственные браки до весьма отдаленных степеней родства, что заставляло элиту постоянно расширять круг брачных партнеров.

Тем не менее, по своей природе христианская церковь всегда является проводником и хранителем коллективной памяти. Собственно говоря, в Средние века именно церковная, литургическая memoria и есть memoria par excellence.Поминовение умерших и культы святых стали основными факторами формирования групповой идентичности7  . Связь нобилитета с церковью также всегда была очень тесной и далеко не исчерпывалась прагматическими аспектами идеологической и экономической власти. В частности, результаты проведенного Родни Старком статистического исследования 483 средневековых святых8   показывают, что аскетизм характерен именно для выходцев из социальной элиты.

Таким образом, большинство дворян к XI в. имели знатных предков, нередко являясь потомками Каролингов (а некоторые — даже и легендарных Меровингов). Но отдаленное родство со старыми династиями значило в те времена так мало, что многие факты такого родства не были известны тогда (самим потомкам королей!) и были открыты учеными уже в наши дни9  . Приведенные факты свидетельствуют о том, что аристократической идеи в раннее Средневековье, как показал еще Марк Блок10  , не было. Новые доказательства наличия знатных предков у представителей элиты того времени ничего не изменят, если не удастся показать, что они знали свою родословную и придавали ей значение.

С переходом к зрелому Средневековью аристократическая идея начинает постепенно возрождаться, включая в себя и подчиняя наследственному принципу идеал рыцарства, ставший важным элементом аристократического мифа. Однако подлинный расцвет мифологии аристократизма начинается только в XVII в., когда в условиях нарастающего разрыва между благородством происхождения и богатством и властью перед аристократией возникла угроза утраты идентичности. Для устранения этой угрозы, в частности, была разработана концепция внутренней связи между благородством крови и добродетелью (virtus); причем, если virtus мужчины (vir) обычно связывалась с честью и доблестью, то для женщины она однозначно понималась как благочестие. В то же время усилилась закрытость аристократии, и замужество девушки из знатной семьи за человеком богатым, но не древнего происхождения, рассматривалось как бесспорно недостойное. Как показывает Элен Хиллс11  , в результате сложилась теория внутренней связи женского благородства и благочестия: например, знатность монахинь стала представляться важнейшим фактором духовной значимости монастыря12  . Ярким примером слияния ценностей духовности и благородства могут служить слова брата Доменико Гравины (1630): «Благородство крови есть инструмент добродетелей и украшает святость, как серебряная оправа украшает драгоценный камень»13  .

В то же время для сохранения экономического могущества аристократии возросло значение единонаследия, обеспеченного юридическими институтами майората и фидеикомисса. Однако, способствуя концентрации собственности в старшей линии и сохраняя тем самым связанное с титулом достоинство, единонаследие либо повышало риск пресечения рода, либо способствовало деклассированию потомков младших сыновей14  . При этом второй вариант представляется даже более угрожающим, поскольку он связывает аристократическое достоинство не с происхождением самим по себе, а с обладанием титулом. Поэтому неудивительно, что строгое следование принципу единонаследия порождает представления о том, что присвоение титула автоматически делает благородной кровь его держателя15  , в результате подрывая мифологическую концепцию аристократизма.

Институт фундаторства — основания храмов и монастырей, известный на протяжении всего Средневековья, становится не просто средством повышения статуса и увековечения памяти конкретного лица, но фактором, поднимающим значимость целого аристократического рода, и даже, как показывает О. Г. Эксле16  , путем к возвышению фамилии над своим скромным происхождением и причислению ее к аристократии благодаря созданной memoria.

Начиная с XIX в., когда образ жизни и социальные роли дворянства и буржуазии стали неуклонно сближаться до полного совпадения, сохранению аристократической идентичности способствуют в основном мифологические факторы, поддерживаемые исторической памятью. Благодаря активной деятельности людей благородного происхождения развиваются геральдика и генеалогия. В соответствии с результатами исследования Габриэле Клеменс17  , аристократия сыграла очень важную роль в имевшем место в Германии и Италии XIX в. пробуждении интереса к средневековой истории, «открытии Средневековья», активно участвуя в деятельности исторических обществ и во многом определяя тематику их исследований. Таким образом, в новых условиях аристократия получила новое средство обеспечения своего престижа, в то же время укрепляя свою идентичность и поддерживая историческую память18  ,

Разумеется, мифологические факторы конструирования аристократической идентичности далеко не исчерпываются теми их проявлениями, которые нашли свое отражение в данной статье. Тем не менее, рассмотренные материалы дают возможность сделать обоснованный вывод о том, что в формировании аристократической идентичности родовая сакральность и память играют определяющую, ключевую роль.

1   Уваров П. Ю. Социальная история французского дворянства на перекрестке герменевтики и эмпиризма // Французский ежегодник 2001. - http://annuaire-fr.narod.ruhttp://annuaire-fr.narod.ru . - С. 8. 

2   Цит. по: Десимон Р. Дворянство, «порода» или социальная категория? Поиски новых путей объяснения феномена дворянства во Франции нового времени // Французский ежегодник 2001. - http://annuaire-fr.narod.ruhttp://annuaire-fr.narod.ru . - С. 40. 

3   Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. - М., 2003. - С. 38.

4   Ямпольский М. Физиология символического. Книга 1. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима. - М., 2004.

5   См.: Барг М. А. Буржуазная историография о социальной структуре средневекового общества (генезис и социальная динамика средневековой знати) // Вопросы истории. - 1966, № 12. - С. 82-99.

6   Bouchard C. B. The Origins of the French Nobility: A Reassessment // American Historical Review. - Vol. 86. - Issue 3. - Jun’81. - P. 501-532.

7   См.: Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. - М., 2003. - С. 19-37.

8   Stark R. Upper Class Asceticism: Social Origins of Ascetic Movements and Medieval Saints // Review of Religious Research - Vol. 45 - № 1. - September 2003. - P. 5-19.

9   Bouchard C. B. Указ. соч.

10   Блок М. Феодальное общество. - М., 2003. - С. 277-280],

11  Hills H. «Enamelled with the Blood of a Noble Lineage»: Tracing Noble Blood and Female Holiness in Early Modern Neapolitan Convents and Their Architecture // Church History. - Vol. 73. - Issue 1. - Mar’04. - P. 1-40.

12   См. также: Будюкин Д. А. Идеология аристократической религиозности // Социально-гуманитарные науки в XXI веке: мировоззренческие основы общероссийской идеологии. - Липецк, 2006. - С. 18-20.

13   Цит. по: Hills H. Указ. соч. – Р. 27.

14   Десимон Р. Указ. соч. - С. 53-54.

15   Федоров С. Е. О некоторых особенностях представлений об аристократии в Англии раннего нового времени // Проблемы социальной истории и культуры средних веков и раннего нового времени. - СПб. 2000. - Вып. 2. - С. 172.

16   Эксле О. Г. Указ. соч.

17   Clemens G. B. Ancestors, Castles, Tradition: the German and Italian Nobility and the Discovery of the Middle Ages in the Nineteenth Century // Journal of Modern Italian Studies. - Vol. 8. - Issue 1. - Spring’03. - P. 1-15.

18   Там же. – Р. 11.