Беглые из Муромского и других уездов Владимирской земли и остальной России на начальном этапе комплектования Оренбургского казачьего войска в конце 1730-х годов

Ю. Н. Смирнов (Самара)

БЕГЛЫЕ ИЗ МУРОМСКОГО И ДРУГИХ УЕЗДОВ ВЛАДИМИРСКОЙ ЗЕМЛИ И ОСТАЛЬНОЙ РОССИИ НА НАЧАЛЬНОМ ЭТАПЕ КОМПЛЕКТОВАНИЯ ОРЕНБУРГСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА В КОНЦЕ 1730-х годов

Земли Поволжья во второй половине XVI в. стали одним из центров складывания вольного русского казачества, но благоприятная для этого ситуация длилась недолго. Возможности для казаков укрепиться на берегах великой реки в качестве самостоятельной силы были совсем утрачены по окончании Смутного времени. Уходившие с Волги на восток вольные казаки попадали зачастую в состав тех территориальных казачьих обществ (Яицкого, Исетского), которые во второй трети XVIII в. приняли участие и в формировании Оренбургского войска. Однако ядро последнего складывалось ближе к волжским берегам, где казачество не исчезло, а приобрело иные формы быта и организации. С 1620-1630-х гг. казаки, находясь на государевой службе, являлись частью населения приволжских городов, в т. ч. Самары и ее пригорода Алексеевска.

Значительный рост служилого казачества в Заволжье произошел после того, как в 1736 г. по инициативе руководителя Оренбургской экспедиции И. К. Кирилова, видного государственного деятеля и ученого, началось сооружение Самарской укрепленной линии. Кирилов, проложив от р. Яика к г. Самаре, где пребывал штаб экспедиции, новую дорогу, которая была названа Московскою, назначил на ней места под крепости и «станицы нерегулярных людей». Первая станица «охотников-казаков» была основана на Бузулуке, притоке р. Самары, и сначала заселялась выходцами с Яика и из служилых иноверцев Уфимского уезда1.

Самарская линия стала частью укреплений, протянувшихся от Волги до Тобола на юго-восточных землях России, которые вошли в 1744 г. в состав Оренбургской губернии. Наряду с ней были сооружены другие линии (дистанции): Нижнеяицкая, Верхнеяицкая, Сакмарская, Красногорская, Орская, Верхнеуйская, Нижнеуйская. Именно в крепостях и слободах этих линий, а также в городах Самаре, Уфе, Оренбурге проходило формирование военных команд и общин нового казачьего войска России2.

По ведомости от 27 октября 1736 г. значатся заложенными или намеченными к закладке по реке Самаре пять крепостей. По мнению Кирилова, в каждой крепости было необходимо иметь от ста до пятисот постоянных жителей-казаков. С заселением крепостей были связаны большие трудности. К 27 октября поселенцев еще не было в Борской и Сорочинской крепостях. В Тоцкой числился один казак. В Красносамарскую в казаки было записано тридцать человек из числа ссыльных. Больше всех (156 чел.) было определено в Бузулуцкую (78 из яицких и сакмарских казаков, 12 из калмык, 41 из «разночинцев», 19 из татар и 6 из ссыльных)3.

Ссыльных широко использовали на военной службе и в качестве земледельцев или работников. В указе 11 февраля 1736 г. было установлено «вместо Сибири ссылочных в Оренбург посылать, коих распределять в казаки, на пашню и в шахты»4. Впрочем, легальные источники пополнения людьми пограничных поселков оказались малодейственными, в связи с чем встала проблема самовольных переселенцев, которых называли «сходцами».

Правительство разрешило поселять в новые городки тех беглых, кто добровольно возвращался с Яика. Одновременно оно дало указание прекратить приток беглецов из других районов страны учреждением застав в городах Самаре и Сызрани. Однако власти не выполнили это поручение, что не было случайностью или плодом бюрократической неразберихи. Фактически на местах поощрялся прием беглых из губерний коренной России. Такая практика была не нова, но Кирилов сделал ее настолько общепринятой, как никто до него.

Кирилов вообще не стал делать на Яике оповещения о наборе на службу скрывавшихся там беглецов. Зато соответствующее объявление было сделано во внутренних областях государства, население которых не подлежало легальному верстанию на новую казачью службу. Именно после публикации этих «милостивых указов» (так их в один голос именовали сами беглые), сделанной вопреки закону, в Самару потянулся самый разный люд для записи в казаки5.

Сомнительные рассказы о происхождении в Оренбургской экспедиции не подвергались проверке, и многих бывших крестьян и горожан, дворовых и служилых людей писали при приеме на службу «разночинцами», хотя никакого позволения набирать «разночинцев» ни в одном указе Кирилову не содержалось. Одни, в лице руководства экспедиции, делали вид, что такое разрешение существует, а другие, в лице беглых, считали, что оно прямо относится к ним. Под именем «разночинцев», таким образом, подразумевались, прежде всего, русские гулящие и беглые люди. И. И. Неплюев, один из будущих преемников Кирилова в руководстве Оренбургской экспедиции (комиссии), а затем первый оренбургский губернатор, высказался откровенно и предельно ясно, заявив, что казаками Кирилов называл и по крепостям расселял именно беглых крестьян6.

По новым укрепленным линиям, как вода в руслах каналов, растекался поток вольной колонизации. «Каналы» эти были прорыты с санкции правительства, но шлюзы для потока беглых открыл по своей инициативе Кирилов.

После смерти Кирилова на его место был назначен В. Н. Татищев, выдающийся администратор, инженер, историк. Застройка новых крепостей, их заселение продолжались при нем на прежних основаниях. К 1 июня 1737 г. в крепости по р. Самаре был определен необходимый комплект поселенцев-казаков: по двести человек были записаны в Красносамарскую, Борскую, Тоцкую, Сорочинскую крепости и триста в Бузулуцкую. Кроме того, за р. Самарой в степи была основана Мочинская казачья слобода, куда зачислили на жительство восемьдесят шесть человек.7

Вольные переселенцы из низших сословий, в основном из крестьян, составляли почти три четверти новоприборных казаков (858 чел.) С учетом принудительно переведенных ссыльных (157 чел.) доля представителей этих общественных слоев в крепостях и слободах Самарской линии превысила 85 %. Однако в официальных рапортах Оренбургской экспедиции по-прежнему ничего не говорилось о приеме на службу лиц крестьянского происхождения.

Потомственные казаки и другие русские служилые люди находились среди переселявшихся на Московскую дорогу в меньшинстве (136 чел.) Их доля составляла лишь 11,5 % среди поселенцев на Самарской линии, хотя, как правило, именно из природных яицких казаков определялись в новые крепости атаманы и старшины.

При отправлении Кирилова в Оренбургскую экспедицию ему обещали передать в команду половину уфимских и мензелинских казаков. Однако в обязательном порядке в распоряжение экспедиции из казаков никого не перевели. Все природные казаки, оказавшиеся на новой пограничной линии, были добровольными переселенцами. На Самарской линии потомственные казаки были почти все из Яицкого войска (119 чел. из 121), а в ближних к Оренбургу крепостях преобладали уфимские служилые казаки. На Самарской дистанции в казаках также оседали служилые городовые люди (бывшие пушкари и стрельцы), а также выходцы из нерусского населения. Доля иноверцев (мусульман и буддистов) составляла здесь среди казаков всего 3 % (35 чел.), но интересен сам факт участия в комплектовании здесь казачества с самого начала многонационального и многоконфессионального населения.

В точках зрения Татищева и правительства на тех переселенцев, что оседали на пограничной линии, проявлялось все больше разногласий. Первый был склонен к поддержке всех людей, которые объявляли себя при записи в службу вольными. Он просил Кабинет министров распорядиться о безоговорочной отдаче им с прежних мест жительства жен, детей, скота, прочего имущества, поскольку воеводы, помещики и управляющие чинили препятствия в этом8.

Реакция Кабинета оказалась противоположной тому, на что надеялся Татищев. Указом от 15 февраля 1738 г. было предписано прекратить прием на поселение в крепости всяких жителей великорусских губерний, кроме не платящих подушную подать и не верстанных в службу «малороссиян» - украинцев, яицких казаков, сибирских казачьих и дворянских детей, уфимских мещеряков. Правительство исходило из того, что нельзя без освидетельствования верить никому, кто выдает себя за человека не крепостного и не платящего подушную подать. Оно же потребовало проверить всех, уже взятых на службу9.

Со ссылками на жалобы от землевладельцев, их управляющих, местной администрации Татищеву сообщалось, что среди уже принятых в новые поселения есть много заведомо беглых, которые затем и других своих родственников и соседей подговаривают к уходу в казаки10. Конечно, и Кирилов, и Татищев, и их сотрудники сами знали об этом. Однако когда интересы укрепления новых российских рубежей вступали в противоречие с крепостными порядками, эти деятели готовы были закрыть глаза на нарушение норм крепостного права, вовсе не будучи их принципиальными критиками или противниками.

Позиция Кабинета была последовательной в отстаивании жесткого крепостнического режима, но недостаточно гибкой для далекого пограничья. Кроме запрета принимать всех подозрительных добровольцев, Кабинет настаивал на высылке с линий на прежние места жительства и возвращении владельцам тех людей, кто уже сюда незаконно переселился11.

Однако реализовать правительственные распоряжения было невозможно, не обезлюдив при этом новые крепости и поселки, не ослабив охрану дорог и селений. Тем самым подсказывался единственно возможный способ действия Татищева и его сотрудников в данной ситуации - игнорировать полученные из столицы указания. За время своего управления краем Татищев к высылке беглых, записавшихся на казачью службу, не приступил, хотя и не потворствовал уже так их притоку, как прежде. Вопрос о беглых среди казаков оставался нерешенным до отставки Татищева.

Место Татищева во главе Оренбургской комиссии по указу от 17 июня 1739 г. занял советник Адмиралтейской коллегии князь Василий Алексеевич Урусов, произведенный тогда же в чин генерала-поручика. В оценке его человеческих качеств и административных методов мнения расходятся. Близко знавший его Рычков ни о ком из своих многочисленных начальников не отзывается с такой теплотой, как об Урусове, высказываясь от имени ­«всех бывших в его команде людей, к которым он чрез все время правления своего многие благодеяния показал и чрез то имя милостивого и благоприятельного командира не напрасно получил»­­. По мнению Рычкова, Урусов «в произведении порученных ему дел такое имел счастье, что каждое его начинание с благополучным успехом в действо происходило и ни в чем дальних затруднений не было». Правда, удача не всегда сопутствовала Урусову, которому так и не удалось вслед за Кириловом и Татищевым по-настоящему утвердить Оренбург. Однако в глазах современников это компенсировалось успешным решением других вопросов, доставшихся ему в наследство от прежних начальников комиссии12.

Доставшееся от предшественников наследство во многом определило последующую деятельность начальника Оренбургской комиссии. Своеобразным административным «завещанием» стал указ Урусову от 20 августа с резолюциями на доклад, поданный еще Татищевым13.

Поднятые последним вопросы, таким образом, легли в основу действий уже нового руководителя. Среди главных поручений, которые предстояло выполнить ему, были постройка нового Оренбурга с переименованием старого на устье реки Ори в Орскую крепость, устройство новых крепостей, упразднение Закамской линии и заселение Самарской и Оренбургской дистанций. Указ наглядно отражал преемственность в деятельности Оренбургской комиссии, хотя «в прочем все оренбургской комиссии правление положено было на его, князя Урусова, верность и в том не только по изображенному в указе, но по его разсуждению, ежели что к лучшей пользе усмотрит, чинить подтверждено»14.

Штаб Оренбургской комиссии при нем по-прежнему располагался в Самаре, куда новый начальник прибыл 17 августа 1739 г. С завидным рвением уже «с первых чисел сентября отправился он из Самары с легкою командою в намерении, чтоб ему дойти до Оренбурга и, осмотря всю новозастроенную линию, тем в наилучшее сведение и разсуждение вступить». Ранние морозы и слухи об опасной эпидемии вынудили его повернуть назад от Татищевой крепости, но все крепости по Самарской линии были осмотрены, из них Тевкелев Брод было решено перенести на новое место. В 1741 г. на новое место перенесли и Ольшанскую крепость. Причиной стали высокие весенние разливы р. Самары, которые затопляли первоначальное место поселения здешних казаков15.

Для экономии времени, сил и средств Урусов добился разрешения «на первый случай»­ строить по р. Самаре крепости нерегулярные, т. е. «с одними редантами и от внешних сторон чтоб был ров с крутостями, а за ним вал с брусверками и внутреннюю крепостию». Хотя Урусов утверждал, что здесь против кочевников регулярные укрепления, возведенные по всем правилам фортификации, не нужны вовсе, ему предписывалось со временем их «помалу строить по надлежайшей регуле»16.

29 сентября 1739 г., после того, как казахи дважды за лето разбили и ограбили торговые караваны на Московской дороге, Урусов издал определение об охране купцов, которым отныне предписывалось как из Самары в Оренбург, так и из Оренбурга в Самару «ездить непорознь, но компаниею и небезоружейно». Компании должны были даже обзавестись легкими пушечками и содержать по два пушкаря. Командиры же крепостей должны «таким купеческим компаниям, буде опасности известны будут, объявлять и, когда они будут требовать провожатых, то давать ис казаков оружейных крепость до крепости от дватцети до тритцети человек конных и бесконных, которым за такое провожание платить от компаней по деньге на версту, а безлошадным вполы». Первоначально были назначены три срока сбора таких компаний в июне, начале августа и сентябре, а затем к ним добавили два зимних срока в декабре и марте17.

Кроме военной службы, казаков широко привлекали к другим делам по нуждам комиссии. 23 января 1740 г. именным указом утверждалось предложение Урусова «о козаках, чтоб им в службе и в гонбе подвод и иных» быть «по учиненному росписанию». В том же указе содержалось предписание «о заплате казакам зароботных денег за казенные работы по плакату»18, т. е. по расценкам, которые были предусмотрены законом для оплаты труда приписных и иных крестьян на работах, выполняемых в порядке государственной повинности.

Службы и работы казакам «новопоселенных» крепостей Самарской линии прибавлялось, а вопрос о беглых среди них по-прежнему оставался нерешенным. В указе от 20 августа 1739 г. от Урусова, как ранее от Татищева, потребовали «для поселения в крепостях великороссийских людей и крестьян впредь не принимать, а которые доныне приняты и в крепостях поселены помесчиковы, тех возвратить помесчикам, а вместо того набрать и поселить в тех крепостях из городовых Казанской и других губерней старых служеб служилых людей... а также к тому для поселения принимать вам из черкас, то есть украинцев»19.

Первоначально, только что прибыв в г. Самару, Урусов донес, что «о населении новых, поставленных по Самаре и Яику рекам и в других местах крепостей усматривает он способы, непротивные указам», т. е. нормам крепостного права. Он предполагал заселять укрепленную линию «из яицких казаков и уфимских мещеряков и другими охотниками», и только просил «чтоб в Малую Россию и в Казанскую и Сибирскую губернии о неудержании таковых охотников подтвердить из Кабинета особливыми указами и об определении желающих на пашню и о снабдении оных и прочем»20.

Однако спустя совсем немного времени, Урусов, при всей своей исполнительности, встал в данном вопросе на сторону опального Татищева. После получения конкретного указания о высылке беглых из крепостей он определил: «Ныне паки объявить, что в том обстоят разные затруднении, в чем сослатца на оное прежнее всеподданнейшее доношение (Татищева. - Ю. С.), представя, что все зачатое, доколе... на места их сысканы будут городовые служилые люди, запустеет, ибо казаки в них почти все такие (беглые. - Ю. С.). И, как в нынешней ево, генерал-лейтенанта, проезд усмотрено, жилисчами несколько уже утвердились, пашнею заводятся, а иные уже совершенно завелись и обселись, и крепости караулами и работами содержат». Урусов предложил крестьян помещикам не возвращать, а зачесть их как взятых в рекрутский набор. Иначе, предупреждал он, не только сейчас, но и впредь нет надежды, что удастся заменить этих беглых служилыми людьми21.

На сей раз такие аргументы на правительство подействовали, может быть, потому что шли не от Татищева, подозреваемого в нелояльности, а от нового начальника Оренбургской комиссии, которому столичные власти доверяли. В указе Урусову от 23 января 1740 г. требование о немедленной высылке беглых было снято, «­а розвозить на прежния жилисча казаков за представленными от генерала-лейтенанта князя Урусова резонами... не повелено», но с таким условием, чтобы всех их переписать с обязательным указанием подлинного происхождения под угрозой возвращения бывшим владельцам за дачу ложных показаний22.

В ходе переписи, которая была проведена весной 1740 г., выяснилось, что «в регулярные и другие службы» зачислено «сходцев» 5154 человек мужского пола. Большинство из них было поверстано в казаки.

Переписью были охвачены восемнадцать крепостей, подведомственных Оренбургской комиссии. Данные переписи позволяют определить районы выхода и происхождение переселенцев. Список прежних мест жительства беглых был очень широк. В Бузулуцкой крепости, например, переписаны выходцы из тридцати шести уездов России. Схожая картина наблюдалась и в других крепостях. Большинство «сходцев» пришло из уездов Среднего Поволжья и Центральной России. Лишь в крепостях Исетской провинции преобладали выходцы с Урала и из Сибири. Сословный состав «сходцев» также был неоднородным 23.

Данные по крепостям Самарской и Яицкой линий без учета Зауралья были подсчитаны и в свое время частично опубликованы. Эти материалы частично воспроизведены ниже с уточнениями, полученными нами при сверке их с подлинным архивным делом24.

Сведения собирались от глав семейств, «настоящих казаков», как называет их перепись, хотя в сказках сообщаются известия и об их женах, детях, и живущих с ними других родственниках. Всего в четырнадцати крепостях по Самаре и Яику перепись насчитывает 2097 «настоящих казаков», 1567 человек их родни мужского и 2343 человек женского пола. Социальное происхождение жены и место ее родины определяются по мужу, и, следовательно, не всегда соответствуют действительности. То же можно сказать о детях и боковых родственниках. В целях достоверности в подсчетах приходилось пользоваться только данными о «настоящих казаках», которые оказались выходцами из 136 уездов, городов, украинских полков и других территориальных единиц.

Распределяя беглых по местностям, откуда они родом, на первый план следует поставить Среднее и Нижнее Поволжье, где встречаются и самые крупные поуездные цифры (далее приводятся уезды и города, а затем число настоящих казаков, из них происходящих): Симбирский - 257 чел., Нижегородский - 152, Казанский - 105, Самарский - 63, пригород Алексеевск - 4, Сызранский - 17, пригород Кашпир - 6, Свияжский - 14, Саратовский - 12, пригород Петровск - 11, Чебоксарский - 10, Починковская волость - 9, Курмышский - 5, г. Астрахань - 4, г. Билярск - 3, Тетюшский - 2, гг. Царицын, Санчурск, Малмыж, Ядрин - по 1, а всего 678 человек.

За этой группой следует поставить уезды и города по бывшим пограничным чертам, соединявшим центр России с волжским Правобережьем. Здесь также встречаются довольно крупные цифры: Алатырский - 102 чел., Пензенский - 98, Арзамасский - 79, Саранский - 58, Керенский - 24, Ломовский - 14, Инсарский - 11, Кадомский - 6, Норовчатский - 5, Карсунский - 2, г. Мокшан - 1, а всего 410 чел.

Преобладание выходцев из Поволжья и местностей, расположенных между средней Волгой и старинными русскими областями, вполне понятно. Это был ближайший к Оренбургской пограничной линии край, где в XVIII в. уже было значительное оседлое население. Однако величина цифр объясняется здесь еще другим обстоятельством. Через указанные районы проходили в XVIII в. беглецы из внутренних областей государства. Нередко оказывалось, что родители беглых сами были «сходцами», жили далее к западу, и мы имеем дело с переселением из внутренних областей государства, хотя и более медленным. Так, Никита Колганов, родом из крепостных Владимирского уезда, был «снесен» в четырехлетнем возрасте братьями в Сызрань, и только гораздо позже он явился на казачью службу в Самару.

Таким образом, часть выходцев из Поволжья могла быть отнесена на долю центральных уездов и городов России, которые, впрочем, и сами по себе дают довольно значительные цифры: Муромский - 39, Суздальский - 69, Владимирский - 57, Переславский-Залесский - 18, Гороховецкий - 12, Вязниковский - 6, Юрьев-Польский - 6, Московский - 22, Ростовский - 14, Костромской - 38 чел., Балахнинский - 21, Пошехонский - 19, Ярославский - 8, Галицкий - 6, Кашинский - 6, Юрьевецкий - 5, Романовский - 5, Устюженский - 5, Углицкий - 5, Унженский - 2, Кинешмский - 1, Елатемский - 1, Луховский - 6, Дмитровский - 1, Тверской - 1, г. Судиславль - 1, Переяславский-Рязанский - 16, Касимовский - 16, Скопинский - 9, Коломенский - 9, Пронский - 6, Темниковский - 4, Михайловский - 4, Каширский - 3, Калужский - 2, Сапожковский - 2, Тульский - 1, Звенигородский - 1, а всего из центральных областей 458 выходцев.

Север, вместе с Новгородским краем и Прибалтикой, представлен 46 выходцами. Они распределяются по уездам следующим образом: Вологодский - 17 чел., Белозерский - 7, Новгородский - 5, Олонецкий - 5, Великоустюжский - 3, Важский - 3, Тотемский - 2, Петербургский - 1, Псковский - 1, Каргопольский - 1, Ревельский - 1. Также весьма немного настоящих казаков назвали своей родиной уезды Тамбовского и Воронежского края (50 чел.), а также Прикамья (11 чел.), имевшие свои ближайшие выходы на вольные земли Юга и Сибири: Шацкий - 17 чел., Тамбовский - 13, Ряжский - 3, Козловский - 2, Борисоглебский - 1, Воронежский - 5, Елецкий - 5, Ливенский - 3, Рыльский - 1, Кунгурский - 4, Хлыновский - 3, Пермский - 1, Яранский - 1, Елабужский - 1, Кайгородский - 1. Сама Сибирь дала в число переселенцев 9 чел.

Далее идут выходцы из Слободской Украины - 139 чел., к которым следует добавить и украинцев из бывшей Гетманщины в количестве 55 человек, а также жителей Смоленской земли (2 чел.) и Речи Посполитой (10 чел.). Выходцы с западной окраины империи, как мы видим, так же не очень многочисленны, как и с южной, поскольку тогдашние польские владения сами привлекали к себе беглецов из Российского государства.

Далее в перечне мест выхода следуют русские казачьи центры: Дон (47 чел.) и Яик (105 чел.) с Сакмарским городком (2 чел.). Соседний с Оренбургской линией Уфимский уезд дал 71 чел., преимущественно нерусского происхождения, а Калмыцкая орда - 8 чел.

Таким образом, подавляющее число беглецов представляют города и уезды по Волге (32 %), старые пограничные линии волжского Правобережья (20 %), центральные районы страны (21 %), причем, первые два региона иногда служили только дорогой, по которой проходили беглецы из центра государства. Все другие территории дают в общей сложности только 27 %, что объясняется или их отдаленностью, или же особыми местными причинами.

Ниже представлены сводные данные о выходцах из уездов будущей Владимирской губернии среди казаков пограничных линий Оренбургского края в сопоставлении со сведениями обо всех переписанных казаках.

Таблица 1

Данные переписи 1740 года о происхождении беглых и других лиц, поверстанных в казаки в крепостях Оренбургского края

Из данной таблицы явствует, что указанные здесь уроженцы Муромского и других уездов Владимирской земли (207 чел. или 10 % новоприборных казаков Оренбургских линий), происходили из сословий, не подлежавших легальному верстанию на казачью службу, а именно из различных категорий русских крестьян и посадских людей. Следовательно, все они были беглыми, самовольными «сходцами» с прежних мест жительства.

Перейдя к социальному составу лиц, поверстанных в казаки, отметим, что почти 47 % общего числа их (983 чел.) - бывшие дворцовые крестьяне. Население дворцовых земель среди других категорий сельского населения состояло под менее зорким контролем и потому более других сохранило фактическую свободу передвижения. Значительное бегство с дворцовых земель вызывалось тяжестью государственных налогов и притеснениями раскольников, многочисленных среди этой категории крестьян.

Казаки из дворцовых крестьян Владимирского, Суздальского, Муромского уездов уступают по численности своим собратьям, покинувшим дворцовые имения ряда уездов Поволжья: Казанского, Симбирского, Алатырского, Арзамасского, Нижегородского, Пензенского, Самарского, Саранского (от 35 до 133 чел. из каждого). Однако их заметно больше, чем дворцовых крестьян из других центральных, северных, западных или южных уездов страны. Казаки из дворцовых крестьян Владимирской земли (88 чел.) составляют 9 % общей численности всех оренбургских казаков этого сословного происхождения.

Второе место среди всех поверстанных в казаки на юго-восточной границе занимают крестьяне, зависимые от церковных учреждений. Их 327 чел. или 15,6 % переписанных казаков. Видимо, надзор монастырских приказчиков и посельских старцев был недостаточно сильным, чтобы прекратить побеги. Наоборот, именно крепким надзором, возможно, следует объяснить сравнительно малое число беглецов из помещичьих крестьян (159 чел. или 7,6 % всех казаков), хотя их в стране было гораздо больше, чем дворцовых или монастырских.

Уезды Владимирского края относились к числу местностей, где землевладение церковных учреждений было сильно развито. Больше, чем из Суздальского, монастырских крестьян пришло только из Нижегородского уезда (52 чел.). А рядом с Владимирским, Муромским, Переславским-Залесским по числу переселенцев, относящихся к этой категории крестьян, можно поставить лишь четыре таких уезда, как Алатырский, Арзамасский, Костромской, Шацкий (от 8 до 25 чел.) Монастырские крестьяне Владимирского края (90 чел.) - это более четверти (27,5 %) оренбургских казаков из данного сословия.

Помещичьих крестьян среди казаков, оставивших Владимирскую землю, немного (23 чел.) Однако это каждый седьмой казак из беглых частновладельческих крепостных.

135 чел. или 6,4 % казаков были крестьянами из потомков служилых людей (пахотными солдатами) и ямщиками. Впрочем, выходцев из уездов Владимирской земли среди них практически не находим. Представителей пахотных солдат и близких к ним категорий населения в заметном числе в оренбургское казачество дали только поволжские уезды, т. е. бывшие пограничные и сравнительно недавно заселенные местности, где такие группы населения были представлены довольно широко.

Не велико среди казаков число бывших посадских людей - 28 чел. (1,4 %). Однако примечательно, что трое из них, т. е. каждый девятый - посадский человек из Мурома. Вместе с беглецами из Вязников и Гороховца их уже пятеро, что составляет 18 % от всех посадских, записавшихся в казаки Оренбуржья.

Выходцы из нерусского крестьянского и служилого населения Поволжья и Приуралья среди казаков оренбургского пограничья насчитывают 89 чел. (4,2 %). В количестве 366 чел. представлены казаки (17,4 %), между которыми есть как русские с Дона и Яика, так и украинские. Еще 10 чел. пришли с территории Речи Посполитой.

Странствования беглых оканчивались в большинстве случаев в Самаре, где производилась запись во вновь строящиеся крепости. Однако редко когда переход на казачью службу в Заволжье был прямым. Дворцовый крестьянин с. Лопатниц Суздальского уезда Андрей Рукавишников, проживший дома до старости, был укрыт односельчанами от переписи «понеже был дряхл», но эта дряхлость не помешала его побегу почти на восьмом десятке лет от роду в Самару. Из 168 сказок о казаках Красносамарской крепости, не более, чем в десяти, указывается прямой побег, подобный тому, что совершил крестьянин Арзамасской вотчины графа Скавронского Лукьян Куклев, который ушел без ведома приказчика и старосты в Самару, где и определился в казаки.

В большинстве передвижение было сложнее. Павел Мухин, уроженец дворцовой Юхмоцкой волости Суздальского уезда, сошел в с. Селитьбу Нижегородского уезда в вотчину князя А. М. Черкасского, затем бежал в Симбирский уезд и только потом с женой и сыном ушел в Самару в 1737 г. Казака Семена Юдина из дворцовой Ярополческой волости Владимирского уезда отец в малолетстве вывел в Алатырский уезд, где они жили в бобылях у попа, укрываясь от переписи, откуда он с женою бежал в Самару в том же 1737 г. Семен Кабулицкий, бобыль Троицкой вотчины Переславского-Залесского уезда, бежал с отцом сначала в Симбирский уезд, а оттуда в Самару. Сложный и постепенный побег - явление самое обычное.

Причины побегов разнообразны. Часто ими были произвол и притеснения помещика. Среди казаков Борской крепости встречаются объяснения побега голодом. Еще одна веская причина - разорение от податей. Самой же распространенной из причин называлось уклонение от подушной переписи.

Исходной точкой побега нередко было плавание на волжских судах и вообще отхожие промыслы. Казак Красносамарской крепости Игнатий Козлов из села помещика С. В. Лопухина в Московском уезде был отпущен приказчиком на заработки, но домой не вернулся, а явился в Самару.

Положение беглеца, скрывавшего свой самовольный уход, было тяжким. Положение укрытого другими было не лучше. Стоило только сказать слово, донести, и беглый крестьянин попадал в критическое положение. Духовенство, посадские люди, сотники, старосты и рядовые крестьяне, принимая и укрывая беглых, получали в свои руки практически даровой труд батраков, которых держали в повиновении угрозой выдачи. Такая эксплуатация беглых была особенно распространена в Поволжье. Упомянутый выше Семен Кабулицкий жил десять лет «в работе» у пахотного солдата села Сосновки Симбирского уезда, который укрыл этого беглого.

Не гнушались укрывательством в погоне за выгодой высокие чины местной администрации. Так, одного из беглых монастырских крестьян Ростовского уезда принял и скрывал сызранский воевода, прежде, чем беглец не направился в Самару.

Набор в казаки для наиболее смелых из беглецов открывал выход из невыносимого положения. Самые выносливые и энергичные достигали, наконец, относительного улучшения своей судьбы и избавления от неволи. Служба на пограничной линии была тяжела, но она давала легальное положение людям, давно его потерявшим, что было для многих желанным концом долгих страданий и скитальческой жизни. Для беглого поверстаться в казаки означало приобрести устойчивый социальный статус, а с ним душевное спокойствие и защиту от произвола, которых он был лишен.

Именно лица, записанные в казачье сословие, независимо от реального отношения к военной службе, пола и возраста, составили первоначальное оседлое земледельческое население протяженной полосы земель в Заволжье и Приуралье вдоль течения Самары и Яика. Немаловажную роль в формировании будущего Оренбургского казачьего войска сыграли выходцы из Муромского, Владимирского, Суздальского, Переславского-Залесского, Гороховецкого, Вязниковского, Юрьев-Польского, как, впрочем, и других уездов России.

1 Рычков П. И. История Оренбургская по учреждении Оренбургской губернии. - Оренбург, 1896. - С. 26; Рычков П. И. Топография Оренбургской губернии. - Оренбург, 1887. - С. 323.

2 Абрамовский А. П., Кобзов В. С. Оренбургское казачье войско в трех веках. - Челябинск, 1999. - С. 38.

3 Рычков П. И. История... - С. 27.

4 ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 9. - Л. 16.

5 Смирнов Ю. Н. Оренбургская экспедиция (комиссия) и присоединение Заволжья к России в 30-40-е гг. XVIII века. - Самара, 1997. - С. 44.

6 Неплюев И. И. Записки Ивана Ивановича Неплюева (1693-1773). - СПб., 1893. - С. 135.

7 Здесь и ниже подсчитано по: ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 1. - Л. 75об.-76.

8 Там же. - Д. 3. - Л. 12.

9 Там же. - Д. 9. - Л. 47-47об.

10 Там же. - Д. 3. - Л.12об.

11 Там же. - Д. 9. - Л. 51об.

12 Сб. РИО. - Юрьев, 1907. - Т. 126. - С. 565; Рычков П. И. История. - С. 57.

13 ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 9. - Л. 62 и об.

14 Рычков П. И. История... - С. 43-44.

15 ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 9. - Л. 74об.; Рычков П. И. История. - С. 42-43; Рычков П. И. Топография... - С. 322-323.

16 ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 6. - Л. 35об.-36.

17 Там же. - Д. 6. - Л. 28.

18 Там же. - Д. 9. - Л. 74об.

19 Там же. - Д. 6. - Л. 4об.

20 Сб. РИО. - Юрьев, 1909. - Т. 130. - С. 218.

21 ГАОО. - Ф. 2. - Оп. 1. - Д. 6. - Л. 8об.-9.

22 Там же. - Д. 6. - Л. 35об.; Д. 9. - Л. 47.

23Зобов Ю. С. Участие крестьян Среднего Поволжья в заселении Оренбургского края в XVIII веке // Сельское хозяйство и крестьянство Среднего Поволжья в периоды феодализма и капитализма. - Чебоксары, 1992. - С. 48-49.

24 Ниже сведения подсчитаны и приведены по: РГАДА. - Ф. 248. - Оп. 3. - Д. 144; Готье Ю. В. Из истории передвижений населения в XVIII веке // ЧОИДР. - 1908. - Кн.1. - Отд. 4. - С. 1-26.