Простонародная русская культура: традиция, направленная в будущее

Л. М. Алексеева (Москва)

ПРОСТОНАРОДНАЯ РУССКАЯ КУЛЬТУРА: ТРАДИЦИЯ, НАПРАВЛЕННАЯ В БУДУЩЕЕ

Все, что касается России, в стране обсуждается сейчас крайне ожесточенно. Люди политизированы, группировки враждебно относятся друг к другу. А для устойчивости страны и созидания очень важно взаимопонимание основных групп ее населения. В условиях разобщения привлекает внимание яркий духовный фактор в национальной «массовой» культуре русских — интересный уже тем, что приверженцы не сводимых друг к другу идеологий считают его прекрасным.

Оказывается, революционер с социалистиче-скими устремлениями Н. Г. Чернышевский, диссидент советского времени А. Д. Синявский и писатель-классик А. П. Чехов, которого обычно считают аполитичным, сходятся в восприятии и высокой оценке русской сказки (фольклора). Каждый из них знает способность русской сказки активно втягивать человека в сферу своего влияния, ощущает многоцветную и прозрачную световую плоть сказочных образов; относит сказку к культурным явлениям мирового уровня, ведущим к добру.

Сказка, писал Чернышевский, «наполовину, — и больше, чем наполовину, создается вами самими». Он отмечает «оттенки ее красок — легкие, играющие перламутровые оттенки, всех цветов радуги, но только скользящие в ваших собственных грезах по белому фону сказки», заключая: «Вот в этом смысле эфирны все главные действующие лица хороших сказок, и азиат-ских, и европейских». ¹

А. Д. Синявский говорит об огромном влиянии на него простонародной русской культуры: «Фольклор и народная вера были для меня не только предметом академического исследования, но, можно сказать, страстью, увлечением и своего рода открытием на жизненном пути». Ему ясна световая природа прекрасного в сказке. Поразительно наблюдение: «Сказочный цвет имеет люминисцентные свойства и, кажется, зажигает предметы, отчего само название сказочный фосфорицирует в нашем сознании» (ср. приведенные ниже геофизические данные о становлении сказки – Л. А.). С любовью, тщательно исследует А. Д. Синявский эту сторону сказки: «Все оценивается на блеск и цвет. Мир познается и объясняется декоративно — однако не ради одной лишь утехи и прихоти глаза, но в силу какого-то чудесного законопорядка, управляющего физиологией сказки, понуждая все и вся перекладывать на цветовую азбуку Морзе, вроде сигнализации флагами в морском флоте». И делает вывод о сказке в целом: «Есть что-то ярче и краше золота, чище огня, о чем она жаждет поведать… Позиция сказки лежит как раз на пределе, у самого рубежа несказанного, и бьется о красоту, превышающую возможности слова, и этим-то запредельным сиянием озарен ее златотканный покров».

«Сюжетные мотивы волшебной сказки восходят к глубочайшей старине, — пишет А. Д. Синявский. — …Сказочные образы не сохранились бы в народной памяти в течение тысячелетий, если бы не содержали в себе какие-то непреходящие, неумирающие ценности всечеловеческого бытия и сознания».²

Этим выводам, установленным путем филологического и художественного исследования, неожиданно созвучны заключения, полученные с помощью совсем других методов — естественно-научных.

Воспроизведем кратко логику этого междисциплинарного подхода.³

Если проанализировать архаические элементы сказки и посмотреть, о каких природных реалиях они упоминают, а затем сопоставить эти реалии с данными геофизики и, в частности, с тем, что мы знаем сейчас об истории климата, то можно убедиться, что генетическая линия русской (славянской) волшебной сказки уходит в эпоху последнего оледенения, которое окончилось десять-двенадцать тысяч лет назад. Население Евразии в широтной полосе от Атлантики до Тихого океана тогда жило на вечной мерзлоте (наиболее близко эти условия напоминает нынешняя арктическая тундра); к концу оледенения основным источником питания была охота на северного оленя. Однородным условиям жизни соответствовали однородные воззрения — это видно хотя бы по наскальным рисункам, мало меняющимся от Пиренеев до Алтая. В этом смысле старые мифы, чей отзвук доносит сказка — едины у многих народов Евразии, европейских и азиатских.

О характере мифов практически циркумполярной культуры древних охотников на северного оленя дает представление этнографическая реконструкция, выполненная Ю. Б. Симченко.⁴ С нетающим льдом должен был связываться образ загробного мира — подобно тому, как это делается в мифологии арктиче-ских племен, вплоть до наших дней сохранявших этот образ жизни.

Потом ледник стал быстро таять, его граница начала сдвигаться на север, люди двинулись туда же вслед за жизненно важным объектом охоты. На этом пути они обязательно должны были открыть для себя высокоширотные полярные сияния. Ошеломляющее зрелище проявляло себя на северной стороне горизонта — т. е. там, где находился еще не растаявший ледяной щит. Реальные свойства цветного пожара небес стали признаками приближающейся границы мифологического царства мертвых.

Тридесятое царство русских сказок определено наукой именно как загробный мир.⁵ Описание чудес этого царства включает в себя древнее аборигенное представление о высокоширотных полярных сияниях (сияниях системы аврорального овала).⁶ Последние сорок лет (в связи с задачей освоения околоземного космического пространства, процессы в котором отражены поведением сияний) космо-геофизика вплотную занималась их изучением. Геофизики установили набор типичных проявлений высокоширотных сияний — он и узнается в «цветовой азбуке Морзе», присутствие которой в «самой физиологии» русской сказки отметил А. Д. Синявский.

(Интересно, что даже у человека нашего времени встреча с сияниями рождает те же предметные образы, что заявлены русской сказкой! Сейчас турфирмы организуют поездки в высокие широты в расчете на наблюдение сияний. Проводится ежемесячный конкурс фоторабот на эту тему⁷ (Вкл. VII. Рис 1-7). Зарубежные авторы при представлении своих работ используют следующие слова, эмоционально расставляя знаки препинания: «сказочное зрелище», «змеи», «гигант-ская змея», «стремительный бросок на вас сверху - corona seems to “rush’’ out at you, drowing you inward amongst the multitude of stars», «небо в огне!!!»; «жар до белого каления»; «гигантская красная птица», «духи», «лицо старика!», «маска смерти», «танец смерти», «медленный танец», «ниспадающий занавес». Мы с детства помним этот ряд: сказка, змеиное царство, огромный змей, нападение сверху, пышащий жар; жар-птица; Кощей или Кащей-Змей, гулянье дев-богатырок, их предводительница Марья Моревна с именем, напоминающим слово «мор»; ее сон за колыхающимся занавесом-пологом, и пр. — ср.⁸ ).

В той же роли границы между обычным и за-гробным миром сияния выступают в поверьях. Русские бросают в могилу деньги за перевоз умершего через «огненную реку», считалось, что такая река отделяет «тот свет» от «этого».⁹ Во времена никонов-ских реформ начались самосожжения старообрядцев. Один из северорусских устроителей «гарей» рассказывал о видении («с небеси показавшамися») плывущих по воздуху больших кораблей, которые полны были сожегшегося «множества народа христианского».¹⁰ Плывущие по воздуху огненные образования — горизонтальный отрезок, удерживающий на себе множество вертикальных штрихов (лодка и сидящие люди), были, почти наверняка, фрагментами лучистой дуги сияния с ее характерными параллельными лучами-столбиками. Если так, то это самая трагическая из известных мне интерпретаций сияния. Но сияние и здесь выступает как нечто пограничное между живым и загробным миром.

Память о событиях природного прошлого, специфического для региона, говорит о том, что в русском фольклоре представлена аборигенная традиция Евразии. Это означает, в частности, что пришельцев-завоевателей, проводящих геноцид побежденных, на этой территории в течение всей истории не было или же им не дали развернуться.

Культурное наследие приледниковых охотников передано нам поколениями земледельцев. Это говорит о многом. Действительно, что тундровая охота и земледелие как повседневные занятия совершенно по-разному влияют на человека, воспитывая его характер в двух разных измерениях.¹¹

Охотник и его возможная добыча действуют по принципу «кто кого переиграет». Поэтому в каждый момент времени охотник обязан быть максимально объективен — как объективен, например, шахматист во время игры. В охотничьих группах на первый план выступают и ценятся индивидуальные способности человека. Хорошо известно из изучения мифов, рисунков и пр., что мироощущение палеолитических охотников отличалось пусть и наивным, но явным рационализмом,¹²благодаря чему в это время шло зарождение будущих естественных наук.¹³ Ежедневный труд земледельца более механичен. Чтобы меньше утомляться, человеку удобно работать при отключенном сознании как бы в состоянии легкого транса («глаза боятся, а руки делают»). Между началом усилий и их результатом лежат неотвратимые месяцы пассивного ожидания. Человеку среди массы людей, находящихся в том же положении, остается только вместе с ними надеяться на правильность использованного рецепта да уповать на милость богов. Это рождает мистическую экзальтацию. (Обряды массовых кровавых жертвоприношений не случайно приурочены на Земле к древним районам развитого земледелия). В то же время, окультуривая свою территорию, земледелец приобретал умение строить будущее по своему усмотрению. Социальные отношения вокруг него становились все более сложными. Современная цивилизация поднялась именно на земледелии, и занятие земледелием приобщало недавних охотников к ней. Это расширяло горизонты.

Государственная власть России, строя свою официальную культуру и воспроизводя ее через образование, обычно ориентировалась на образцы, происходившие из древних центров земледелия. Жесткаяидеологизация официальной культуры приводила (в лучшем случае) к игнорированию местной традиции и особенно ее рационалистической охотничьей компоненты. Обычаи и фольклор хранил простой народ. Объективизм и внимание к человеку, удержанные с охотничьих времен, вместе с навыками жизни в структуре земледельческого сообщества создавали стереоскопичность восприятия жизни у тех, кто дорожил этим наследием.

Поэтому человек даже нашего времени при соприкосновении с русской фольклорной культурой может, оставаясь собой, легко найти себя в традиции и через нее фактически установить сотрудничество с людьми, с которыми при других обстоятельствах он не находит общего языка (пример тому приведен выше). У этой корневой культуры очень большой потенциал сближения. Она гораздо активнее и современнее, чем обычно думают.

Сейчас часто цитируют слова: «Ничего не разберешь на этом свете!» Это рефрен чеховской повести «Огни». По мнению одного из ее героев, простонародная русская культура способна противостоять «анафемским мыслям», популярным у теоретизирующей интеллигенции во времена А. П. Чехова и сейчас — «все обман и иллюзия», «никто на этом свете ни прав, ни виноват» и пр. Герой, инженер-путеец (сейчас бы сказали: интеллектуал), искал ответа на вопрос, почему, исповедуя эти принципы, он все же «не любил говорить ложь, не крал, не убивал и вообще не делал очевидно грубых ошибок», — и осознал: «Просто только потому, что я по рукам и ногам был связан нянюшкиными сказками и прописной моралью, которые во-шли мне в плоть и кровь и которые незаметно руководили мною в жизни, хотя я и считал их нелепостью…»¹⁴ События, в результате которых герой порывает с демоническим умонастроением, рядом деталей напоминают эпизоды пребывания сказочного героя в Лукоморье.¹⁵ Все происходит в краю детства, у моря. Окружающая обстановка рисуется автором живыми чистыми красками — в отличие от тусклого фона сцен теоретизирования: здесь мир выглядит так, как воспринимают его полуослепшие глаза.

Чехов прекрасно знал архаический фольклор. Он профессионально углублялся в него, работая над диссертацией «Врачебное дело в России», в собранные материалы вносил заметки и потом. Писатель вводит в свои тексты выражения из фольклора, намеренно обращая внимание читателя на присутствие того или иного фольклорного мотива.¹⁶ Через эти отсылки дается авторский комментарий к сюжету. Смысл произведения становится от этого неизмеримо более объемным. С. Я. Сендерович, подробно исследовавший творчество А. П. Чехова (в связи с темой змееборства), пишет: «Чехов, которого… можно считать одним из зачинателей литературы XX века, был модернистом отнюдь не потому, что… повернулся спиной к традиции. Наоборот, он укоренен в ней глубже, чем любой из его предшественников в русской литературе… У него стихия русского культурного сознания уходит в глубину и, собственно, строит глубинное смысловое измерение его текстов».¹⁷ Стихия русского сознания, традиция, модернизм зачинателя и, добавлю, духовные устремления самых разных людей (творчество А. П. Чехова сейчас необыкновенно популярно в мире) оказываются целостным комплексом.

В реальной жизни корневая традиция легче проявляла себя вне области внимания идеологизированной официальной культуры. Тогда возникали ситуации, неожиданные для тех, кто судит о русской культуре только по ее проявлениям вблизи городов или помещичьих усадеб (а также по письменным памятникам, авторы которых были воспитаны в духе официальной культуры). Когда декабристы на пути к месту заключения отъехали за Урал, состояние подавленности покинуло их: так повлияло впечатление от достоинства, с каким держались местные крестьяне, и от уровня обустроенности их быта. О взаимопонимании даже с низами населения писала М. Н. Волконская.

Вне тесного контакта с официальной государственной культурой оказались старообрядцы. Идеологические установки разных их групп стали отличаться, вплоть до того, что в некоторых отношениях стали проявлять себя архаические обычаи и воззрения. Но сохранялась устойчивость быта, старообрядцы были трудолюбивы, пьянство и курение исключалось. О них писали, как о ретроградах-фанатиках, однако они активно содействовали торгово-промышленному развитию России, выдвинув из своей среды известных купцов и предпринимателей. (Если говорить о России во временном диапазоне нескольких веков, то излюбленные журналистами ярлыки «воруют» и «пьют», гораздо больше характеризуют власть и сферу ее влияния, чем проявления коренной традиции русских. Учтем, что еще совсем недавно в деревнях многих районов России домов не запирали вообще. Над введением пьянства и курения «поработал» Петр I).

В предреволюционной России земские исследователи, собирая статистические данные, весьма часто с удивлением обнаруживали, что на их территории самодеятельные («самоходные») школы начального обучения давали столько же грамотных, сколько училища — крестьянское население (не только старообрядческое, но и православное) путем самоорганизации удваивало предоставляемые сверху образовательные услуги.¹⁸ Когда-то образованные люди удивлялись, что тяга к науке привела М. В. Ломоносова с окраины России в центр. С социальных окраин пришли в университеты разночинцы — и научный уровень страны скачком поднялся. Советское правительство обратило внимание на постановку полноценного всеобщего школьного образования по естественным предметам и языку (преподавание гуманитарных предметов было сильно идеологизировано) — и путь от сохи к новейшим технологиям был пройден в три десятилетия. На пустом месте таких эффектов не бывает.

В русле давней корневой традиции русской культуры есть напор в сторону будущего. Оно реализуется, если будут живы носители традиции. Обращение к ней способствует выживанию в трудное время: она сближает людей. Ей не требуется для этого идеологическое единообразие и потому не свойственна идеологическая надрывность. Привлечение внимания к этой ветви русской культуры было бы крайне полезно сейчас.

Муромский край, его памятники уже действуют в этом направлении, потому что дают возможность ощутить связь времен.

На окраине г. Владимира находится Сунгирь, уникальный памятник времен оледенения, ему примерно двадцать шесть тысяч лет. Змееборческая волшебная сказка является началом муромской легенды о Петре иФевронии. Это не только утверждение о структуре текста, но и об исторической преемственности мифологических воззрений.¹⁹Письменный памятник очень умно и бережно продолжает дохристианскую традицию христианской.²⁰ Здесь почитается Илья Муромец с его чертами конкретного человека, прародителя крестьянской династии, и в то же время земледельческого бога-громовника, былинного богатыря, христианского святого.

По дороге из Москвы в Муром, если ехать через Гжель (с ее известным производством фарфора), попадаешь в самое ядро Гуслиц (Ильинский Погост и окружающие его селения). Это «старообрядческая Палестина», уникальный центр народного книгописания, известный всем старообрядцам мира. По понятным причинам старообрядцы веками старались держаться в тени, но сейчас здесь стало быстро развиваетсякраеведение.²¹ Район крайне интересен сразу в трех аспектах — собственно старообрядческом, церковно-православном и исторически-бытовом. К этим местам приурочены былички о разбойниках, в том числе о Василии Чуркине, собирать материалы о котором приезжал сюда Гиляровский.

В Орехове-Зуеве тоже представлена старобрядческая тема. Еще можно познакомиться с историей фабричного дела и перипетиями революционного движения. Снова о Муроме: купеческий город со временем оказывается городом космических технологий.

Образовательная кругосветка «Москва – Муром» — может быть туром по всей длине культурной истории нашего народа. Зрительное впечатление от такого тура может быть и не очень яркое, более важно то, что воспримется на слух. Яркие цветы в крае — это белокаменные здания владимирских зодчих, ино-странцев можно сразу везти туда. Но нам самим очень нужно оживить корни.

Ссылки:

¹ Цит. по: Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки.- Л., 1974. - С. 83.

² Синявский А. Д. Иван-дурак: Очерк народной веры. - М., 2001. - С. 8-12.

³ Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии славян: тема змея и змееборца. - М., 2003; она же. Универсальные и особенные черты мифа при отражении им природных явлений // Этническое единство и специфика культур. Материалы первых С-Пб. этнографических чтений. – СПб., 2002. - С. 76-78; она же. Полярные сияния системы аврорального овала как космологический образ древней мифологии // Историко-астрономические исследования. – М., 2003. - Вып. 28 - С. 155-188; она же. Полярные сияния как объект палео- и археоастрономического исследования // Труды Гос. астрономического ин-та им. П. К. Штернберга. – М., 2004. – Т. 75 - С. 243- 244.

⁴ Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии. Этнографическая реконструкция. - М., 1976.

⁵ Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. – СПб., 1996.

⁶ Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии…

⁷ NORDLYS, http://www.northern-lights.no/active/Contest

⁸ Алексеева Л. М. Легенда о Петре и Февронии как возможный ключ к расшифровке древнейшей мифологии Европы // Уваровские чтения – V. – Муром, 2003. - С. 116-120.

⁹ Славянская мифология. Энциклопедический словарь. – М., 1995. - С. 283.

¹⁰ Панченко А. А. Христовщина и скопчество. – М., 2002. - С. 144.

¹¹ Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии… - Гл. 19, 25.

¹² Токарев С. А., Мелетинский Е. М. Мифология // Мифы народов мира. – М., 1980. – Т. 1. - С. 12, 14; Симченко Ю. Б. Указ. соч. - С. 251, 254, 289.

¹³ Алексеева Л. М. Характер менталитета создателей муромской повести о Петре и Февронии // Уваровские чтения – V. – Муром, 2003. - С. 113-116.

¹⁴ Чехов А. П. Огни.

¹⁵ Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии… - Гл. 28.

¹⁶ «Дымов змея убил!» («Степь»). «Я вспомнил о “босоногой чугунке”, подстерегающей пешего и конного… »; «на этом самом месте… человечьим духом не пахло» («Огни»). И пр.

¹⁷ Сендерович С. Я. Чехов - с глазу на глаз. История одной одержимости Чехова.- СПб., 1994. - С. 86.

¹⁸ Громыко М. М. Мир русской деревни. – М., 1991.

¹⁹ Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии… - Гл. 23.

²⁰ Смирнов Ю. М. Повесть о благоверной деве Февронии, христианском и языческом менталитете и о реабилитации муромских «святогогов» // Уваровские чтения – IV. – Муром, 2003. - С. 75-81; Алексеева Л. М. Легенда о Петре и Февронии…

²¹ Гуслица старая и новая. Материалы межрегиональной научно-практической конференции, г. Куровское. - М., 2004; Гуслицы. Историко-краеведческий альманах. – Ильинский Погост, 2004.