поиск по сайту

Е. В. Гневковская (Нижний Новгород)

  

ПОНИМАНИЕ «РОДНОГО» И «ЧУЖОГО» В СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ СРЕДЕ [НА ПРИМЕРЕ ДИЛОГИИ П. И. МЕЛЬНИКОВА (АНДРЕЯ ПЕЧЕРСКОГО) «В ЛЕСАХ» И «НА ГОРАХ»] 

 

Знаменитая дилогия П. И. Мельникова «В лесах» и «На горах» - одно из самых ярких художественных произведений ХIХ столетия, прочно вошедшее в «золотой фонд» нашей классики. Никто в отечественной литературе не смог так художественно и убедительно показать старообрядческую среду, систему этических и эстетических ценностей, культуру повсе-дневности. Романы Андрея Печерского, который был авторитетным исследователем русского раскола, являются настоящей «энциклопедией» старообрядчества.

Оппозиция родной/чужой будет присутствовать, скорее всего, в любой культуре. Само выделение старообрядцев из остальной массы верующих в середине ХVII в. основывалось на ней. Родное мыслилось староверами как национальное, предельно русское, без малейшей примеси инородного.

Действительно, народ, теряющий национальные корни, становится народом без лица. Уже в ХVIII- ХIХ вв., задолго до современных процессов глобализации и американизации, в России многие по стереотипу поведения, нравственным установкам, одежде, быту перестали быть русскими, особенно правящее дворянское сословие. Н. Я. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» констатировал печальный факт: «Мы возвели Европу в сан нашей общей Марьи Алексеевны, верховной решительницы достоинств наших поступков. Вместо одобрения народной совести признали мы нравственным двигателем наших действий трусливый страх перед приговорами Европы, унизительно-тщеславное удовольствие от ее похвал».1 Он же выделял три разряда в формах «европейничанья»:

1. Искажение народного быта и замена форм его чуждыми, иностранными.

2. Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву – с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо.

3. Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения.2

В. Г. Белинский заметил, что «заняв формы европеизма, он (русский народ – Е. Г.) сделался только пародией европейца».3

В стороне от волны «европейничанья», свидетельствует Мельников в дилогии, остались коренные старообрядцы. В Заволжье старая Русь, «исконная, кондовая. С той поры, как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит, - какова была при праде-дах, такова хранится до наших дней». Удивительно, но старообрядцы уже тогда, в середине Х1Х в., берегли и русский язык, чуждаясь иностранных слов, а если и употребляли их, то «с какого-то рода пренебрежением», ведь родная речь представлялась великою ценностью: «Говорит раскольник всегда с некоторого рода важностью, любит он ввернуть в речь свою изречение ”от писания”, любит употребить слово или оборот церковно-славянского языка».4

Недаром русская интеллигенция в шестидесятые-восьмидесятые годы XIX в. уделяла пристальное внимание феномену старообрядчества как одному из аспектов поиска русской идеи. Этот момент отмечает канадский исследователь интерпретации старообрядчества в русской литературе конца девятнадцатого века Елена Кревски. Принимая во внимание национальную идентичность как процесс, она рассматривает в своей работе «Определяя раскол: образы и интерпретация старообрядца в русской литературе конца ХIХ века» взрыв интереса в России к старообрядчеству в 1860-1880 гг. как к одному из аспектов поиска «русской идеи». Для одной части интеллигенции это было попыткой преодолеть обычное противостояние России и Запада погружением в подлинные источники национального духа и характера (Russianness). В кризисные моменты естественно обращение к прошлому в надежде, что возврат к подлинно русской культуре мог бы спасти Россию от «постоянной оглядки на Запад. Раскольники, эти консервативные мятежники, в течение столетий выдерживали огромное давление со стороны государства и официальной церкви», они привлекали одновременно с этим внимание представителей разных партий.5

Для заволжских староверов характерна нелицемерная любовь к старине, древним русским обычаям, у некоторых сохранившаяся до сего времени. С. В. Сироткин отмечает, что даже в семидесятых годах ХХ в. в Семеновском районе Нижегородской области на перекрестках лесных дорог ставили жители памятные кресты, поновляли старинные старообрядческие кладбища, оставшиеся от уничтоженных при Петре Первом скитов! «Керженские старообрядцы чувствовали свою ответственность перед памятью предков и старались сохранить эту память».6 Автору этой статьи во время поездки по Семеновскому району в 2002 г. также удалось увидеть памятные кресты. И не только на лесных дорогах, но и на местах, где когда-то располагались знаменитые скиты: Комаров, Шарпан, Улангер…

Особо отметим, что безграничная преданность старообрядцев ко всему, что носит на себе печать старины, принесла неоценимую услугу отечественной науке. Раскольники сохранили огромное количество памятников древности. «В XVIII столетии, при сильном порыве русских к европейскому образованию насмешливо смотрели люди образованные на заветные наследия (обращает на себя внимание употребление формы множественного числа – ”наследия”, которое подчеркивает объемность и ценность памятников древности, важности их сохранения, донесения до потомков – Е. Г.) предков и нещадно губили их. В это время раскольники собирали и сохраняли памятники нашей старины, а когда возродилось в нас сочувствие к родному, и стали мы дорожить остатками (сколько горькой иронии в этих словах –Е. Г.) древности, пришлось обратиться к раскольникам, чтобы они возвратили науке то, от чего так легкомысленно отказались отцы и деды наши. Раскольники сначала недоверчиво смотрели на пробудившееся уважение к памятникам старины, но вскоре охотно стали делиться с современной наукой (т. е. наукой ХIХ столетия – Е. Г.) сохраненными у них сокровищами». Часто это делалось для достижения личных целей, ведь во главе собирателей старины стояли лица государственные.

Знаменитое древлехранилище М. П. Погодина было составлено из рукописей и вещей, доставленных ему старообрядцами, многое – через посредни- чество самого Мельникова. Старинщики, т. е. собиратели и торговцы старинными книгами, иконами и различной утварью почти поголовно были старообрядцами.7 С редкой настойчивостью разыскивали они по захолустьям старинные вещи, с которыми поспешило расстаться дворянство предыдущей эпохи. В лом на переплав бездумно отдавались старинные братины, яндовы, стопы и кубки, подаренные прежними царями ковши и чары с пелюстками, чумы, передачи, крошни, сулеи, фляги, жбаны, четвертины. Порой на переплав шли ризы и оклады с родительских икон!

Представляется чрезвычайно важным то, что уже в первой части дилогии Мельников как художник-беллетрист использует отмеченные им в качестве историка старообрядчества перемены, происходящие в старообрядческой среде, придавая им яркое характерологическое звучание. Во-первых, это явление времени, как мы отмечали, развертывается им в обрисовке целого ряда персонажей дилогии, отступающих в силу разных причин от канонов и предписаний старой веры. Во-вторых, картина изменяющихся старообрядческих нравов, высказывающаяся в конкретных изображениях, сценах, эпизодах, подкрепляется размышлениями самого художника-беллетриста, мастерски владеющего словом и одновременно остающимся проницательным историком, прекрасно представляющим себе ощутимые сдвиги в мировосприятии, а, стало быть, и в быте староверов.

В романе «На горах» автор рассуждает об этом так: «Было время, когда наши предки, мощной рукой Петра Великого выдвинутые из московского застоя в жизнь западную, быстро ее усвоили, не разбирая дурного отхорошего, пригодного русскому человеку от непригодного. Напудренное и щеголявшее в расшитых золотом французских кафтанах поколение ничем не походило на бородатых отцов и дедов. С дет-ским увлечением опрометью кинулось оно в омут новой жизни и стало презрительно глядеть на все преж-нее, на все старинное, дедовское». Важно отметить, что эта цитата представляет собой ни что иное, как развернутый парафраз фрагмента из второй части первой книги романа «В лесах» (Глава 1). Автор, рисуя образ Манефы, подробно описывает богатое убранство часовни в ее обители, упоминает три тысячи старинных икон, среди которых были и комнатные иконы русских царей, и наследственные святыни знатных допетровских родов, искусную резьбу царских дверей, огромные серебряные подсвечники с пудовыми свечами, украшенные жемчугом и серебряными дробницами пелены и пр. «Тут были иконы новгородского пошиба, иконы строгановских писем первого и второго, иконы фряжской работы царских кормовых изографов Симона Ушакова, НиколаяПавловца и других. Все это когда-то хранилось в старых церквах и монастырях или составляло заветную родовую святыню знатных людей допетровского времени. Доброхотные датели и невежественные настоятели, ревнуя не по разуму о благолепии дома Божия, заменяли в своих церквах драгоценную старину живописными иконами и утварью в так называемом новом вкусе. Напудренные внуки бородатых бояр сбывали лежавшее в их кладовых дедовское благословение как ненужный хлам и на вырученные деньги накупали севрского фарфора, парижских гобеленов, редкостных табакерок и породистых рысаков или растранжиривали их с заморскими любовницами. Старообрядцы, не жалея денег, спасали от истребления неоцененные сокровища родной старины, собирая их в свои дома и часовни».

Таким образом, призыв к чуткому, вдумчивому отношению к русскому культурному наследию звучит в дилогии настойчиво, не один раз, повторяясь иногда в парафразных фрагментах, что, несомненно, важно для анализа характерологической и идейной структуры романов.

Пушкин в «Арапе Петра Великого» остроумно и очень глубоко схватил драматический момент борьбы старорусского с европейским: «Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кирилловны, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку». Однако молодой Корсаков в модном парижском одеянии и сщегольскими ухватками, оказавшись среди соотечественников, хотя и обривших по приказу Петра бороды и натянувших кургузые кафтаны, получил презрительную кличку «заморской обезьяны».

Впрочем, старообрядцы в своей массе решительно отказались обезьянничать на европейский лад, т. к. четко проводили границу между своим и чужим. Для них все эти предметы: древние памятники, церковная утварь, книги, награды, семейные реликвии и мелочи быта, - имели свое символическое значение. Н. Б. Черемин в статье «Светское и священное» пишет о старообрядчестве: «В священном мировосприятии вещи ценятся по тому высшему смыслу, который они содержат, ведь предметы несут в себе память о предках и событиях истории, конденсируют в себе мысли, страдания, переживания, чаяния ушедших и живущих поколений, т. е. реально осуществляют связь времен и преемственность поколений. Примитивная установка мещанского сознания – оценивать вещь по ее практической полезности – расценивается как кощунство и святотатство, свидетельствующие о вырождении и деградации личности и общества».8

При анализе старообрядческого уклада жизни в дилогии Мельникова становится очевидным, что он особенно ценил в русских старообрядцах именно это «священное» восприятие ими окружающих предметов. Из своеобразия запечатленных им картин быта раскольников Заволжья следует вывод о том, что он принимал не их религиозные идеи, а почитание старины, сам жизненный уклад, сохраняющий в основных чертах уклад древнерусский. В писателе жила надежда на то, что, вернувшись в лоно официальной церкви, эти люди дадут стране здоровое русское начало, что главный оплот будущего России окажется в старообрядцах, а восстановление русского духа произойдет от образованных староверов.

Мельникову, однако, суждено было ошибиться. Число старообрядцев резко сократилось к первой четверти двадцатого столетия. По мнению Льва Гумилева, в ХХ в. старообрядческий субэтнос стал рассасываться, т. к. повод для его возникновения давно перестал существовать.9Гонений на староверов после 1905 г. не было, а вскоре молодое Советское государство, провозгласив атеизм, начало преследовать любые религиозные убеждения, не делая особых различий между ними.

Мельников - очень яркий аналитик. Литературоведы, начиная с ХIХ столетия, говорили о Мельникове и его дилогии, словно это быто- и нравоописательный роман третьеразрядного литератора, а не произведение глубокого аналитика жизни, т. е. художника, проницательно схватившего момент начала крушения, угасания старообрядческого субэтноса. Значительно позднее, когда процесс, замеченный Мельниковым, станет очевидным, к этой теме обратится антагонист писателя, В. Г. Короленко, отметив тот же самый исторический факт в цикле очерков «В пустынных местах» и «В голодный год».

Рассказы же и романы Мельникова как раз и оказались «памятью», сохранившей навсегда старинный самобытный русский уклад, идущий из древних времен, зафиксировали жизнь целого субэтноса, во-плотили в дилогии особенности старообрядческого миросозерцания и быта, со временем многими заволж-скими староверами утраченные.

 

Ссылки:

1 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. – М., 1991. – С. 294.

2 Там же. – С. 267-268.

3 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. – М., 1953. – Т. 1. – С. 39.

4 Мельников П. И. Очерк о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник Нижегородской губернской ученой архивной комиссии в память П. И. Мельникова. – Нижний Новгород, 1910. – С. 260.

5 Krevsky E. Defining the Schism: images and interpretations of the Old Belief in late nineteenth-century Russian discourse. – Edmonton. Alberta, 2002. – P. 1.

6 Сироткин С. В. Устный керженский синодик // Старообрядчество в России (ХVII-ХХ века). – М., 1999. – С. 290.

7 См.: Берестецкая Т. В. В. Г. Дружинин, Ф. А. Каликин, С. Гаврилов – коллекционеры старообрядческих памятников // Старообрядчество в России (ХVII-ХХ века). – С. 439-450; Мельников А. П. Очерки бытовой истории Нижегородской ярмарки. – Н. Новгород, 1993.

8 Черемин Н. Б. Светское и священное // Путь России: ценности и святыни. – СПб. – Н. Новгород, 1995. – С. 91.

9 Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – М., 1999. – С. 138.

дата обновления: 02-03-2016