поиск по сайту
Автор: 

П. С. Глушаков (Рига) 

 

О ДВУХ ЛИТЕРАТУРНО-МИФОЛОГИЧЕСКИХ МОДЕЛЯХ РЕЦЕПЦИИ «ГРАНИЦА» В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ(Н. П. КРАСНОВ И С. Р. МИНЦЛОВ)

 

Первой моделью понимания феномена «границы» (как в мифологическом, так и в непосредственно физическом смысле) является проявление «утопичности» в литературе русской эмиграции. Это связано, по всей видимости, с особым «ракурсом» возможностей изображения реальности, в котором, благодаря такой «фантастико–утопической» установке, возможно развитие сюжетики «преодоления препятствия», «перехода границы».

Роман Петра Николаевича Краснова «За чертополохом» – одно из первых его литературных произведений эмигрантского периода – был написан летом-осенью 1921 г. в Германии, где, к слову, по оценке БорисаГаленина1 в период с1920 по 1940 гг. было продано около двух миллионов книг казачьего генерала. Первое издание романа вышло в 1922 г., но в дальнейшем автор подверг его переработке. Вторая редакция была выпущена книгоиздательством «Грамату драугс» в серии «Библиотека новейшей литературы» в Риге в 1928 г.

Признанный мастер исторической прозы, П. Краснов пишет не просто исторический роман, но создает любопытное с жанровой точки зрения произведение, ставшее, по всей видимости, одним из первых (по крайней мере, для литературы русского зарубежья) примеров широко распространившегося позже поджанра «альтернативной» истории. В этом поджанре писатель становится поистине творцом–демиургом самой Истории, а не только героев, ситуаций и сюжета. Автор моделирует историческую действительность, исходя только из собственных личностных или творческих установок, выстраивая парадигму событий нарочито субъективно. Это вызвано, в первую очередь, неудовлетворенностью объективной реальностью и желанием «коррекции» самой истории. Альтернативный подход и позволяет это сделать. Здесь исторический жанр теряет и без того довольно «общие» свои характеристики, переходя в разряд «фантастики». Именно так («фантастический роман») и охарактеризован «За чертополохом» первого берлинского и рижского изданий.

 Действие романа перенесено в будущее (если за отсчет времени принять время создания произведения) – примерно это семидесятые годы ХХ в. Основные события первой части происходят в Берлине, где живет потомок русских эмигрантов художник Петр Коренев. Согласно официальным сведениям, Россия уже давно перестала существовать в буквальном смысле слова: на ее месте образовалось якобы огромное безжизненное пространство, поросшее чертополохом. Семантика заглавия достаточно многозначна; она включает как фольклорно–мифологическую (обрядовую в своей основе), так и литературную основу (достаточно упомянуть аналогичный символ непреклонной жизнестойкости из толстовского «Хаджи–Мурата»).

Чертополох (чертогон) – народное название растения. В самом имени подчеркнута суеверная отнесенность его к потустороннему инфернальному миру (способность изгонять чертей и всяческую нечистую силу). Чертополоховая стена, таким образом, является своеобразным «оберегом» новой России от сил «Европейского зла». Экспансионистские планы большевиков, идеи «мировой революции» привели к национальной трагедии. Немногие современники этого события свидетельствовали о следующем: «Положение государства, если только можно было назвать Советский Союз государством, было отчаянным. Народ, забывший Бога, дикий, темный, невоспитанный, так распустился, что стал опасен для самой власти. И вот тогда решено было бросить голодные орды за границу. Под лозунгами ”Социалистическое государство не может существовать, если оно окружено государствами буржуазными, капиталистическими” и ”Мы, на горе всем буржуям – мировой пожар раздуем” (тут знаменательно само сближение истинного ленинского тезиса с блоковскойпоэтической строкой. – П. Г.) были собраны на всех рубежах несметные полчища, вооруженные газовыми ручными гранатами. Организация этого похода была так плоха, что на третий день армия оказалась без продовольствия. В ней произошли бунты. Стали избивать начальников. Тогда коммунисты взвились над армией на самолетах и сбросили в нее бомбы с ужасными газами».2

На месте России на европейских картах появилась ужасающая надпись «Чума». И вот именно туда, в «ужасное далеко», и устремляются немногие путешественники, ведомые Кореневым. Этих людей связывает разное: любопытство, желание испытать острые ощущения, просто скука пребывания в опротивевшем обществе потомков первой волны эмиграции. («Обваливается заплетенная паутиной внутри зеленым плющом снаружи старая православная церковь, и уже более пятидесяти лет, с самой войны, не раздавалось там на славянском языке слово Божие. Исчезло все русское. Так исчезает русское и в остатках эмиграции»).3 ТолькоКоренев испытывает истинную ностальгию по родине, подкрепляемую чудесными видениями неведомой девушки, зовущей его предпринять рискованное путешествие.

Столкновение прекрасной мечты, представляемого идеала с жестокой реальностью повседневного существования в чужом и устроенном далеко не идеально обществе – составляет основную коллизию первой части романа. Современная Корневу Европа – страны, пожираемые агрессией, нетерпимостью, политическими склоками, аморальностью и обезличиванием человека – равно как и описанные в так сказать «давнопрошедшем» времени (косвенно, опосредованно, «со слов» древних очевидцев или в виде устного апокрифа) события «взвихренной» революцией России – поданы Красновым в очевидно антиутопиче- ской форме (изображение именно негативно- пагубных последствий социально-психологического экспериментирования над обществом).

Вторая часть романа – пребывание героев в России – откровенно и даже демонстративно утопично. В обрисовке реалий Краснов явственно тенденциозен, текст приобретает формы трактатно-описательные, «голос автора» проповедует свои, субъективные взгляды, рисуется гармоничный и лишенный светотени мир, идеальный именно для монархиста–Краснова. Вторую часть романа можно даже назвать просто «сказочной». Не случайно, еще до путешествия в Россию, Коренев физически ощущает «скуку» европейской жизни именно за чтением народных сказок, а позднее, уже на родине, оказывается, что круг чтения идеального русского человека сосредоточен в пространстве между «Новым заветом» и текстом русских сказок. Такая утопичная мечта противопоставлена реальности прошлого и ужасной действительности настоящего, но происходящего «не здесь», в богоспасаемой России, а за чертополохом, по ту его сторону. Таким образом, само название романа двойственно: изображается как взгляд «человека идеального», пребывающего в таком же идеальном обществе, на явления и действительность негармоничную, негативно маркированную, так и обратный процесс. Роман исследует, если так можно сказать, утопию с антиутопической точки зрения и антиутопию сутопической.

Так, один из жителей идеальной России Стольников следующим образом рисует картину прошлого, настоящего идеального и настоящего «а идеального» (европейского): «Четыре года несчастная Россия ничего не читала, кроме кликушеских выкриков ”Правды” и ”Известий”. Статьи из этих газет преподают теперь в средней школе как образец безграмотности литературной и государственной. Это страшное время охладило читателя к газете, и у нас выработался совершенно новый тип газет».4 В качестве образца дисгармонических новостей и аидеальной газеты приводятся выдержки из английской прессы: «Лондон. Во время вчерашней свалки междусинфейнерами и отрядами Красного Льва подобрано восемь тысяч трупов и более двадцати одной тысячи раненых… Под руководством лидера рабочей партии Ройд-Моржа (подобные злые искажения фамилий реальных лиц Краснов практикует по всему роману – П. Г.) взорвано здание оперного театра, где шел детский спектакль. Погибло около шести тысяч детей местной буржуазии».5

На таком фоне более чем благостно звучат сообщения из «Псковских областных ведомостей», состоящие из «Высочайших приказов» и апологетиче-ских биографий прославляемых фигур.

В утопической России осуществляется государственная литературная и языковая политика. Все заняты «придумыванием русских слов на смену иностранным»,6 исконно русские песни, созданные народом, вытесняют «капризное» индивидуальное творчество. «Коренев слышал от Стольникова рассказы про то, как перед революцией, в начале двадцатого века, на смену героическим смелым песням русского народа пришли романсы ”со слезой”, как пирушку у костра на военном биваке в кругу удалых солдат сменил душный аромат отдельного кабинета, и неслась рвущая сердце тоскливая песня цыганки. С больными песенками Вертинского, с полными недоговоренности поэмами Блока и стихами Бальмонта пришли безграмотные пошлости Игоря Северянина, Маяковского и Мариенгофа, пропитанные издевкой над религией и родиной, стала Русь, ”кокаином распятая на мокрых бульварах Москвы”, и полетела в тартарары большевизма».7

Открытость авторской позиции Краснова проявилась в тексте не только в идеологических установках, но и непосредственно лексически. Автор откровенно заявляет о самом себе, подавая собственный образ посредством ремарок, субъективных характеристик персонажей, словесных формул типа «родной Тихий Дон» и пр. Так, например, герой романа Бакланов определенно выражает не только идеологию Краснова, но и несет на себе его личностные черты: «Идемте, Дятлов, – хватая за рукав, сказал Бакланов, – а то как бы я по своей казацкой привычке морду этому мерзавцу не раскровянил».8

Подобная авторская позиция явственно отражалась на всем языковом строе романа. Утопическая действительность потребовала адекватных языковых средств. Мир идеальной России – это мир гипербол; одно из показательных, по Краснову, достижений страны – продовольственное изобилие. Автор рисует и не скупится на повторения ярких картин застолий, пиров. «Большой белый простой стол, накрытый чистыми холстами, вышитыми по краям пестрым узором, был заставлен дымившимися паром блюдами. В лице стола, за красномедной кастрюлей, дымящейся свежей ухой, растянулся на железном черном противне чуть не дымящий, тонкими пузырями запекшейся корки покрытый и сухарями усыпанный сочный пирог, нарезанный с края большими ломтями. Видны были белые пушистые края и начинка. Пирог был наполовину с капустой, наполовину с белыми грибами. За ним, желто-коричневый, лоснящийся в своей пожаренной кожице, обложенный кашей, стоял поросенок с воткнутой в него большой вилкой. Дальше, окруженное венками из пестрых георгин и нежных лохматых изток–роз, стояло блюдо с румяными яблоками, золотистыми длинными грушами и темными, сизым налетом покрытыми, сливами, за фруктами стояла индейка, зажаренная в своем соку, белели вареные цыплята в просе, и все заканчивалось большой толстой ватрушкой с крупными изюминами, выложенными так, что выходило: ”Добро пожаловать”».9 Гармоничный и обильный мир вещей, пищи и жилья создан для блага величественных, спокойных, прекрасных душой и телом людей. Подчеркивается их физическая красота и совершенство. Думается, не случайно первая увиденная путешественниками картина вновь открытой России – явственно пасторальна: «Холмы волнистыми, мягкими, зелеными грядами спускались к реке. В небольшой балке паслось стадо. Коровы задумчиво стояли в низине… серовато–белые курчавые бараны разбрелись по скату. Спиной к подходившим путникам сидел мальчик лет двенадцати, и в руке у него была дудка».10

 Утопическое сегодня, по Краснову, появилось не потому, что мыслители революционного толка воспевали неведанное и непредсказуемое будущее, а благодаря возвращению к собственным истокам, к прошлому. В этой связи для писателя прошлое намного продуктивнее самого радужного будущего: «Коренев задумался. Вспомнил уроки истории, тайком читанные книги Ключевского, Соловьева, записки лекций профессора Шмурло. Россия шла до императора Петра своим путем… Своим умишком жила Русь и берегла свое для детей своих. Боялись цари москов-ские далеко ушедшего Запада и медленно, но верно уходили от недвижного покоя Востока… новые вожди подошли к отправной точке – к допетровскому времени, вошли в деревню и, ничего не ломая, стали строить новую Русь по русскому обычаю, для которого немецкий порядок непригоден… И как будто хорошо вышло».11

Краснов не дает читателю ответа на главные во-просы: как и каким образом изменилась собственно сущность русского человека, насколько он теперь гарантирован от «ошибок прошлого»? Автор сосредоточен на периферийном: нет больше страшных пожаров, истреблявших целые деревни, т. к. русские химики изобрели особый антипожарный раствор; ученые концентрируют теперь облака над засушливыми районами, вызывая дождь и т. д., и т. п. В централизованной монархии все довольны и счастливы. Рисуемые Красновым картины могут вызвать неоднозначную реакцию: «Во здравие, – торжественно, дрожащим от волнения голосом провозгласил старый Шагин, – державного хозяина земли русской, государя императора Михаила Всеволодовича.

На занавеси, постепенно выдвигаясь из глубины, сначала мутное, потом все яснее и яснее, появилось, как живое, лицо. Большие серо–голубые глаза смотрели с неизъяснимой добротой… Чистое красивое лицо (это и есть сам император. – П. Г.), обрамленное бородой, было полно благородства…

Все слышнее и отчетливее становились звуки величественного русского народного гимна…

– В каждом доме, в каждой квартире, в каждой избе, – говорил тихо Клейсту учитель, – есть такой прибор светодара с дальносказом. Это неизменный ”подарок каждой брачующейся чете”».12

Закрытость обоих обществ («здесь» и «там») подчеркивается и многозначительным пространственным символом, немало сообщающим именно читателям конца ХХ в. Россия и Европа отделены друг от друга непроходимой стеной: «Стена встала перед нами… хуже стены. Стену перелезть можно – эту никак не осилишь».13 Это не только физическая преграда (заросли чертополоха), это идеологический кордон, граница двух разных укладов мышления.14 Эта образовавшаяся стена, по мнению жителей утопической Руси, дала им прожить «самостийно», без чужого влияния и вмешательства. Но теперь пришло время открыться миру. Возникает все та же экспансионистская идея (сродни мессианской): «раскрыть глаза» погрязшей в грехах индивидуализма и атеизма Европе, показать ей выход, а если не получится – то навязать счастье и силой. Этой темой наполнена третья часть романа. Утопия тут переходит в «наступления» на мир «за чертополохом». Все обретает постепенно целостность. Российская империя демонстрирует миру свой подавляющий военный потенциал. Краснов–историк на этих страницах уступает место военному утописту: «Этот аппарат носит название ”Моя воля”. На тридцать миль распространяется его влияние. И когда он устремит свои ”веди–лучи” на какое–либо судно, то рулевое колесо этого судна будет поворачиваться туда, куда я поверну это небольшое колесо прибора. И никакие силы не в состоянии противиться ему».15

Утопия Краснова, эта «историческая сказка», которая неминуемо заканчивается счастливо, наполненная силой национального оптимизма, преодолевает катастрофизм и «конечность» реальности, раздвигает рамки эмигрантского мира. Не случайно эпиграфом романа служат знаменательные слова: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем», – которые, помимо уже указанной фольклорной ассоциации, придают тексту определенный утопический характер. Ошибки отцов, не сумевших сберечь старую Россию, преодолеваются их детьми, воспитанными на сказках и создавших, по сути, новый мир по рецепту этих самых сказок.

Граница времени и миропонимания для Краснова, таким образом, легкопреодолима. Мир понимается в бинарной оппозиционности и построен сугубо антонимично. Это одна из моделей пони- мания феномена границы в литературе русского зарубежья.

Вторая модель принадлежит перу исторического беллетриста Сергея Рудольфовича Минцлова и развивает парадигму «мистико–эсхатологического» понимания границы.

 Чудо – это то, что, по Минцлову, связует прошлое с настоящим единой нитью. Уже нельзя точно узнать факта, нельзя воскресить историю, но живое продолжение чудесной и мистической жизни существует и сейчас. История в таком понимании едина. Одним из «свидетельств» этого являются (в рассказе «Бред») драгоценные камни: благодаря им, по словам профессора, соединяются времена «Ваала, Нерона, гуннов, – все бедствия всех времен и народов сразу слились бы в неистовом вихре!..»16 (Так, исподволь, посредством «мистического» и «чудесного» в минцловскую новеллистику и входит собственно историческая тема.)

Этой же теме посвящен рассказ «Чудо». Это, так сказать, «классический» текст минцловского понимания структуризации повествования. Тут заявлена излюбленная оппозиция «рассказчик – повествователь», «статика – динамика», «событие – вечность», «прошлое – надвременное», «факт истории – История». Есть «пролог» и «эпилог»: «Я сидел на некрашеной лавочке перед крутым обрывом и глядел на белые дали и черные еловые леса противоположного берега; глубоко внизу, в отвесных стенах, изгибалась снежная гладь широкой реки; неподалеку от меня, вокруг крестов и пяти голубых (мы, конечно, узнаем излюбленное местоположение повествователя – кладбище; кроме этого, совершенно определенна визуальная аллюзия на картины Брейгеля. – П. Г.), полинявших главок вросшей в землю церковки, с криком кружились галки; за пустырем начиналась слободка; вдоль низеньких домиков тропками тянулись затоптанные мостки для пешеходов; улица была безлюдна; за бесконечной длиной ее сумрачное зимнее небо мешалось с колокольнями; смутным хаосом, в дыму и тумане, раскидывался город».17

Концепты «обрыв», «белые дали», «пустырь», «безмолвие», «бесконечная длина», «смутный хаос», «дым и туман» создают явственную мифологему «творящегося мира», «создающегося града». История либо еще не началась (первый день творения – хаос, затем отделение неба от земли – взгляд повествователя сверху), либо уже кончилась (обрыв и два берега, кладбище). Цветовая символика белых далей и черных лесов – как реализация библейского «и отделил свет от тьмы».

Если «пролог» рассказа еще дает возможность интерпретировать итог Истории в ключе позитивности и надежды, то «эпилог» снимает все иллюзии: «Из–под края мрачных облаков блеснул алый шар заходившегося солнца; нежданно наступил час Страшного Суда: и земля и небо вдруг вспыхнули в стихийном, всеобщем пожаре. Низко нависшее небо превратилось в изрытый свод чудовищной раскаленной пещеры: с него струями хлынуло расплавленное золото; весь воздух заполнился путаницей из бесчисленных нитей – хлопьями повалил снег».18

Эта «пограничная» модель целиком замкнута, литературо– и мифоцентрична. Эсхатологическое положение мира в ней заявлено совершенно отчетливо и однозначно. Человек может явиться свидетелем как творения мира (создание, к примеру, произведения искусства), так и конечного катаклизма (миропонимание тех же эмигрантов, как в «ковчеге» плывущих по чужим странам из погибнувшей отчизны). Это модель, в отличие от первой, красновской, целиком пессимистична, направлена в прошлое.

 Таковы, в самых общих и предварительных чертах, некоторые разновидности пространственно–мировоззренческих, «граничных» сюжетов в литературе русского зарубежья.

 

Ссылки:

1 Галенин Б. Жизнь, творчество, смерть и бессмертие // Краснов П. За чертополохомъ. – М., 2002. – С. 47.

2 Краснов П. За чертополохомъ. – М., 2002. – С. 145.

3 Там же. – С. 68.

4 Там же. – С. 195.

5 Там же. – С. 195–196.

6 Там же. – С. 171.

7 Там же.

8 Там же. – С. 94.

9 Там же. – С. 134–135.

10 Там же. – С. 111–112.

11 Там же. – 169–170.

12 Там же. – С. 139.

13 Там же. – С. 102.

14 В этой связи определенное место в романе занимает латвийская тема. Именно через территорию Латвии путешественники проникают в Россию. Но Краснов подчеркивает древнюю русскую принадлежность этих земель. Даже спустя столько лет по прошествии революционных потрясений, именно тут живут потомки русских людей, хранят память о прошлом России: «Несмотря на то, что Латвийская республика существовала уже полсотни лет, а Россия столько же лет как погибла, население говорило по–русски. Здесь была граница… Дальше латвийского города Мариенбурга поезда не ходили» (С. 96). Подробнее о «границе» и ее «переходе» см.: Пономарева Г. Граница и проволока // Труды по знаковым системам. – Тарту, 1988. – Т. 26. – С. 186–198; Мекш Э. Переход границы // Philologia. Рижский филологический сборник.– Рига, 2002. – Вып. 4. – С. 192–200; Глушаков П. С. Роман П. Н. Краснова «За чертополохом»: история и утопия // Филологические чтения – 2003. – Даугавпилс, 2004. – С. 134–143.

15 Краснов П. Указ. соч. – С. 252.

16 Минцлов С. Р. Чернокнижник. – Рига, 1928. – С. 26.

17 Там же. – С. 30.

18 Там же. – С. 39.

дата обновления: 02-03-2016