Многоракурсные полиэйконические изображения в металлопластике таежных культур Западной Сибири

И. Л. Симонова (Омск)

МНОГОРАКУРСНЫЕ ПОЛИЭЙКОНИЧЕСКИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ В МЕТАЛЛОПЛАСТИКЕ ТАЕЖНЫХ КУЛЬТУР ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

В металлопластике таежных культур раннего железного века и средневековья известно значительное количество полиморфных изображений. В некоторых случаях перед исследователем встает проблема определения их базового ракурса и интерпретации. Подобные изображения фигурируют в научной литературе под несколько условным названием «перевертыши».1 На наш взгляд, лучше раскрывает сущность явления другой термин – «многоракурсные полиэйконические изображения». Все они построены по сходной схеме: состоят минимум из двух композиционных пластов (самостоятельных образов), образованных общими изобразительными элементами, которые могут восприниматься одновременно или поочередно, являясь взаимозаменяемыми и взаимодополняемыми по отношению друг к другу, в зависимости от поворота изделия на 90° или 180°.

Можно выделить несколько подтипов данных композиционных построений по доминирующей осевой линии – расположению всех композиционных элементов либо по вертикали, либо по горизонтали. Именно вертикальная компоновка определяет многора- курсность изделия. Возможно, подобные изображения являются наиболее архаичными. Они нередки для изобразительной традиции мобильного искусства Сибири эпох палеолита, неолита, энеолита, в гораздо более малом объеме присутствуют в изделиях бронзового века и получают свое дальнейшее развитие в металлопластике таежных культур Урало-Сибирского региона раннего железного века, где сохраняются вплоть до средневековья. Как правило, это композиции на изделиях, чье функциональное назначение, и, как следствие, положение в контексте реальной культуры (учитывая возможную ситуативную инверсию), нам неизвестно. Можно выделить следующие наиболее часто встречающиеся сочетания образов: человек-птица, человек-животное, животное-птица, животное- животное.

Взаимозаменяемые многоракурсные композиции с антропоморфно-орнитоморфными изображениями известны на изделиях таежных культур Урала и Западной Сибири (кулайская, иткульская). Исследователями отмечалось, что «если перевернуть вверх ногами некоторых птиц, получаются столбообразные фигуры с поднятыми руками, выпуклины на хвосте и вертикальный валик вдоль тулова обозначает ”лицо”».2 В коллекцииОГИК-музея г. Омска подобная композиция зафиксирована на бронзовой подвеске в виде фигуры птицы с личиной на груди из Мурлинского клада (III-II вв. до н. э.) .3 При повороте на 180° изображение птицы воспринимается как антропоморфная фигура с поднятыми вверх руками. В этом же положении изделие напоминает личину в трехрогом головном уборе. Аналогичные композиционные построения мы находим вкулайских изделиях, происходящих из Парабельского культового места, Пиковки.4 В МАЭ ОмГПУ находится другое полиморфное изображение, представляющее собой бронзовую фигурку птицы с серповидными крыльями из многослойного Красноярского археологического комплекса.5 В инвертированном положении изображение воспринимается как антропоморфная личина в высоком головном уборе. Круглыми выпуклинами обозначены глаза и рот, нос передан прямой вертикальной линией.

К антропоморфно-зооморфным изображениям можно отнести изделие из Богочаново, представляющее собой перевернутую V-образную фигуру, увенчанную ромбообразной личиной с тремя острыми отростками в верхней ее части, которые, по мнению В. А. Могильникова, могли обозначать головной убор и иметь какое-то магическое значение.6 От обеих ветвей перевернутой «V» в их средней части отходят по два отростка. При повороте изделия на 180° изображение напоминает голову оленя или косули. В этом ракурсе V-образная фигура с боковыми отростками воспринимается как рога, два отростка, отходящие от боковых сторон ромба – как уши. Аналоги данному изображению автору пока не известны.

На наличие антропоморфного компонента в так называемых«древовидных» композициях, которые многие исследователи традиционно связывают с «культом деревьев», «культом плодородия», указал Я. А. Яковлев. Классический пример, приведенный им, «древовидное» изделие, происходящее из Кривошеинского культового места, состоящее из трех параллельных пластинок, соединенных у основания и оканчивающихся головами животных. Во множестве публикаций оно помещалось в прямом смысле «вверх ногами». В инвертированном положении Я. А. Яковлев трактует его как мужскую фигуру. Интересно, что все известные «древовидные» изображения являются многоракурсными и, соответственно, могут трактоваться по-разному (кривошеинские, кулайские, ишимские, парабельские, бакчарские находки).7 В ряде случаев они действительно могут восприниматься как антропоморфные фигуры.

Следующая устойчивая пара персонажей на взаимозаменяемых многоракурсных композициях – животное-птица. В МАЭ ОмГУ представлены две зооморфные фигурки богочановской культуры «с вытянутыми тупыми мордами, небольшими рожками и раздвоенными на концах передними и задними конечностями» (Окунево V, V – II вв. до н. э.).8 При повороте на 180° обе фигурки могут восприниматься как изображения летящих птиц. При этом хвост зверя с задними лапами образует птичью голову с хохолком, передние, более длинные, ноги воспринимаются вертикально поставленным в полете крылом, морда животного – птичьим хвостом, а уши (рога) – птичьими лапами. С данными изделиями сходно кулайское орнитоморфное изображение, найденное на Саровском культовом месте. «Очень схематично – одной удлиненной полосой – передан профиль птичьей фигуры в полете при движении влево. Голова – крупная, длинноклювая, шея длинная. Короткими парными отростками вверху и внизу изображены крылья и ноги птицы».9 При повороте на 180° изделие воспринимается как изображение животного, аналогичное окуневским. Из Самусьского IV поселения происходит профильное изображение птицы с массивным клювом; крыло начинается от шеи, расположено параллельно туловищу, имеет четыре перьевых отростка, направленных вниз; у птицы две лапы, туловище завершается хвостом с четырьмя отростками – три направлены вниз, четвертый расположен под углом 60°, на хвосте имеется небольшое овальное отверстие.10 При повороте на 90° против часовой стрелки изображение воспринимается как зооморфное. При этом птичий хвост «превращается» в голову животного с отверстием-глазом, две птичьих лапы обозначают передние конечности животного, а крыло – хвост(?). Задние лапы не показаны.

Известны также сочетания образов в многоракурсных композициях: «птица-птица» и «животное-животное». Интересно изображение гуся из белой бронзы, найденное на дне «святого» сундука в пос. Оволынгорт (р.Сыня, Таежное Приобье; X-XII вв.). С боков туловище украшено двумя псевдовитыми шнурами и двумя рельефными валиками. В спине имеется отверстие. Показаны уши, плоский клюв, глаз обведен глубоким желобком. Клюв и грудь птицы соединены рельефным столбиком. «Грудь гуся выполнена в виде широкого птичьего клюва, что вместе с расположенным рядом ”глазом” при повороте изображения на 180° позволяет предполагать, что художник запечатлел в одной фигуре два образа. В этом случае рифленый столбик мог означать хохолок птицы».11

Плоское ажурное изделие, происходящее из Саровского культового места, представляет собой профильную фигуру хищного животного с непропорционально большой головой, повернутой влево. Показан огромный овальный глаз-отверстие и раскрытая пасть. Туловище ажурное, без перемычек. На шее персонажа в один оборот обмотана тонкая серебряная пластинка.12 При повороте изделия на 180° оно воспринимается как голова животного (лося - ?), повернутая вправо. Интересно, что в одном положении показана голова хищного (хтонического) животного, в другом (перевернутом) – копытного. С данным изделием сходно изображение хищного животного из Кривошеинского культового места в характерном для западносибирской металлопластики скелетном стиле. В инвертированном положении оно воспринимается как передняя часть зооморфного изображения (копытного - ?).13

Таким образом, в изделиях культового литья Урала и Западной Сибири зафиксированы взаимозаменяемые многоракурсные композиции, представляющие собой антропоморфные и зооморфные образы в различных сочетаниях. Наличие подобных композиционных построений с формальной точки зрения можно объяснить высокой степенью стилизации таежной металлопластики раннего железного века и средневековья. Однако, если обратиться к семантике рассматриваемых композиций, их существование, вероятно, связано с нерасчлененностью архаичного сознания на сферу природы и сферу человека – концепцией «взаимооборачиваемости» всех сторон и проявлений действительности. Таким образом, логично предположить, что взаимозаменяемые многоракурсные композиции на культовом литье были связаны с представлениями о переходе из одного состояния в другое (человече-ского в животное, видимого в невидимое, живого в мертвое) и были включены в текст обряда. Именно многоракурсность говорит об определенных действиях, которые могли совершаться над этими изделиями.

Известно, что поворотами (переворотами) в мифологических представлениях разных народов отмечался рубеж между мирами, что должно было символизировать замену одного пространства другим.Соответственно, для перехода из одного состояния в другое нужно было повернуться, перевернуться, повернуть некий магический предмет. Подобные примеры известны из этнографических наблюдений. Так, коми-пермяки, если православный святой не угодил им, переворачивали икону вниз головой. В таком положении она воспринималась как бы выключенной из земной жизни. Переворачивание считалось у сибирских аборигенов условием попадания в преисподнюю. Северные буряты, обычно сжигавшие своих умерших на вершинах холмов и гор, шаманов, приносящих вред людям, зарывали живыми в землю вниз головой.

Примерно тот же результат имела замена правого на левое – придание зеркального ракурса. Селькупы при погребении одевали покойного наоборот: правую рукавицу на левую руку и т. д., чтобы он попал в мир мертвых. Главный смысл ритуальной ориентации – демонстрация направления, по которому жертвенный дар или умерший (его душа) должны отправиться, чтобы попасть в уготованное им пространство. 14

Так антропоморфно-орнитоморфные взаимозаменяемые изображения соотносятся с мифологиче-скими представлениями урало-алтайских народов, считающих человека существом двуединой природы: с одной стороны – человеком (двуногим), с другой – птицей (пернатым), что связывалось с происхождением от птицы-предка. Скорее всего, этим обусловлены многие обряды и представления (душа-птица, мотив оборотничества, участие птицы в переходных обрядах, комбинированные образы культового литья). Можно предположить, что антропоморфно-орнитоморфные фигурки при жизни человека являлись своеобразными оберегами и находились в одном, фиксированном положении (выглядели как антропоморфное изображение), а переворачивались только в момент совершения погребального обряда. Однако сравнительно небольшое количество известных автору изображений такого рода позволяет предположить, что все они могли быть шаманскими атрибутами и использовались не столько в погребальных обрядах, сколько во время камланий, мистических путешествиях шамана, т. е. в обрядах, так или иначе связанных с пересечением границы между мирами мифологического космоса.

«Древовидные» композиции с антропоморфно-зооморфными образами органично вписываются в основную космогоническую схему древнего мифа «дерево-человек-животное», в которой отражены формы рождения и развития, формы организации мира. «Мифический человеческий мир – это мир чувственной субъективности, т. е. человек читает текст природы как собственную жизнь. В мифическом мире ВСЕ способно оборачиваться во ВСЕ. Причем это “оборотничество” представлено в различных образах и символах и едино в трех сферах жизни, на трех уровнях: уровень земли, уровень человека, уровень неба».15 Я. А. Яковлев отмечает также, что очень многие подобные композиции при горизонтальном расположении позволяют интерпретировать их как космические символы границ между мирами.16

Сложнее трактовать такие сочетания образов как «животное-птица», «животное-животное» и «птица-птица». Можно, конечно предположить, что данные персонажи являются своеобразными зооморфными классификаторами, относящимися к разным мирам мифологического космоса (птица – животное, хищное животное – копытное животное, водоплавающая птица – лесная птица), или соотносимы с конкретными персонажами неизвестных автору мифологических сюжетов. Однако подобные утверждения во многом были бы голословными. Поэтому они требуют более детального исследования и подкрепления рассуждений конкретными фактами.

Ссылки:

1 Труфанов А. Я., Труфанова Ж. Н. Кулайские перевертыши // Барсова гора: 110 лет археологических исследований. – Сургут, 2002. – С. 133-140.

 2 Угорское наследие. – Екатеринбург, 1994. – С. 36.

 3 Чернецов В. Н. Древняя история Нижнего Приобья. – М., 1953. – С. 152-154. – Табл. XI. - Рис. 5.

 4 Чиндина Л. А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. – Томск, 1984. – С. 241-243. - Рис. 35; 36, 2, 6; 37, 2, 6, 7.

 5 Dancenko M. Die Besiedlungsabfolge des Gorodisce Krasnojarka und seineKontakte // Eurasia antique. Zeitschrift fur archaologie eurasiens. – Band 6. – Schriftleitung Berlin, 2000.

 6 Данченко Е. М. Южнотаежное Прииртышье в середине – второй половине 1 тыс. до н. э. – Омск, 1996. – С. 68. - Рис. 56, 1.

 7 Труфанов А. Я., Труфанова Ж. Н. Указ. соч. - С. 133-136. - Рис. 1-8.

 8 Матющенко В. И., Полеводов А. В. Комплекс археологических памятников на Татарском увале близ деревни Окунево. – Новосибирск, 1994. – С. 86. - Рис. 63, 10, 11.

 9 Яковлев А. Я. Иллюстрации к ненаписанным книгам. Саровское культовое место. – Томск, 2001. – С. 68.

 10 Чиндина Л. А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. – Томск, 1984. – С. 187. - Рис. 25.

 11 Бауло А. В. Древний металл из святилищ обских угров (новые находки) // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2002. – № 2 (10) – С. 150, 159. - Рис. 6 а.

 12 Яковлев А. Я. Указ. соч. – С. 54. - Рис. 55.

 13 Труфанов А. Я., Труфанова Ж. Н. Указ. соч. – С. 137. - Рис. 12.

 14 Косарев М. Ф. Приношение к внеземным сферам в сибирском язычестве // Жертвоприношение. – М., 2000. – С. 43.

 15 Абсалямов М. Б. Система образов и символов в скифо-сибирской мифологии // Наскальное искусство Азии.– Кемерово, 1995. – Вып. 1. – С. 60-61.

 16 Яковлев А. Я. Указ. соч. – С. 229-230.