Курская тьма – пограничье Руси и Золотой Орды

С. П. Щавелев (Курск)

КУРСКАЯ ТЬМА — ПОГРАНИЧЬЕ РУСИ И ЗОЛОТОЙ ОРДЫ¹

Интересующий нас участок русско-ордынского пограничья XIII–XIV вв. в отечественных источниках фигурирует в качестве «Курской волости (области)», а в татарских как «Курская тьма». Летописный терминтьмасоответствовал татарскому тумену, т. е. наиболее крупному, примерно десятитысячному подразделению монгольского войска и, соответственно, территории, способной выставить армию похожего размера. Реальныетумены, ясное дело, сплошь и рядом оказывались в несколько раз меньше указанных размеров, однако данный термин оставался показателем наиболее крупной административно-территориальной единицы на территории Орды.

Излагаемый ниже материал наводит на некоторые общие размышления о роли пограничного фактора в истории государств и культур. Так, для земледельческих социумов граница обычно ассоциируется с периферией, культурно отстающей от некоего столичного центра, в пользу которого перераспределяются престижные ресурсы. А в условиях кочевых (или полукочевых) обществ с их матричным воспроизведением исходных социально-политических структур на все новых землях граница, напротив, притягивает к себе необходимые ресурсы извне, со стороны соседей-«доноров» и потому развивается динамичнее ранее покоренных номадами территорий. В качестве своеобразной модели намеченной разницы здесь фигурирует Курское Посеймье — одна из летописных областей средневековой Руси.

Ключевым среди письменных источников для уточнения положения курских земель в ордынскую эпоху является ярлык крымского хана Менгли-Гирея, направленный им польско-литовскому королю Сигизмунду IКазимировичу (1467–1548) в 1507 г.² Тогда эти владыки заключили между собой договор о совместной борьбе против Москвы. В нем перечисляется целый ряд городов «с данями и выходами, с землями и водами» (т. е. всей населенной округой и податями с нее) на русской территории, которые Крым якобы уступал Литве. В действительности к началу XVI в. большинство этих районов давно уже вышло из-под любой, даже символической зависимости и от татар, и от литовцев, перейдя с 1500 г. под власть Москвы. Однако другая группа отмеченных этим же ярлыком земель, а именно — юго-восточные (включая какую-то часть Курского Посеймья), и в начале XVI в. могла прямо или косвенно зависеть от татар, поскольку напрямую примыкала к их кочевьям. Если учесть, что по договору с литовцами крымский хан обязался идти войной на южные районы Московского государства (и свое обязательство выполнил летом того же 1507 г., осадив Белев, Одоев, Козельск), то перечень тамошних поселений не должен восприниматься как целиком формальный или легендарный.

К тому же содержащийся в ярлыке список топонимов отражает гораздо более раннее состояние политической карты Восточной Европы. Ведь этим актом Менгли-Гирей подтверждает, пускай и чисто декларативно, более ранний ярлык своего отца Хаджи-Гирея, адресованный великому князю Литвы Витовту примерно в 1428 г. Витовт помог Хаджи-Гирею победить конкурентов в борьбе за ханский престол, и в благодарность тот «передавал» ему кучу владений Джучидов в Западной и Восточной Руси. Хотя и тогда, в начале XV в., Литва уже несколько десятилетий, как захватила у Орды большую часть этих владений, нет оснований сомневаться, что изначально, во второй половине XIII – первой половине XIV вв. они подчинялись именно Орде.

Чтобы убедиться в реалистичности содержащегося в ярлыке каталога древнерусских городов, перечислим все те из них, что располагаются этим документом на восток «от Киева». Открывающие перечень «Непорожъ и Глинескъ со всеми их людьми» однозначно локализуются на Суле; это летописные города Снепород и Глинск. Затем следуют «Жолважъ, Путивль зъ землями и водами». Второй из этих топонимов общеизвестен, а первый известным «Списком русских городов» помещен на Псел, где-то в верховьях этой реки, т. е. там, где она действительно сближается с путивльским участком Сейма. Далее в ярлыке идет следующая группа топонимов. Биринъ-синячъ — это, вероятно, ошибочно контаминированные переписчиком или издателем документа летописные города Бирин на Сейме, рядом с Путивлем, и Синец на Суле. Хотеллосичи —результат похожей путаницы двух центров. Хотень и Лосичи (Лощицы, Лошичи), судя по тому же «Списку городов», на Псле; а по иной локализации последний центр — на Ворскле, при впадении в нее р. Буромли (в прошлом Лошицы?).Хотмышлы — конечно, нынешний город Хотмыж-(е)ск, летописный Хотмышль на Ворскле же. Ницяны — безусловно, летописный Ничян, нынешнее городище Ницаха на р. Ворсклице, притокеВорсклы.Черниговская тьма и следующий за ней Рылескъ «со всеми выходами и данями» явно соответствуют одноименным княжествам. Наконец,Курская тьма «с выходами и данями, с землями и водами» с ордынской точки зрения суть бывшее Курское княжество, по крайней мере, какая-то его часть. С другой же может быть соотнесена упомянутая источником далее «Сараева сына Еголдаева тьма».³ Если учесть, что всего на территории Восточной Руси насчитывается двадцать семьтуменов (тем), то наличие на Сейме-Псле и на Осколе-Дону двух из них (Курской и Еголдаевой) вполне соразмерно (Великое княжество Владимирское включало пятнадцать тем, Рязанское — две, Нижегородское и Тверское — по пять).

Наследники Еголдая продолжали владеть какими-то осколками его тьмы: в 1497 г. литовский князь Александр Казимирович закрепил упомянутые Милолюб и Оскол (на одноименной реке и располагалось Еголдаевогородище) за некими киевскими боярами — потомками (по женской линии) князя Романа Яголдаевича.⁴ Судя по этому документу, ордынский выходец Еголдай (Яголдай) — фигура вполне реальная. Курская же тьма сохранила в своем названии имя соответствующего княжества, видимо, потому, что получила поначалу статус баскачества (о чем мы знаем по известному летописному сюжету в статьях 1283–1284 гг. о борьбе с тамошним наместником Ахматом тех русских князей, чьи уделы располагались на правобережье Сейма, севернее Курска).⁵

С окончательным переходом южной Руси под власть Орды Курск явно потерял столичную в свой области роль. Это видно, например, по документам дипломатической переписки Крыма и Москвы. Сменившийскончавшегося Менгли-Гирея на ханском троне Магмет-Гирей в 1515 г. предлагал союз против Литвы великому князю Василию Ивановичу. За свою помощь Москве он требует уступить Крым обратно, ту «область нашу», что «к нам тянут: Брянеск, Стародуб, Почап, Новый Городок, Рылеск, Путивль, Карачев, Радогощ, те писаные восемь городов из старины наши были, и потому отцу твоему великому князю Ивану мы их дали по нашему их слову, взяв Одоев в головах, тридцать и пять городов из старины деда нашего были, а отцу твоему великому князю Ивану мы их дали...»⁶ (курсив мой — С. Щ.) Курск, должно быть, подразумевался в числе тех тридцати пяти городов, что группировались вокруг восьми окружных центров. Эта последняя роль для восточного Посеймья перешла тогда, как видно, к Рыльску и Путивлю.

Последние собственно курские князья фигурируют в Любечском синодике. Это два Георгия, отец и сын; затем Дмитрий с женой Феодорой; наконец, их сын Василий с женой Анастасией. Этот последний князь — Василий Дмитриевич значится там как «убиенный от татар».⁷ Установить точное место всех этих князей на родословном древе дома Рюриковичей за-труднительно. По всей видимости, они принадлежали к старшей ветви северских князей Ольговичей, раз занимали второй по значению стол в Черниговской земле. Не менее трудно судить, как именно погиб самый последний курский князь, — при каком-то татарском набеге (1275?) или же в самой Орде. Печальных примеров и того, и другого исходов в эпоху монгольского ига над Русью случалось немало.

Судя по следующим событиям на территории Курского края,⁸ убирая курских князей, захватчики расчищали себе место для постоянного поселения, форпоста Орды рядом с самим Курском. Таким центром монгольского присутствия в Курском Посеймье явно становится нынешнее городище Ратское, расположенное километрах в двадцати от Курска, у д. Городищ и с. Беседина. Древнерусский детинец этого археологического комплекса в татарскую эпоху вроде бы запустел, зато прилегающие к нему укрепленные поселения-I и II, общей площадью свыше двадцати гектаров, продолжали активно функционировать. Перед нами иллюстрация общего вывода исследователей татаро-монгольской истории: «Характерной чертой городской жизни Золотой Орды была тенденция к переносу городских столиц и строительству новых городов».⁹ Для неоимперскойполитики это вполне естественно.

Крепко обосновавшись на Рати, захватчики поначалу сохранили по соседству более мелкие, чем былое Курское, княжения — Рыльско-Воргольское и Липецкое, чьи князья (явно младшие по отношению к устраненным курским Ольговичам) фигурируют на страницах летописи в конце XIII в. Как показал ход дальнейших событий, округи этих летописных городов оказались использованы татарами в качестве людского резервуара для заселения своих собственных городов-слобод в этих же местах. Прямо разрушив же Рыльск, Липовеческ, Воргол и прочие здешние города, монголы бы получили на месте Курского Посеймья выжженную пустыню, что, вероятно, не входило в их планы. Ведь Курск со своей округой и прочие «восточные территории» Руси по верховьям Ворсклы, Оскола, Северского Донца и Дона вплотную прилегали к кочевнической Степи. Для представителей ханов Джучидов, безжалостно разорявших своими набегами и данями более отдаленные земли Руси, Курский регион давал идеальную возможность повторить ставшую им привычной поселенческую структуру Нижнего Поволжья, где летние кочевья соседствовали с городскими (комфортабельными по тем временам) зимовищами.

В этой связи позволительно усомниться в тезисе В. Л. Егорова о том, что «заинтересованность в создании и сохранении таких зон (как Курская тьма — С. Щ.), проявляла не золотоордынская кочевая аристократия, владевшая обширными степными улусами, отвечавшими всем требованиям скотоводческого хозяйства, а определенная чиновничья прослойка, действовавшая в сфере откупов и сбора дани».¹⁰ Ведь Курск со своей округой и прочие пограничные территории Руси по верховьям Ворсклы, Оскола, Северского Донца и Дона вплотную прилегали к кочевнической Степи. Это город Дядьков и вся Болховская земля, прилегавшая с запада кКиевской. Согласно Ипатьевской летописи, «оставили [целыми и невредимыми] их татары, да им орють пшеницю и проса».¹¹ Этот район в 1241 г. разгромил Даниил Галицкий, дабы досадить Орде (точно также, напомню, отреагировали на татарскую колонизацию части своих земель князья курской округи).

По мнению ряда историков (от Б. Д. Грекова до В. А. Кучкина), западное «крыло» Джучиева улуса от Дона до Днепра (в том числе Курская тьма) было уступлено сарайскими ханами из фонда своих владений темнику Ногаю в условное (частичное) владение: сохраняя в принципе (в конечном счете) подчинение столице — Сараю (выставляя по его приказу войско, подлежа верховному суду хана), Курская тьма выплачивалаподати в ногаеву Орду. Хотя собственные кочевья Ногая располагались где-то между Дунаем и Днепром, Курская тьма «тянула» первоначально к этому улусу. Позднее, вследствие дробления обширных владений Ногаяпосле его гибели в начале XIV в., на их территории выделилось до десятка относительно мелких улусов, разошедшихся по рукам разных Чингизидов — ханов и царевичей. В числе этих «осколков» улуса Джучиеваоставалась, как видно, и Курская тьма.

Выбор Посеймья и сопредельных ему земель как весьма привлекательного для Орды района косвенно подтверждается позднейшими, за XV в., русскими источниками. Те свидетельствовали, что «цари» (ханы) Ногайской орды кочуют по Донцу и Осколу, ревниво защищая эти угодья от проникновения сюда посторонних — неоднократно грабили тут «московских гостей». Именно по здешним водоразделам: сначала Ворсклы и Северского Донца, затем Псла, Сейма и Оскола; наконец, Тима и Кшени пролегали в позднем средневековье и начале нового времени магистральные пути (сакмы) татарских посольств и набегов на Литву и Московскую Русь.

Прототипом описанной нами применительно к Посеймью оседло-кочевой поселенческой структуры служил Каракорум во внутренней Монголии, в окрестностях которого кочевала ставка великого хана. В столице же «ковали оружие, отливали огромные чугунные втулки для боевых колесниц, сюда стекалась дань завоеванных провинций, тысячи купцов везли в город награбленное золото и серебро, продовольствие, предметы роскоши».¹² Как отмечают исследователи истории Золотой Орды, именно во второй половине XIII в. в Джучидском улусе его монгольская аристократия, добившись суверенитета для своей правящей династии, от политики грабительских набегов на своих оседлых соседей переходит к политике покровительства таковым с целью создать надежный источник постоянного налогообложения. За первую половину XIV в., при ханах Джанибеке и Узбеке, у монголов достигают своего расцвета городская жизнь, торговля и денежное обращение вообще. В золотоордынской экономике окончательно утверждается симбиоз кочевого и оседлого населения.

В этой связи появление постоянного монголь-ско-русского анклава в Верхнем Посеймье выглядит вполне понятным. Расползшийся по Евразии Улус Джучи нуждался в новых центрах своей государственной стабилизации: пунктах концентрации некочевого населения, занятого сельским хозяйством, ремеслом, строительством, торговлей; т. е. переработкой массы материальных ресурсов, добытых глобальной агрессиейЧингизидов; мест отправления монотеистических религиозных культов и политико-правового управления разными территориями; резиденций для новых поколений потомков основателя империи Чингизидов.

Причем русско-монгольское поселение на Рати отнюдь не является единственным исключением из правила сплошь славянского заселения лесостепного пограничья. Еще в 1920-е гг. А. А. Кротков разведал городище в г. Наровчате Пензенской губернии с изобильными татарскими материалами, позволившими интерпретировать его в роли одного из северных улусов Золотой Орды. Дальнейшие раскопки здесь А. Е. Алиховой позволили соотнести памятник с древним городом Мохшей — ордынской колонией в Мордовской земле. Здесь были открыты стационарные дома, бани, мастерские, однотипные аналогичным постройкам XIV в. ВолжскойБулгарии.¹³

Другой пример относительно мирного и длительного сосуществования татарского и славяно-русского населения реконструируется исследователями еще ближе к Посеймью, в Хоперско-Донском междуречье. Это местность в Среднем Подонье под названием Червленый Яр, где с конца XIII по конец XVI вв. встык сосуществовали славянские (броднические?) и татарские общины. В XIV в. за церковную власть над Червленым Яром спорили рязанский и сарайский епископы. Совсем недавно, в 1990 и в 1996 гг. именно в этом районе раскопками открыты два мужских и два жен-ских погребения позднекочевнического типа. Они датированы концом XIII – XIV вв. и принадлежат исключительно знатным лицам, явно княжеского ранга; скорее всего — представителям рода Джучидов. Об этом можно судить по беспримерному богатству заупокойного инвентаря.¹⁴ Внепосредственной близости от этих курганов М. В. Цыбиным выявлены русские осeдлые поселения того же времени, что подтверждает их симбиоз с татарскими пунктами этой окраины Золотой Орды. Татары не побоялись похоронить своих ханов рядом с русскими поселками — значит, они посчитали эту землю своей окончательной родиной.

В свете всего сказанного утвердившийся в историографии вывод о разрушении монголами и, тем более, запустении всей южной Руси, включая Курск, в конце XIII – начале XIV вв. выглядит неправомерным. Татары, стационарно поселившись рядом, на Рати, видимо, сохранили Курск как собственно русский пригород этого своего центра, в роли социально-экономического «донора».

Хотя город Курск и его округа, судя по всему, более или менее благополучно пережили монголь- ское нашествие, завоеватели ликвидировали Курское княжество, создав вместо него свою собственную ад-министративно-податную единицу — Курскую тьму. Тем самым упал политический статус оставшейся за Русью части Курской земли, раздробившейся на мелкие «столы». Их князья выбывают из борьбы за гегемонию на Левобережье, которую не без успеха вел их непосредственный предшественник Олег Курский, герой битвы на Калке. Бывшее княжество оказалось расчленено ордынцами, и его восточная часть оказалась прямо присоединена к улучу Джучи — Золотой Орде. «Буферная (по выражению В. Л. Егорова) зона» (а, точнее, государственная граница) между Ордой и Русью пролегла где-то между Курском, с одной, татарской стороны, и Рыльском, Путивлем, Брянском, с другой, русско-литовской. Объективным свидетельством этому выступает топография кладов джучид- ских дирхемов: на этом направлении они никогда не проникают на Русь дальше среднего и верхнего течения Сейма, а «прижимаются» к нему и справа, и слева.¹⁵ Потеряв свою столичную роль в восточном Посеймье, Курск, по всей видимости, продолжал свое городское существование едва ли не вплоть до перехода этих земель под власть Великого княжества Литов-ского во второй половине XIV в.

В имеющихся исследованиях исторической географии юго-востока русских земель XIII–XIV вв. их граница с Ордой проводится гораздо ниже (южнее) Курска, в пределах нынешней Белгородской и Воронежской областей; примерно по верховьям Псла, Ворсклы, Сейма, Большой Сосны, Дона — ведь верховья этих рек маркируют начало степной зоны, привлекательной для кочевников.¹⁶ Согласно отзывам авторов этих исследований, территория Курского княжества в этот период становится своеобразной «буферной зоной» (В. Л. Егоров) между Русью и Золотой Ордой, где абсолютно преобладало именно русское население.¹⁷

На наш взгляд, Орде удалось продвинуть свою государственную границу подальше в северо-западном направлении, а татарское присутствие в районе Курска до сих пор недооценивалось; характер русско-монгольских отношений здесь упрощается историками. Такой вывод позволяет сделать более детальное рассмотрение старых и новых археологических находок в данном районе. Опорным памятником при таком анализе выступает Ратское городище возле села Беседина неподалеку от Курска.¹⁸ На территории этого археологического комплекса обнаружилось представительное скопление золотоордынской керамики. Ее сборы были осуществлены мной при участии в раскопках Бесединского (Ратского) городища экспедицией В. В. Енукова в 1990–92 гг. Московский археолог В. Ю. Коваль (Институт археологии РАН), видный специалист по восточной керамике рассматриваемого периода, по моей просьбе изучил переданный ему подъемный материал с поселения-I Ратского археологического комплекса. Его заключения оказались весьма интересны. С любезного разрешения В. Ю. Коваля приведу соответствующие наблюдения здесь вкратце.

Ратское поселение оказалось «уникально на Руси необычайно большим количеством поливной золотоордынской керамики и особенно — неполивной, которая на Руси встречается очень редко в виде единичных обломков. В сколько-нибудь заметных количествах такая керамика известна только в Подонье (Семилукское, Животинное городища и ряд поселений — см. работы М. В. Цыбина), но и там она составляет не более 5–7 % комплекса керамики. Вывод: по керамике Ратский комплекс не похож ни на одно из собственно русских(славянских) поселений XIII–XV вв.».¹⁸ К сказанному стоит добавить, что находки ордынской керамики разных типов встречаются практически по всей площади наиболее обширного, укрепленного внешними валами поселения-I на Рати. В частности, там, на самом краю оврага, неподалеку от детинца, при хозяйственных работах была найдена золотордынская чаша.²⁰ Встречается эта же керамика и на полениях II-а и II-б того же комплекса. Например, на поселении II-б А. Н. Апальковым при сборе подъемного материала обнаружены выразительные фрагменты крупногабаритного тарного сосуда.

Как видно, в отмеченный период в этом огромном (по меркам развитого средневековья) городе плотно жили, так сказать, этнические ордынцы, причем, в относительно большом количестве, явно превышающем военный конвой ордынского представителя или даже крепостной гарнизон.

Надо учесть, что вне своих собственных кочевий, улусов, на покоренных территориях собственно татарские контингенты, если и присутствовали постоянно, то в относительно ограниченном числе — только в виде офицерского корпуса для набираемых на месте воинских подразделений. Такова была традиция державы Чингизидов, без которой она бы не простерлась из сердцевины Азии к центру Европы. Город на Рати, на протяжении около полутора веков плотно населенный монголами, маркирует часть золотоордынской территории, ее северо-западный предел.

Сказанное не отрицает, а предполагает сохранение какой-то, численно вполне вероятно действительно явно преобладающей над пришельцами, части русского населения на том же самом поселении или на прилегающих к нему участках Бесединского комплекса. Согласно оценке В. Ю. Коваля, «вся ордынская керамика на Рати — парадная столовая и тарная (кувшины). Удивительно отсутствие кухонной посуды». Этой последней, как видно, служили и характерные именно для степняков чугунные котлы (обломки которых нередки на том же поселении), и местная, славянская керамика древнерусских типов отсюда же. Ведь и в сердцевине Золотой Орды — на сарайских памятниках — сосуды для домашнего хозяйства, «за небольшими исключениями, местного происхождения и бытовали своими формами и техникой еще задолго до появления татар в нижнем Поволжье и Северном Кавказе».²¹

А. К. Зайцев и другие авторы допускают, что монгольские анклавы на русской территории — поселения типа известных по летописному эпизоду 1289–1290 гг. ахматовых слобод - «могли быть заселены почти полностью русскими».²² Летописный текст и археологические материалы, напротив, согласно свидетельствуют о демографическом симбиозе применительно к этим поселениям: из одной слободы в другую переезжает отряд, где татарских воинов поменьше, а русских побольше; на Рати и некоторых других памятниках столовая керамика того времени ордынская, а кухонная — местная.

Монгольский город на Рати, под самым боком у Курска, был тесно связан со столичными центрами Золотой Орды, расположенными в Нижнем Поволжье. Именно оттуда, из двух Сараев, Старого и Нового —Селитренного и Царевского городищ - на Рать поступала поливная керамика («с бирюзовой поливой и черной подглазурной расписью, а также с бесцветной поливой и полихромной подглазурной росписью; такназываемые полуфаянсы», согласно В. Ю. Ковалю). Эта посуда «в целом может датироваться XIV в., однако наиболее вероятна датировка второй половиной XIV в., когда в Поволжье производство такой керамики достигает расцвета». Причем, если в самом Поволжье преобладали полихромные сосуды, то ратские потребители явно предпочитали сосуды с бирюзовой глазурью — на их долю здесь приходится заметно больше находок. Как видно, монголы, переселившиеся на Рать, могли выбирать из привычного в столице их государства ассортимента.

Кроме поволжской, Рать при монголах получала посуду из Крыма — отсюда происходит основная масса красноглиняных сосудов (так называемой «полумайолики»). В. Ю. Коваль датирует ее появление здесь второй половиной XIII–XIV вв.

В пользу постоянного, довольно длительного и массового, проживания монголов на Рати говорят и другие находки. Так, среди сборов Д. Я. Самоквасова на этом памятнике, сделанных еще в 1870-е гг. и сохраненных в фондах ГИМа в составе его коллекции, имеется выразительный обломок круглого металличе-ского зеркала, какими в средние века пользовались кочевники. Согласно любезной консультации ведущего специалиста по кочевническим зеркалам, научной сотрудницы ГИМа Г. Ф. Поляковой, зеркала этого типа датируются в Восточной Европе только золотоордынской эпохой. Они представляют собой местные (ордынские) копии с китайских образцов, принесенных монголами в Европу (не случайно на обороте ратского экземпляра изображен китайский дракон). Делали такие зеркала, скорее всего, в Поволжье, откуда они и расходились по периферии Орды. Кроме Рати, подобная находка имеется, например, в Булгаре на Волге.²³ Обломок похожего зеркала, только с растительным орнаментом на тыльной стороне, недавно поступил с Рати в Курский музей археологии в качестве случайной находки.

В. Ю. Коваль разъясняет, что «находки кочевнических зеркал на Руси крайне редки», тем более, явно относящихся к золотоордынскому периоду. Причем, «зеркало являлось в степях чисто женским аксессуаром» и оказаться на русской территории могло только вместе с женщиной-степнячкой.²⁴ Как известно по свидетельствам европейских путешественников в Орду, к женщинам в монгольском обществе относились не с меньшим, а то и с большим уважением, чем к мужчинам. Ни монголы, ни другие степняки своих жен в набеги не брали, а оставляли в кибитках в степях. И, если уж женщина-степнячка попала на Русь, то это значит, что либо ордынцы жили тут как у себя дома, постоянно, либо здесь жил какой-то большой чиновник (например, баскак), который был столь силен, что не боялся везти в чужую страну свою жену. Причем, второе из этих предположений не отрицает, а предполагает первое: если именно на Рати находился дом ордынского наместника, то он пребывал тут в окружении большого, сопоставимого с русской частью горожан, количества соотечественников (неважно, этнических ли монголов, либо представителей других восточных народов, вовлеченных в державу Чингизидов). Добавлю, что металлические зеркала у всех тюркских народов имели не только утилитарное, но и сакральное значение (в качестве модельки Вселенной, контролера моральной чистоты личности): кочевники Азии превращали не только целые зеркала, но и их обломки в амулеты, использовали в погребальном обряде.

Перечень монгольских находок Д. Я. Самоквасова с Рати заключают: обломок бронзовой фигурной поясной накладки (предмет «форменной» амуниции профессионального воина той эпохи) и пять ордын-скихмедных монет.²⁵ Еще раньше, в 1853 г. около Рат-ского городища был обнаружен клад монет «с татар-ской надписью». Местным любителем археологии, штабс-капитаном Е. И. Шумаковым эти монеты были отосланы в Императорскую археологическую комиссию.²⁶ Находки джучидских монет здесь совершались и позднее, вплоть до наших дней (когда нескольких десятков их было в 2000 г. куплено Курским музеем археологии у так называемого «черного археолога»).²⁷ Фрагмент еще одного кочевнического зеркала (именно ли золотоордынского, уже трудно сказать по малости фрагмента) был найден и на окраине современного Курска.²⁸

Прямо под бывшими стенами городища на Рати был обнаружен вещевой клад, скорее всего принадлежащий к ордынской эпохе. «В развалинах “Ратского“ или так называемого “Святого городища“ на той же р. Рати, где находится и мое имение, — писал Е. Л. Марков, — мельник, снимавший мельницу у госпожи Шеховцовой, нашел, по рассказам местных жителей, в обвале берега большой “кубган“, полный золотой и серебряной посуды, которую он распродал».²⁹ Надо пояснить, что диалектное на русском юге слово «кубган» представляет собой заимствованный тюркизм со значением «металлический азиатский кувшин с носиком, ручкой и крышкой». Отсюда же — из той же д. Шеховцовой происходит монетный клад (1911) из 121 серебряной монеты Джучидов.

Наиболее ярко ареал и период существования Курской тьмы очерчивают обнаруженные в Посеймье клады татарских (джучидских) монет. Они обнаружены в следующих уездах бывшей Курской губернии:Льговском, Курском, Щигровском, Суджанском (два), Белгородском (два), районе Обоянском; еще один неуточненной локализации. В географическом отношении эти клады занимают междуречье верхней половины Сейма и верховьев Псла. В ландшафтном — тогдашний стык леса и степи, в равной степени удобный и для оседлого русского, и для полукочевого татарского населения. Хронологически же все датированные клады отсюда относятся к XIV в. Причем, большая их часть (пять — обоянский, суджанский, ратский, щигровский, белгородский) отложилась в третьей четверти данного столетия (монеты 1357–1380); один (льговский) под конец его (1380–1400), а еще два (оба курские) — в первой трети XV в. Позднее джучидские монеты встречаются здесь в единичных экземплярах, поглощенные массой новых (московских) денег.

Состав рассматриваемых кладов разнообразен: от нескольких штук, десятков и до сотен, даже в одном случае почти тысячи монет, а в другом их было общим весом до пуда. Один клад находился в сосуде явно местной выработки. В трех кладах золотоордынские деньги соседствуют с русскими — монетными гривнами (новгородского типа). В одном из них такие слитки — рубль и полтина были помечены владельческим знаком-тамгой. Кроме того, в Путивле, Обояни (Гочеве), Короче найдены клады только из серебряных слитков.³⁰ В виде таких слитков (саумов) поступала в Орду русская дань. Часть этих слитков могла вернуться обратно на Русь в результате торговли Курской тьмы с Крымом и Приазовьем. Монеты тамошнего чекана (г. Азака) составляют значительную часть нескольких (ранних) курских кладов, тогда как в самом районе чекана их находок гораздо меньше: экспорт оттягивал их на север, вплоть до Курска. Часть монет другого (самого объемистого и позднего) клада имела надчеканку тверских князей,³¹что указывает на переориентацию курской торговли в противоположном направлении, когда власть ордынцев на Сейме зашаталась.

Как видно, перед нами вполне ясная картина довольно оживленной хозяйственной деятельности, развернувшейся в Восточном Посеймье после того, как оно оправилось от татарских нашествий и усобицы собственных князей: татары уже не грабят тут, как раньше, а, напротив, «инвестируют» в экономику района свою «валюту», местное население использует ее и как средство платежа (кроме кладов, целая россыпь татарских денег, медных и серебряных, найдена на Рати и в некоторых других местах южной половины Курской области дисперсированной непосредственно в культурном слое), и для накопления сокровищ (в том числе за счет утаивания части ханской дани?). Выпадение этих кладов в «земляной банк», помимо мирнонакопительных причин, во второй половине XIV в. явным образом вызвана военной агрессией Русско-Литовского государства на Левобережье Днепра, да и «великой замятней» в самой Джучиевой Орде.

Победа же Литвы в Посеймье отмечена появлением тут же клада литовских слитков³² и двух кладов пражских (германских) грошей конца XIV–XV вв.,³³ отложившихся как раз западнее — в Путивле и его округе. В 1402 г. Курск и соседние с ним города Оскол, Милолюб, Мужеч уже прямо упоминаются в числе литовских городов в трактате (договоре) князя Свидригайло Ольгердовича с Тевтонским орденом. Хотя, судя по поздним кладам татарских денег, торговые связи Курска с внутренними территориями Орды по инерции продолжились и тогда.

На площади все того же Ратского археологического комплекса на протяжении XVII – первой половины XХ вв. сохранялись остатки неких каменных строений. И куряне, и местные крестьяне неоднократно добывали для своих строительных нужд «кирпич и дикий камень» из этих «от древности вшедших в землю на земляном валу палат». Ю. А. Липкингом и мной на музейное хранение передавались образцы древнего кирпича-плинфы с Рати. До их специального анализа трудно сказать, какого именно времени постройки там имелись — домонгольского или уже и татарского. Надо сказать, что строительство различных зданий из кирпича (жилых, служебных, культовых, фортификационных), облицовка кирпичом земляных платформ и валов были широко распространены в монгольских городах Азии и Европы. Остатки татаро-монгольских домов, бань, мечетей, мавзолеев, мастерских по выделке кирпичей отмечены в Южной Руси — на нижнем Днепре³⁴ и в Подонье.³⁵

Причем, золотоордынские города отличались отсутствием крепостных стен и других линий фортификации или же их поздним возведением и сравнительно небольшими размерами — монголы поначалу не опасались вторжения на свою территорию. Так и на Рати старая — древнерусская — площадка детинца, наилучше защищенная часть города, осталась (судя по находкам на половине своей раскопанной В. В. Енуковым площади) меньше всего освоена монголами. Тогда как на прилегающих к этому замку поселениях I и II-а, II-б находки ордынских артефактов исключительно изобильны и разнообразны. Как видно, после той «кровавой бани», какую учинили курянам люди первого здесь баскака Ахмата, под имперской эгидой Орды захватчики уже не боялись вооруженного сопротивления местных жителей и соседних русских княжеств.

Хотя город на Рати конца XIII–XIV вв. представлял собой явно самое крупное поселение монголов и их союзников в Посеймье, но, как выясняется, не единственное. Поблизости, на Верхнем Псле, на поселении возле известных применительно и к роменскому, и к древнерусскому временам Гочевских городищ недавно обнаружена ордынская же керамика. Это «5 фрагментов полуфаянсовых чаш, покрытых прозрачной глазурью и принадлежащих 3 сосудам». По определению В. Ю. Коваля, «все фрагменты произведены в поволжских центрах Золотой Орды и датируются серединой – второй половиной XIV в.». Кроме того, отсюда же происходит «обломок с ультрамариновой глазурью. На территории Руси эта разновидность практически неизвестна, так как редко встречается и в самой Орде». Два суджанских клада татарских монет подтверждают присутствие ордынцев на Верхнем Псле. А. А. Чубур в 1999 г. сообщал мне о своей находке поливной ордынской керамики и на соседнем Липинском селище на Сейме.

Характерно, что и при развернувшихся в по- следние годы стационарных раскопках исторических центров Рыльска и Курска монгольские материалы как будто пока не обнаружены. Захватчики явно избегали селиться в процветающих на момент их нашествия городах, предпочитая менее активные центры, расположенные поближе к собственно Степи, впритык к ее водораздельным «коридорам» в Посеймье.

Все перечисленные находки и сопоставленные с ними известия письменных источников свидетельствуют, на мой взгляд, о том, что непосредственно в районе Курска во второй половине XIII–XIV вв. проходилсеймский участок русско-ордынской границы. Ратское поселение (по крайней мере) в этот период представляло собой хотя и пограничный, но настоящий татарский город, по составу населения и его занятиям (военная служба, фиск, дальняя торговля) подобный поволжским и крымским центрам Орды. Местное русское население после батыева нашествия и последующих набегов татар оставалось здесь в какой-то (весьма значительной, как видно) своей части и напрямую управлялось ханским представителем на этих северо-западных рубежах Орды с середины XIII по конец XIV вв.

Что до целой «Курской тьмы» татаро-монгольского периода, то можно заключить, что в период расцвета улуса Джучи — Золотой Орды эта территория представляла собой один из ее западных районов. Сам город Курск, должно быть, пережив определенный урон от вражеского нашествия, продолжал существовать, но роль политического центра региона перешла от него к соседнему городу на Рати. Именно там, судя по масштабу монгольского присутствия, находилась резиденция монгольского баскака, вокруг которой разрослась одна из тех слобод, что упомянуты в летописи в связи со «злохитрым Ахматом», победившим соседних русских князей. Как видно по всему комплексу археологических находок данного времени, политиче-ское господство монголов оказалось в конечном счете скорее благотворным для социально-экономического развития этогомикрорегиона. Граница могущественной какое-то время полукочевой империи была без-опаснее и выгоднее для коренного здесь населения по сравнению с более отдаленными и уязвимыми для монгольских набегов и налогообложения районами Руси.

На каком-то этапе упадка Золотой Орды, при фактическом расколе на Волжскую, Крымскую и прочие части, а, соответственно, и падению их военной мощи, татарам пришлось покинуть район Курска. Судя по хронологии кладов их монет здесь, это произошло уже в конце XIV в. Лишившись ордынской подпитки людьми и товарами, непосредственная округа Курска явно захирела. Для Литвы этот окольный край ее владений уже не представлял такого интереса, как для кочевавших рядом татарских царевичей. Город Курск перестает упоминаться в письменных источниках с самого начала XV и вплоть до второй половины XVI вв. Трудно пока сказать, существовал ли он эти полтораста лет в своем прежнем, хотя и умаленном, городском качестве, выродился ли до сельского уровня. Ни Москва, ни Литва не смогли, не рискнули сразу двигать свое влияние дальше Сейма на юго-восток. Крайние центры, которые их тогда интересовали на Днепровском Левобережье, располагались в Рыльске и Путивле. Засеймье оставалось тогда, хотя по большей части уже номинально, под прямой угрозой очередного нашествия, в зависимости от той или иной из татарских Орд.

Так рассмотренные выше курские материалы позволяют исторически конкретнее оценить статус пограничья, разграничить его культурно-цивилизационные типы в бурной и противоречивой истории отечественного средневековья.

Ссылки:

¹ Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 05-01-72105 а/ц.

² См.: Акты, относящиеся к истории Западной России. - СПб., 1846. - Т. I - С. 4–6; Сборник князя Оболенского. - М., 1838. - С. 88–89.

³ Локализацию данного топонима см. подробнее: Русина Е. Е. Яголдай, Яголдаевичи, Яголдаева «тьма» // Славяне и их соседи. - М., 2001. - Вып. 10.

⁴ См.: Акты Литовской метрики. - 1896. - Т. I. - Ч. 1. - С. 131–132.

⁵ Очередное рассмотрение ахматовского эпизода см.: Енуков В. В. Летописные сказания 1283–1284 гг. и география округи Курска // Вопросы истории и краеведения. - Курск, 1991. Поправки к ошибочным датировкам из этой работы см.: Кучкин В. А. Летописные рассказы с упоминанием князя Святослава Липовичского: историография, древнейшие тексты, хронология и география событий // Липецк: начало истории. - Липецк, 1996. Другие соображения в той же связи: Зорин А. В., Раздорский А. И., Щавелев. С. П. Курск. История города от Средневековья к Новому времени: X–XVII вв. - Курск, 1999. - С. 114–121.

⁶ Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными // Сб. Императорского Русского Археологического общества. - СПб., 1895. - Т. 95. - С. 154.

⁷ Зотов Р. В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. - СПб., 1892. - С. 112.

⁸ О них см. подобнее: Щавелев С. П. Курск и монголы: к истории города и его округи в XIII–XIV вв. // Курские тетради. Курск и куряне глазами ученых. - Курск, 2000. - Вып. 3. - С. 3–31.

⁹ Федоров-Давыдов Г. А. Золотоордынские города Поволжья. - М., 1994. - С. 15.

¹⁰ См.: Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. - М., 1985. - С. 40; Аверьянов К. А. Купли Ивана Калиты. - М., 2001. - С. 39–40.

¹¹ ПСРЛ. - Т. II. - Стб. 792.

¹² Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. - М., 1973. - С. 230; см. также: Кульпин Э. С. Цивилизационный феномен Золотой Орды (Колонизация южнорусских степей в XIII–XV вв.) // Общественные науки и современность. - 2001. - № 3.

¹³ См.: Алихова А. Е. Гончарные горны города Мохши-Наровчата // КСИИМК. - М., 1969. - Вып. 120; она же. Постройки древнего города Мохши // СА. - 1976.- № 4.

¹⁴ См.: Ефимов К. Ю. К вопросу о взаимоотношениях оседлого и неоседлого населения Червленого Яра во второй половине XIII–XIV вв. (В свете новых археологических открытий) // Археология Центрального Черноземья и сопредельных территорий. - Липецк, 1999; он же. Золотоордынские погребения из могильника «Олень-Колодезь» // РА. - 2000. - № 1.

¹⁵ См.: Федоров-Давыдов Г. А. Клады джучидских монет // Нумизматика и эпиграфика. - М., 1960. - Вып. I. - С. 107.

¹⁶ См.: Егоров В. Л. Указ. соч. - С. 39–40.

¹⁷ См.: Цыбин М. В. Юго-восток русских земель во второй половине XIII–XIV вв. (к изучению этнокультурных процессов) // Труды VI Международного конгресса славянской археологии. - М., 1997. - Т. 3.

¹⁸ См.: Енуков В. В. Славянский комплекс на Рати // Археология и история юго-востока Руси. - Курск, 1991.

¹⁹ Коваль Ю. А. — Щавелеву С. П. 1996. - Л. 1. // Архив автора.

²⁰ Рис. см.: Археологическая карта России. Курская область. - М., 1998. - Ч. 1. - С. 73.

²¹ Греков Б. Л., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. - М.–Л., 1950. - С. 147.

²² Зайцев А. К. Где находились владения князя Липовичского, упоминаемые в летописях под 1283–1284 гг. - С. 46.

²³ Полякова Г. Ф. Изделия из цветных и драгоценных металлов // Город Болгар. Ремесло металлургов, кузнецов, литейщиков. - Казань, 1996. - С. 232.

²⁴ Коваль Ю. А. Предметы восточного импорта из Ростиславля Рязанского // РА - 1998. - № 2. - С. 185–186.

²⁵ Самоквасов Д. Я. Основания хронологической классификации [могильных древностей Европейской России], описание и каталог коллекции древностей профессора Д. Я. Самоквасова. - Варшава, 1892. - С. 84.

²⁶ Архив Института истории материальной культуры РАН. - Ф. 1. - Оп. 1859 г. - Д. 24. - Л. 9–12.

²⁷ См. их предварительную публикацию: Травкин С. Н., Зорин А. В. Медные монеты Золотой Орды с Ратского археологического комплекса // Ю. А. Липкинг и археология Курского края. Материалы межрегиональной научной конференции. - Курск, 2005.

²⁸ Соловьев Л. Н. Стоянки, селища и городища окрестностей Курска // Известия Курского губернского общества краеведения. - 1927. - № 4. - С. 16.

²⁹ Марков Е. Клады старой Северщины // Памятная книжка Воронежской губернии [на] 1902 г. - Воронеж, 1902. - С. 2.

³⁰ Ильин А. А. Топография кладов серебряных и золотых слитков. - Пг., 1921. - С. 128–130.

³¹ Горохов Т. А. Монетные клады Курской губернии // Известия Курского губернского общества краеведения. - 1927. - № 4. - С. 42–43.

³² Федоров Г. Б. Топография кладов с литовскими слитками и монетами // КСИИМК. - М., 1949. - Вып. XXIX . - С. 65.

³³ Сиверс А. А. Топография кладов с пражскими грошами. - Пг., 1922. - С. 61.

³⁴ Довженок В. И. Татарськи мiста на нижьому Днiпрi часiв пiзнього середньовiччя // Археологiчнi пам’ятки УРСР. - Киiв, 1967. - Т. IX.

³⁵ См.: Цыбин М. В. Археологическое изучение Червленого Яра // Дмитрий Донской и эпоха возрождения Руси. - Тула, 2001; Новохарьковский могильник эпохи Золотой Орды. - Воронеж, 2002.