поиск по сайту

А. В. Коробейников (Ижевск)

 

ГРАНИЦЫ КОЛОНИЗАЦИИ ПОВОЛЖЬЯ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПОДХОДЫ

 

При чтении исторической литературы иногда складывается впечатление, будто на одной и той же сцене в одно и то же время как бы разворачиваются два независимых сюжета: этническая история того или иного («малого») народа и Российская история во всем ее величии.

Таким образом, формирование и внедрение в практику взвешенного подхода к изучению истории региона и народов, его населяющих, может выступать в качестве самостоятельного предмета исследования. С другой стороны, автохтонное население не оставило по себе письменных источников, а ранние русские летописные и иные письменные источники содержат крайне редкие упоминания о коренных народах и способах колонизации их земель. Поэтому объектом предлагаемого исследования выступает комплекс объективных археологических источников о русских укрепленных поселениях на территории исторического расселения поволжско-финских и сопредельных народов. В качестве рабочей гипотезы предлагается тезис о том, что русское освоение данной территории имело характер административного освоения, которое обеспечивалось силовыми методами, в первую очередь поддержкой воинских контингентов крепостей. В порядке реализации гипотезы попытаемся наметить пути к созданию процессуальной модели колонизации.

Меряне, пожалуй, первыми из поволжских финнов подверглись колонизации со стороны Новгорода в IX в. Ареал их обитания (на территории современной Ярославской области) археологически подробно изучен.1 Анализ источников позволил исследователям сделать выводы о том, что:

1. Проникновение в глубину мерянской территории осуществлялось по рекам.

2. Поселения колонистов возникали либо на местах мерянскихнаселенных пунктов, либо близко от них.

3. Включение мери в состав государственных образований, означавшее установление дани и выполнение союзнических обязательств, могло происходить без затрагивания этносоциальнойструктуры этого народа. Сарское городище – центр сбора дани, – и Ростов (Прото-Ростов) – центр военизированного населения, – могли сосуществовать синхронно в наиболее заселенном регионе.2  

Рассмотрим известные множества более поздних русских городов (городищ). На карте (Рис. 1) видно, что к XIII в. достоверно административно освоенная князьями территория Поволжья на востоке ограничивается устьем Оки. Волга и Ока являются естественными рубежами, на которых расположены крупные фортификации – Городец, Нижний Новгород, Муром. Восточнее этой границы городов, естественно, нет. А к западу от означенной границы, в глубине территории, расположено некоторое множество городов.

Таким образом видно, что форпосты колонизации в восточном направлении явно привязаны к рекам, и Муром для этого периода является пограничным городом. Но как же, в свою очередь, происходила колонизация этих земель, которые к XIII в. оказались в глубине русской территории? В рассматриваемом нами своде археологических памятников4 автор выделяет множество объектов в бассейне р. Оки (См.: Рис. 1 к данной статье). Естественным образом здесь выделяется похожая по форме на овал агломерация поселений на левом берегу р. Клязьмы и вдоль ее притока Нерли. Логично полагать, что эти объекты (№ 742-760. Рис. 1, 2), географически тяготеющие к древнерусскому городу Владимиру (№ 747), входили в систему территориальной обороны Владимиро-Суздальской земли. Изложим параметры этих объектов в виде таблицы (Рис. 2).

На основании датировок, приводимых автором свода, выделим из всего множества объектов наиболее древние; те, появление которых датируется XI в. Это номера 744, 747, 748, 752, 753, 754, 760, 761, 764. Обозначим их значками в виде квадрата (Рис. 3). Все остальные городища, помещенные на данном фрагменте карты, автор цитируемой работы датирует XII-XIII вв., поэтому оставим для них оригинальную маркировку кружками.

При взгляде на карту с нашими пометками (Рис. 3) видно, что все городища, образующие субсистему XI в., расположены по берегам рек, т. е. на транспортных путях. Поэтому логично полагать, что освоение территории происходило сначала вдоль рек, а назначением первых поселений являлась оборона естественных границ и контроль транспортных путей, а не оборона территории. Исключение составляет № 744. Это микроскопическое городище у с. Колокольцево. Приводимую в сводке площадь его - четыре сотых гектара - каждый представит легко, вспомнив размеры своего садоогородного участка: пресловутые четыре сотки. (Хотя мы и не исключаем здесь возможность опечатки.) Все остальные укрепления, способные осуществлять контроль территории и служить центрами ассимиляции автохтонного населения, появляются столетиями позже и лежат на удалении от рек. Таким образом, способ действия исторического субъекта можно предположительно и образно описать сначала как оконтуривание, ограничивание, «откусывание» новых территорий, а затем «переваривание» кусков. Иными словами, налицо смена образа действий - переход от грабежей территории к ее захвату. Но, обращаясь к аналогиям мировой истории войн, можно закономерно полагать, что процесс захвата (или освоения) территорий следует считать непрерывным лишь в историческом континууме, на деле же он складывался из череды дискретных актов или военных операций, каждая из которых имела свои цели, свое начало и окончание. А можно ли делать предположения относительно величины порции захваченных территорий? Разумеется, строители крепостей (форпостов колонизации) пришли на Клязьму и Оку, на земли мери и муромы с целью ресурсного использования территории и еенаселения. Логично считать, что у автохтонного населения к тому времени существовала определенная родоплеменная организация, функционеры которой обладали властными полномочиями. Были и свои городища [протогорода(?) подобно Сарскому]. Поэтому закономерно предполагать, что с падением племенного центра вся «налогооблагаемая база» (территория с населением, которое может быть привлечено, по меньшей мере, к отбыванию трудовой повинности) могла переходить под юрисдикцию нового «владельца». Конечно, до конца не ясно, соответствовала ли административная граница вновь «освоенной» территории ареалу популяции, относимой к той или иной археологической культуре или к тому или иному народу. Таким образом, привлечение широких археологических данных и поиск корреляций между приращением территории русских княжеств и изменением их этнического состава может оказаться плодотворным. Пока же для рассматриваемого региона имеются крайне редкие свидетельства о том, что строители русских фортификаций использовали площадки с высоким уровнем естественной защиты, на которых до того располагались мерянскиеселища (Рис. 2, № 748),6 а основанием для этнической идентификации городища может выступить даже такой сомнительный показатель, как его планировка.7  

В свою очередь, изучение русской истории, которая начиналась в этом регионе, невозможно и без мотивированной оценки использованногоэкономиче-ского потенциала территории. Например, палеодемо-графические расчеты невозможны без учета вклада как пришлого, так и автохтонного населения, а сами по себе данные о численности населения русских городов мало что объясняют.

Отсюда вытекает тривиальное умозаключение о том, что и этническая история финнов Поволжья, и история русских княжеств Поволжья есть история единая, вне зависимости от того, каким термином называть тип отношений между этими народами: колонизация, захват, симбиоз и т. д. Хотя мы считаем наиболее удачным для этого процесса термин «административное освоение», ибо вновь возводимые города были центрами фискального освоения и администрирования населенныхтерриторий.

Озвученный вывод позволяет выдвинуть более широкую гипотезу о том, что заселение (а, точнее, административное «освоение») новой территории осуществлялось историческими субъектами по определенной (универсальной) модели. В целях проверки рабочей гипотезы обратимся к еще одному множеству объектов. Это города, возникающие начиная с XIII в. к юго-востоку от границы у устья Оки, которую мы показали на рис. 1.

В работе, посвященной крепостям Нижегородского Поволжья,8приводятся документальные данные о периоде их боевой службы и об устройстве оборонительных стен. Представим данные об этих городах в виде таблицы (Рис. 4).

Из таблицы, составленной нами на основании содержания книги И. А. Кирьянова, видно, что все эти крепости служили одновременно в период с 1372 по 1660 гг. Поэтому логично будет предположить, что они составляли систему обороны, которая существовала около трехсот лет. Внутри отмеченного множества выделяются два подмножества, образованные городами, периоды существования которых имеют пересечения.

Таким образом, логично полагать, что эти города по своим функциональным признакам образуют две субсистемы. Продолжительность существования каждой из них - около тридцати лет. Этот срок не превышает ресурс службы деревянных оборонительных сооружений до капитального ремонта. Ведь в соответствии с эмпирическим нормативом «даже при соблюдении всех правил нижние венцы срубов и опоры, касающиеся грунта, в зависимости от условий служат 8-20 лет, кровля 10-25 лет».9 Поэтому логично предположить, что во время ремонта одного сооружения остальные фортификации субсистемы несли боевую службу, как бы принимая на себя часть нагрузки.

Что нам дает выделение субсистем? Наложим их на карту (см. рис. 5 – это карта из книги И. А. Кирьянова), на которой отметим квадратами объекты первой, древнейшей субсиситемы, а кружками - крепости второй субсистемы.

Даже с учетом неполноты наших данных о крепостях, представленыхна карте, при взгляде на нее видно, что фортификации первого подмножества (это Городец, Городищи, Н. Новгород, Лысково иКурмыш) располагаются вдоль естественной границы - Волги. Такое расположение, использующее естественные оборонительные свойства местности, уменьшает трудоемкость охраны рубежа. С другой стороны, возводимые крепости способны контролировать эту транспортную артерию. А субсистема крепостей, появившаяся почти два века спустя, свидетельствует о смещении военно-оборонительной активности (и миграции населения?) в юго-восточном направлении.

Кроме того, благодаря вновь построенным фортификациям (Арзамас, Б. Мурашкино) в глубине охраняемых земель, ограниченных засеками, которые показаны крестообразными линиями по берегам рек Сережи, Теши и Алатыря, вторая субсистема стала способна решать еще и дополнительную задачу по обороне (администрированию) территории. Разумеется, тенденции динамики дислокации отмеченных линий крепостей отражают также стремление военного руководства отодвинуть потенциальный театр военных действий в сторону противника («Бить врага на его территории»). Как нельзя лучше этот мотив иллюстрирует смещение засечных черт к югу, видное на рис. 5. Однако простая логика подсказывает, что функционирование оборонительных линий как в новое время, так и в средневековье не могло быть организовано без привлечения местных ресурсов (трудовых и т. д.), что, в свою очередь, немыслимо без системы русской администрации, которая осуществляла свои властные полномочия в среде автохтонного населения. Конечно, в условиях, когда описываемый регион и область проживания поволжско-финских народов к XIII в. становятся ареной боестолкновений субъектов глобального масштаба, дислокация русских крепостей определяется глобальными стратегическими соображениями, а выгоды использования площадок с естественных оборонительными качествами, на которых ранее располагались фортификации местного населения, могут и не приниматься во внимание. Кроме того, логично полагать, что субъект – руководитель обороны страны – возводит оборонительные сооружения, рассчетные параметры которых детерминированы количеством войска, его вооружением, потребностями укрытия мирного населения и т. п. Поэтому он просто не заинтересован в сохранении в своем тылу каких-либо «независимых» или «нестандартных» фортификаций, построенных исконными жителями.

Таким образом, для множества городищ Поволжья и Поочья, которые мы рассмотрели выше, налицо корреляция между приречным расположением и относительной древностью городищ. То есть в каждом из рассмотренных нами множеств первые городища появляются на реках. Иными словами, заселение (административное «освоение») территории происходит по одной модели. К слову, широкая русская колонизация земель удмуртов состоялась не ранее XVIII в., и ее центрами и «катализаторами» ассимиляции явились заводские поселки, опять-таки расположенные по рекам (которые были использованы в качестве источников энергии), и села на почтовых трактах. Конечно же, исследователи уже высказывали мнение о том, что «основной причиной зарождения и развития цивилизаций являются реки».11 Однако внешнее сходство универсальных моделей «транспортно-речной» колонизации не затеняет их специфической сути:

1. Колонизация заселенных земель подчинена цели ресурсного использования населения в рамках даннических или феодальных отношений (пример мери). Возводимые колонизаторами города (среди прочих функций) выступают в качестве центров сосредоточения вооруженных сил (с полицейскими функциями), которые могут быть применены для обеспечения бесперебойной работы фискальных органов. Дислокация фортификаций здесь коррелирована плотностью населения, составляющего «налогооблагаемую базу».

2. В условиях внешней агрессии, осуществляемой войском, которое может применить тактику уничтожения населения, оборона границ доминирует над администрированием территории, а поддержание жизнедеятельности воинских контингентов оборонительных линий немыслимо без участия автохтонного населения. Последнее, в свою очередь, вовлекается в процесс культурной унификации (в рамках русского княжества?) и интенсивно подвергается ассимиляции.

3. Когнитивная психология учит нас, что в континууме времени деятельность любого человека дискретна. Значит и деятельность исторического субъекта (в широком смысле этого слова: например, династии правителей того или иного княжества) состоит изпоследовательности актов, каждый из которых, в свою очередь, подразделяется на целеполагание, действие по выполнению намеченного и оценку сделанного. Следовательно, перед историком встает задача реконструкции кванта действия исторического субъекта как минимального количества его активности. В качестве такового в соответствии с предложенным выше исследовательским подходом можно предложить захват территории проживания сплоченной (поэтническому? языковому?) признаку группы потенциальных налогоплательщиков. В свою очередь, эта территория ограничена естественными рубежами, и по этой причине направление и мера активности исторического субъекта коррелированы гидрографической сетью.

Автор отдает себе отчет в том, что предлагаемые тезисы во многом декларативны, но надеется, что выдвинутые гипотезы позволят по-новому взглянуть на этническую историю поволжских финнов и в отдаленной перспективе создать ментальную модель деятельности исторического субъекта. 

 

Ссылки:

1 Леонтьев А. Е. Археология мери: к предыстории Северо-Восточной Руси. – М., 1996. 

2 Плешанов Е. В. К вопросу о происхождении города Ростова //http://www.rostmuseum.ru/publication/historyCulture/2001/pleshanov02.html 

3 См.: Куза А. В. Древнерусские городища X-XIII вв. – М., 1996. 

4 Там же. – № 739-764. 

5 Там же. 

6 Там же. – С. 147. 

7 Там же. – С. 149. 

8 Кирьянов И. А. Старинные крепости Нижегородского Поволжья. – Горький, 1961. http://fortress.vif2.ru/biblio 

9 Ивлиев А. А., Кальгин А. А. Реставрационные и строитель-ныеработы. – М., 2001. – С. 272. 

10 Кирьянов И. А. Указ. соч. 

11 Мечников Л. И. Цивилизации и великие исторические реки. – М., 1995. – С. 337; Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций: в 3 кн. – Ростов на Дону, 1998. – Кн. 1. – С. 57.

 
дата обновления: 29-02-2016