К истории почитания Петра и Февронии Муромских

Т. Е. Самойлова (Москва)

К ИСТОРИИ ПОЧИТАНИЯ ПЕТРА И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ

В обширной литературе, посвященной исследованию культа муромских святых Петра и Февронии, постоянно поднимается вопрос о том, можно ли считать их реальными историческими персонажами. Проблема эта возникает прежде всего потому, что «Повесть» (Житие) о Петре и Февронии, написанная во второй половине XVI в. талантливым писателем круга митрополита Макария Ермолаем Еразмом, носит ярко выраженный фольклорный характер и построена с использованием так называемых «странствующих» сказочных мотивов «змееборчества» и «мудрой девы».

Исследователями высказывалась мысль о том, что сам культ муромских святых носит искусственный характер и создан макарьевскими «специалистами» по княжеским канонизациям. Тем не менее, в научной литературе неоднократно предпринимались попытки обнаружить исторические корни легенды и связать имена Петра и Февронии с достоверно известными историческими персонажами. Изыскания в этой области принесли следующие результаты. Материал, касающийся истории муромской земли, в летописях крайне скуден. Никаких достоверных известий, относящихся к муромскому князю Петру и его супруге Февронии, в них нет. Впервые их имена упоминаются в Летописце начала царств, создание которого приходится на середину XVI столетия. Под датой 13 июля 1552 г. здесь рассказывается о посещении муромского собора царем Иваном IV и его молитве у гробов Петра и Февронии. Созданная несколько позднее Степенная книга Царского родословия (60-е гг. XVI в.) вводит в генеалогический список царских сродников Петра Муромского, отождествив его с князем Петром Юрьевичем, принявшим при постриге имя Давид. Супругу князя Февронию Степенная книга не упоминает. Русским летописям известен муромский князь Давид Юрьевич, который княжил с 1208 по 1228 г. Перед смертью он принял постриг: «6736. Того же лета... Князь Давид Муромский пострижен во иноческий чин и преставись». На этот факт указали в своих работах Е. Голубинский и Н. П. Травчетов, причем Е. Голубинский, принимая версию Степенной книги, считал, что имя Петр Давид Юрьевич принял после пострига. Н. Д. Квашнин-Самарин относил время жизни муромского чудотворца к началу XIV в. Соглашаясь с ним, М. О. Скрипиль предполагал, что в житии Петра и Февронии речь идет о неизвестных исторической науке князе и княгини, живших в начале XIV в. Наиболее категорична позиция М. Плюхановой, обобщившей в своей книге «Сюжеты и символы Московского царства» известный науке материал по истории почитания Петра и Февронии. Она склонна считать, что Степенная книга приспосабливает известия старых летописей к новым потребностям времени, для которого актуальным было «обретение» новых чудотворцев, царских сродников, и опровергает отождествление Петра с Давидом на том основании, что он не назван святым ни в одной из летописей, ни в одной их них не отмечен каким-либо особым рассказом и носил свое имя Давид от крещения до пострига. Однако, как показывает исторический материал, для канонизации князя от него не требовалось личных подвигов и заслуг, о которых бы к тому же сообщалось в летописях. Достаточно было чудотворений от гроба, а эти события не всегда фиксировались официальным летописанием, зато память о них прочно сохранялась в народном сознании. Русская традиция канонизации святых показывает, что культ того или иного святого князя никогда не возникал на пустом месте, хотя очень часто, по наблюдениям Г. Федотова, источником зарождения такового становилась безвестная гробница, как это было, например, в случае с почитанием ярославских князей Василия и Константина. Практически все исследователи жития Петра и Февронии указывают на то, что устные предания о князе и мудрой княгине существовали и до их церковного прославления, хотя, безусловно, реконструировать форму этого почитания ввиду отсутствия источников не представляется возможным.

Восстанавливая картину истории почитания Петра и Февронии, можно предположить, что более пристальный интерес к местным преданиям действительно возник в эпоху Ивана Грозного, когда молодой царь и митрополит Макарий трудились над созиданием авторитета московского престола и Русской церкви. Они обратились к епископам «обыскивать» по стране «о великих чудотворцах», составлявших, по словам самого государя, главное богатство православной державы. Святители, как сообщают документы Стоглава, исполнили это поручение «с радостью духовной и с вожделением сердечным».

На основе предпринятых по стране разысканий и были совершены канонизационные акты макарьевских соборов середины XVI в. В утвержденный на них список новых чудотворцев были внесены и имена муромских святых. Внимания достойно то обстоятельство, что безвестные муромские святые довольно скоро получают общероссийскую известность. М. Плюханова высказывала предположение о том, что культ Петра и Февронии приобрел в царствование Ивана Грозного актуальное историческое значение в связи с тем, что идеологи Московского царства искали в летописях сообщений о походах древних князей на болгар и выстраивали их в параллель с новыми походами первого русского царя на Казань. Муром-ские князья действительно со времен Андрея Боголюбского были вынуждены поставлять дружины для участия в военных походах на волжских булгар. Именно это обстоятельство, как предполагает исследователь, и заставило московских книжников видеть в святом Петре муромского князя Давида. Впрочем, как замечает и сама М. Плюханова, он имел весьма опосредованное отношение к походам русских князей, поскольку сам участия в них не принимал. Скорее всего, это направление мысли, теоретически имевшее место быть, было вторичным, а его возникновение было обусловлено более значимыми реальными историческими событиями.

Если заглянуть в глубь времен, мы увидим, что Муром, начиная с конца XIV в., играл весьма заметную роль в истории великокняжеской семьи. В 1392 г. ярлык на владение этим городом, служившим форпостом русских земель на востоке, получил от великого хана московский князь Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского. С этого момента Муром стал городом, принадлежавшим московскому княжеству. В 1446 г. бояре Ряполовские увезли в Муром детей Василия II, Ивана и Юрия, спасая их от преследований Дмитрия Шемяки. Из Мурома княжеских детей вывез архиепископ рязанский Иона, приняв их в Рождественском соборе «на свою епитрахиль», чтобы никто не учинил им никакого зла. Дореволюционные авторы, изучавшие историю Мурома, сообщают, что впоследствии Иван III не единожды посещал Муром, чтобы вознести в муромском соборе благодарственные молитвы за свое спасение. В. И. Пехов указывал, что в 1468 г. Иван III приезжал поклониться Петру и Февронии. Нам, правда, не удалось найти в летописях подтверждение этому факту. Московский летописный свод конца XV в. содержит под 1468 годом лишь запись о присылке Иваном III заставы в Муром. Тем не менее, не исключено, что краеведы имели доступ к неизвестным нам сегодня источникам.

В 1523 г., по сообщению того же В. И. Пехова, великий князь Василий III пожаловал муромскому соборному храму участок пахотной земли. Подобные дары храму князья, как правило, давали на помин души погребенных в нем «сродников». Так, собственником больших сел и деревень был некогда Архангельский собор, усыпальница великих князей. Все приведенные факты красноречиво говорят о том, что к XVI столетию Муром был прочно связан с жизнью великокняжеской семьи, члены которой не могли не знать местные предания и легенды, в том числе и предание о князе Петре и его мудрой супруге Февронии. Не случайно поэтому, что Иван Грозный, перед тем, как выступить на Казань, посетил два древних города - Владимир и Муром. И в Муроме, и во Владимире он молился у гробов своих прославленных предков, испрашивая у них молитвенной помощи в трудном военном предприятии. Во Владимире он посетил Рождественский монастырь, где покоились мощи святого Александра Невского. В древнем Успенском соборе он молился у гробов Андрея Боголюбского, его сына Глеба Андреевича, князя Всеволода и его сыновей, Георгия Всеволодовича, погибшего на реке Сить, и Ярослава Всеволодовича. Из Владимира царь Иван направился в Муром и здесь молился в церкви Рождества «великим чудотворцам» Петру и Февронии. Все перечисленные персонажи обрели впоследствии свое место в росписи Архангельского собора.

После Мурома царь двинулся навстречу своим воеводам на Алатырь. Собственно от Мурома и начался для Ивана победоносный поход. Впоследствии значение этого города и его святых покровителей в истории Казанского взятия Иван Васильевич подчеркнул щедрыми дарами городу. Он выстроил здесь новый каменный храм и вложил в него писанную на золоте икону с изображением Петра и Февронии. Вновь Муром был вовлечен в магистральные события русской истории. Все эти факты, так же, как и появление изображений муромских святых в росписи московского княжеского Архангельского собора, по единодушному мнению исследователей, способствовали быстрому распространению почитания муромских святых по всей России.

Однако одно весьма значимое для нашей темы историческое событие ускользнуло от внимания историков. В XVI столетии Петру и Февронии, канонизированным на соборе1547 г., были составлены два канона. Один приписывается автору с именем Пахомий, другой - Михаилу. По предположению М. Плюхановой, Пахомий написал свой канон до Казанской победы, поскольку он содержит в себе многочисленные сетования на нападения от «противных», а Михаил создавал свое творение уже после победы царя над Казанью: он славит «крепость земли Российской» и исполнен победными настроениями. В каноне Михаила содержатся строки, позволяющие, как нам кажется, уточнить и дату написания самого канона, и событие, способствовавшее быстрому распространению почитания муромских святых. Прославляя святую супружескую чету, Михаил пишет: «Веселия ходатай наста нам, светоносный день Петра и Февронии премудрых». Совершенно очевидно, что автор вспоминает некое радостное, значительное событие, совпавшее с днем церковного празднования Петра и Февронии.

Чтобы попытаться установить, что же это было за событие, мы обратились к летописи, предположив, что на день празднования святым пришлась одна из побед казанской военной кампании. В Никоновской летописи повествование о Казанском взятии начинается с рассказа «О Царском походе на Коломну и с Коломны к Казани». Как известно, Иван IV пошел на Коломну, следуя примеру князя Дмитрия Донского, победителя «агарян», чтобы помолиться о победе в древних храмах прославленного города. Когда царь находился в Коломне, из-под Тулы пришло сообщение, что к стенам города поступили войска крымского хана Девлет-Гирея. Иван был вынужден ввиду грозной и неожиданной опасности на время оставить свой план и выступить против крымского хана. Дальнейшие события летопись расписывает по дням. 22 июня царь подошел к Туле. 23 июня начался штурм, и войска хана обратились в бегство. 24 июня с вестью о победе возвратились преследовавшие врага воеводы. Официальные торжества по случаю победы над татарами совершались, надо полагать, 25 июня, то есть в тот день, когда церковь поминает святых царских сродников Петра и Февронию. Именно это событие, как нам представляется, и имел в виду автор канона святым, когда писал о наступившем «дне веселия». Именно оно, как нам представляется, сыграло роль дополнительного катализатора в формировании общероссийского культа муромских святых, канонизированных официальной церковью лишь в 1547 г. Именно оно заставило царя видеть в них молитвенников и помощников в ратном деле (в каноне Михаила они называются «щитом и крепостью»). В свою очередь, «внеплановая» победа над татарами под Тулой, очевидно, была расценена как предзнаменование удачного исхода Казанской кампании, обусловив решение царя посетить древний Муром, чтобы принести благодарственные молитвы Петру и Февронии.

События под Тулой повлияли не только на изменение маршрута царского похода на Казань. То, что день победы над татарами пришелся на день святых супругов, своим целомудрием сумевших попрать врага рода человеческого - «змия», оказалось как нельзя более кстати для главного идеолога похода и наставника Ивана IV - митрополита Макария, который использовал сюжет жития этих святых для назидания молодого государя. Едва успев прибыть в Муром, царь получил послание митрополита. Вдохновляя царя на подвиг, Макарий воспользовался случаем еще раз преподать ему урок, какими образцами поведения должен руководствоваться в жизни государь. В послании он напоминал ему, что главная функция православного государя - это защита веры греческого закона, на которую «всегда свирепеет гордый он змий вселукавый диавол и воздвизает нань лютую брань погаными цари». Таким образом, уже в первых пассажах послания возникает мотив змееборчества, один из основных в «Повести о Петре и Февронии». Но если в повести змееборцем выступает князь Петр, то теперь эта роль приписывается Макарием Ивану IV, которому предстоит битва с одним из «поганых царей». Далее святитель проводит мысль о необходимости соблюдения супружеской чистоты, которая, будучи проявлением целомудрия, неповрежденной грехом мудрости, является непременным условием достижения победы над змеем-диаволом. Именно так, как повествует Макарий, крестом и сохранением чистоты «по закону брака», византийские императоры, главные защитники вселенского православия, достигали побед над своими врагами.

Этот мотив супружеской чистоты, сохраненной благодаря мудрости княгини, является вторым основным мотивом «Повести о Петре и Февронии». Тульская победа явно обратила мысль митрополита к образам Петра и Февронии, которые он спроецировал на Ивана IV и его супругу Анастасию. Увещая сохранять подобно византийским василевсам супружескую верность, Макарий приводит много примеров и из русской, и из византийской истории, но главным среди них является пример Петра и Февронии. Думается, что в макарьевском послании мы впервые сталкиваемся с назидательным использованием образов Петра и Февронии как идеальной супружеской пары, в дальнейшем закрепленным литературной традицией. В словесную ткань послания Макарий вводит как элементы риторики, возможно, впервые после созданного ко времени канонизации канона, мотивы змееборчества и мудрой девы. Вполне вероятно, что в дальнейшем по заказу митрополита эти мотивы получили развитие в знаменитом произведении Ермолая Еразма. Вполне возможно и то, что тот слишком фольклорный, сказочный «поворот идеи», который преподнес ему талантливый писатель, не удовлетворил Макария, показался ему сомнительным, так что при составлении Великих Четьих Миней Макарий не включил в этот свод «Повесть о Петре и Февронии».