поиск по сайту
Автор: 
М. А. Полякова (Москва)
СЕЛЬСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ 
В ДОРЕФОРМЕННОЙ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ УСАДЬБЕ
 
Тезис о замкнутости, самодостаточности русской усадьбы, отгороженности ее от внешнего мира уже стал общим местом в многочисленной усадебной литературе. Это все так. Но была и оборотная сторона этой удобной комфортной жизни в деревне – монотонность и скука, от которой дворянин и его семья стремились спастись всевозможными развлечениями и праздниками.
О различных формах досуга в дворянских усадьбах написано немало. Казалось бы, эта проблема уже досконально исследована. Вместе с тем, огромный корпус мемуарной литературы, на котором и основано большинство исследований, просто неисчерпаем. Каждое, вновь введенное в научный оборот, воспоминание дает новые яркие подробности, колоритные зарисовки досуга провинциального дворянина.
Прежде всего, хотелось бы остановиться на ряде важных концептуальных положений, которые, на наш взгляд, важны для раскрытия данной темы. Исследователи пишут, что в XIX веке существовала определенная асинхронность жизни центра и провинции. Новое проникало в провинцию крайне медленно и неравномерно1. Самые различные социокультурные процессы, характерные для этого времени, прежде всего, ссылки и опалы, следовавшие за дворцовыми переворотами, перемещение крупных войсковых соединений – все это способствовало распространению элементов столичной культуры, новейших культурных образцов в отдаленную провинцию. Вместе с тем, огромные пространства Российской империи, низкая миграционная подвижность населения, устойчивость традиций, сильно сдерживали этот процесс. Таким образом, можно говорить о «полихронии» в российской культуре XIX века, т. е. о существовании различных пространственных и временных пластов2. Это впрямую относится и к российской развлекательной культуре: западноевропейское влияние в ней особенно заметно в среде высшей придворной аристократии; более традиционные, зачастую, архаичные формы досуга скорее были характерны для небогатого провинциального дворянства.
Для подтверждения этого положения достаточно вспомнить тезис Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского о восприятии петровской эпохи, имеющей отчетливо мифологический характер. Считалось, что петровские реформы коренным образом переродили страну, причем Петр I при этом характеризовался как создатель новой России и нового народа3. Ученые обосновывали тезис об определенной «культурной многоукладности» в стране, модернизационные процессы в которой проходили очень медленно и касались в основном придворной аристократии, большинство же провинциальных помещиков продолжало жить, опираясь на опыт своих предков и незыблемые семейные устои.
Важным для изучения развлекательной культуры дореформенного провинциального дворянства является тезис об отсутствии непреодолимого разрыва между традиционной народной и дворянской культурами. Провинциальный дворянин существовал как бы в двух культурных пространствах, он участвовал в народных сельских развлечениях и, в то же время, следуя моде, заводил в своей усадьбе различные европейские диковинки, собирал коллекции и библиотеки.
Приобщение дворянина к традиционной народной культуре начиналось с раннего детства. В большинстве дворянских семей очень близки к детям были няньки, дядьки, кормилицы. Большой теплотой проникнуты строки С. Т. Аксакова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, князя И. М. Долгорукого, П. И. Бартенева, Е. Н. Водовозовой, А. Е. Лабзиной и др., посвященные этим «рабам», «холопам», которые нередко были ближе, роднее своим воспитанникам, нежели иные кровные родственники4. Вышедшие из крепостной среды кормилицы и няньки первыми знакомили своих питомцев с народной культурой. Поэт Я. П. Полонский писал, что чистоте родного языка в его литературных произведениях во многом способствовали «деревня, постоянно русская, несменяемая прислуга и в особенности русские няньки, нередко на всю жизнь занимающие в сердце бывших детей место наравне с самыми близкими родными их»5. Приобщение к крестьянскому миру имело большое значение для духовного развития господских детей. Они видели крестьянские хороводы, слушали народные песни и сказки, наблюдали гадания. В автобиографической прозе С. Т. Аксакова упоминается, что народная сказка «Аленький цветочек» была впервые услышана им как «колыбельная» от ключницы Пелагеи6. Желание услышать волшебные сказки заставляло маленького А. А. Фета спозаранку бежать в людскую и искать «сказочницу». Замечательными рассказчицами были Арина и Афимья, няньки П. П. Семенова-Тян-Шанского 7.
Живя в усадьбе, дворянские дети охотно играли с дворовыми ребятишками. Я. П. Полонский считал, что тесное общение с крепостными детьми, крепостной деревней в целом помогло его нравственному и душевному развитию. «Множество крепостных, когда-то окружавших наше детство, давало больше пищи для наблюдательности, больше времени на то, чтобы вглядываться или изучать их характеры, – писал поэт. – Не с изучения ли крепостных дворовых началась натуральная школа нашей литературы...»8 В сельской усадьбе среди детей высшего и низшего сословий практически отсутствовали противоречия. Общие забавы и игры сближали их.
Тесная связь досуга небогатой помещичьей семьи с народной традиционной культурой замечена многими современниками. Взрослые чаще всего разделяли веселье крестьянского празднества: слушали народные песни, наблюдали хороводы крестьянских девушек. Владимирский помещик Чихачев и члены его семьи, жившие в усадьбе Дорожаево Ковровского уезда, с удовольствием принимали участие в «хороводах с песельниками и музыкантами». Чихачеву нравилось смотреть, как веселятся крестьяне. «А перед окнами у меня поют, играют, ну, словом, слух и зрение вполне наслаждаются, – писал он. – Отличные голоса, мужские и женские составляют самую усладительную гармонию; родной русский напев я всегда предпочитаю всем ариям Россини, Моцарта, Бетховена»9. Николаевский жандарм Э. И. Стогов подробно описывал в воспоминаниях, как его дед и бабка, небогатые помещики Можайского уезда, плясали на свадьбе сына «русскую» и как на дворянских свадьбе истово соблюдались все старинные обряды, начиная от предохранения от колдунов и кончая разуванием невестой молодого и вручения ему шелковой плетки10.
Музыкальная жизнь провинциальной усадьбы, где в господских домах в XIX веке имелись скрипки и клавикорды, неотделима от народной традиции. В гостиных нередко пели и романсы, и старинные русские песни. Среди крестьян встречались настоящие самородки, способные виртуозно исполнять по слуху «умную» музыку. У рязанского помещика А. С. Сербина был в усадьбе целый оркестр, который состоял «из тех же дворовых, что служили за столом»11.
Особенностью сельского досуга провинциального помещика было единение его с природой, возможное только в усадьбе. С. Т. Аксаков писал: «Деревня, не подмосковная, далекая деревня – в ней только можно почувствовать полную, не оскорбленную людьми жизнь природы... Природа вступит в вечные права свои, вы услышите ее голос, заглушенный на время суетней, хлопотней, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи»12. С. Т. Аксаков прекрасно знал толк в таких сугубо «деревенских» развлечениях, как рыбная ловля и охота. Эти азартные занятия объединяли людей, способствовали возникновению особой общности охотников, где отсутствовали сословные границы, имущественное неравенство, где главным принципом было равное мужское общение. Тот же С. Т. Аксаков заметил: «Все разнородные охотники должны понимать друг друга: ибо охота, сближая их с природой, должна сближать между собой»13. Он описывал выезды господ и дворовых большими компаниями по ягоды или по грибы; и не один мемуарист из помещиков мимоходом, как что-то обычное, упоминает походы с лукошком как средство развеяться, уйти от домашних проблем.
Помещичья усадьба, как правило, располагалась рядом с рекой или озером. В усадьбах нередко существовали и «копаные» пруды – сажалки, использовавшиеся как для хозяйственных нужд, так и для сохранения пойманной рыбы. Ловля рыбы на удочку, которой иной раз увлекались и дамы, поездки веселой компанией с неводом на дальние, богатые водоемы или на «пески» к рыбачьим артелям, часто описываются и в мемуарной, и в художественной литературе; можно вспомнить рыбацкие «подвиги» гоголевского Пет­ра Петровича Петуха из второго тома «Мертвых душ». С. Т. Аксаков, автор профессионального руководства «Записки об ужении рыбы», в «Детских годах Багрова-внука» увлекательно описывал охотничий азарт, обуявший равно как маленького Сережу Багрова, так и его дядьку Евсеича на рыбалке, или генерала Мансурова, наравне с крепостными рыбаками тянувшего невод.
Охота на дичь или зверя испокон веку была не только излюбленным деревенским развлечением, она представляла собой статусный элемент жизни дворянского сословия. Охотой увлекались все – и представители высшей придворной аристократии, и помещики средней руки, и мелкопоместные. С. Т. Аксаков подробно описал ястребиную охоту на перепелок, которая пришла на смену соколиной охоте.
Особенно популярной в помещичьей среде была псовая охота. В усадьбах содержались специально обученные собаки – чаще всего, три-четыре своры. Но иной раз содержались огромные псарни с большим комплектом охотников – доезжачих, выжлятников, ловчих и пр., единообразно одетых и обученных исполнять на охотничьих рогах целые концерты. Особо «приимистые» собаки были предметом гордости помещиков. Среди дворян было немало фанатичных поклонников и тонких знатоков псовой охоты. В одном из произведений С. Н. Терпигорева упомянут Николай Петрович Свистунов – страстный «лошадник и собачей»: его сельцо Свистуновка даже получило второе название – «Большие Собачьи Хвосты»14. Любитель псовой охоты, известный гитарист Н. Макаров, описывал ее как полномасштабную военную операцию. После предварительных переговоров между охотниками «назначалась дислокация и избирались стратегические пункты у того или другого зажиточного помещика. В назначенный день все съезжались к избраннику с разных сторон с бесчисленными стаями борзых и гончих и целым эскадроном всадников»15. Многодневные и даже многонедельные выезды в «отъезжее поле» так и назывались – «походами»; князь Б. А. Васильчиков описывал походы своего деда от Новгорода до Москвы. Такой охоте, объединяющей сиятельного графа, мелкопоместных владельцев одной-двух свор и простых псарей, посвятил целую книгу Е. Э. Дриянский16.
Охота с подружейной собакой среди дворян, как «не барское дело», большой популярностью не пользовалась, но если ею увлекались (например, И. С. Тургенев), то мерзли, мокли и били ноги по болотам наравне с однодворцами, мещанами и дворовыми: охота пуще неволи, и уж тем паче «пуще» сословной розни.
Страсть дворянства к охоте привела к появлению в усадьбах коллекций разнообразной охотничьей амуниции и специальных охотничьих комнат или кабинетов. О составе подобных коллекций можно судить по описи Музея усадебного быта 1920-х годов в Алексине Смоленской губернии. В охотничьем кабинете стояли два шкафа, в одном хранились охотничьи принадлежности, в другом – медвежьи черепа. На стенах висели ружья системы Лефоше, рогатина, охотничий рог, собачьи ошейники, украшенные вышивкой с кличками удачливых собак – Завладай, Быстрый, Лебедь. Здесь же можно было видеть охотничью сумку с медвежьими лапами, картины со сценами охоты и фотографии собак17.
Большое распространение в дворянских усадьбах получила ловля птиц, которых затем содержали в доме и на усадебном дворе. Эта форма досуга была как городской, так и сельской. Но в сельских усадьбах любили необычных и крупных птиц – павлинов, «индейских петухов», «цесарских кур», журавлей. «Пташковая охота», ловля и содержание певчих птиц была всесословным увлечением. Различные виды птиц вносили в однообразную деревенскую жизнь некоторую экзотику. У уже упоминавшегося рязанского помещика А. С. Сербина усадебный обширный двор представлял собой «оживленную картину, чрезвычайно заманчивую для детских глаз: посредине его разгуливал ручной журавль, забава дворовых мальчишек, постоянно воевавших с ним; павлин, распустив узорчатый хвост опахалом, шумел им в сладостной дрожи перед павой; резкому его крику вторили звонкие и частые голоса цесарских кур, в клетках под балконом были отборные перепела»18. В самом доме на стенах залы и нескольких комнат висели клетки с различными птицами – сойками и канарейками. Большим любителем птиц, по воспоминаниям А. Фета, был его дядюшка. В его усадьбе Ядрино перед домом высился птичник, в котором жили перепела, жаворонки, соловьи, скворцы, дрозды и другие птицы19. 
«Охота к перемене мест» как стремление преодоления однообразия деревенской жизни в среде провинциального дворянства выливалась в поездки на несколько дней в гости, к ближним или отдаленным соседям, а также редкие выезды в ближайший торговый город на ярмарку: горожане обходились краткими визитами, посещениями званых вечеров и балов и походами по модным лавкам. И. А. Гончаров во вставной новелле в путевых записках «Фрегат „Паллада”» красочно описывает такой приезд гостей в деревню со слугами, гувернерами и гувернантками и дюжиной лошадей, их угощение и разговоры20. А Ф. Ф. Вигель в своих записках называл торговые ярмарки «местом всеобщего свидания». Он язвительно охарактеризовал пензенскую ярмарку с расфранченными покупательницами, для которых появление в рядах было праздником21. Но согласимся, что и гостевание, и ярмарочные развлечения не имели ничего специфически-дворянского: это межсо­словные развлечения, как непременные катание яиц с лубка на дворе или в гостиной, куда собирались и дворовые мальчишки, как качели на Святой неделе или ряженые на святках, о которых редко не упоминается современниками-помещиками. 
Можно утверждать, что не было непреодолимого разрыва между двумя культурами – традиционной крестьянской и дворянской, как не было непреодолимой границы между обычными провинциальными помещиками и их дворовыми или крестьянами, что наиболее рельефно проявлялось в их совместном досуге. Да не было и какой-то единой специфической дворянской культуры, как не было единого поместного дворянства: между владельцами тысяч душ крепостных, развлекавшимися в Париже или Баден-Бадене и собственниками полутора-двух десятков нищих мужиков в культурном отношении лежала огромная пропасть и – десятки переходных градаций. Точно так же существовал ряд переходных культурных типов, объединявших крайние полюса в единую национальную культуру. Это единство лежало, разумеется, не в юридической или экономической плоскости, а именно в досуговой, развлекательной сфере. 
 
1 Дуков В. В. Полихрония российских развлечений XIX века // Развлекательная культура России XVII- XIX вв. Очерки истории и теории. – СПб., 2000. 
– С. 496-497.
2 Там же. – С. 497-498.
3 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва-Третий Рим» в идеологии Петра Первого: к проблеме средневековой традиции в культуре барокко // Художественный язык Средневековья. – М., 1982. – С. 236-249; Успенский Б. А. Этюды о русской истории. – СПб., 2002. – С. 32.
4 См. подробнее: Полякова М. А., Савинова Е. Н. Русская провинциальная усадьба XVII – начала XX века. – М., 2011. – С. 166-167.
5 Полонский Я. П. Воспоминания // Полонский Я. П. Проза. – М., 1988. – С. 319.
6 Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука // Аксаков С. Т. Собр. соч. в 4-х томах. – М., 1955. – Т. 1. –
С. 495-496.
7 Фет А. А. Воспоминания. – М., 1983. – С. 36-37; Семенов-Тян-Шанский П. П. Детство и юность // Русские мемуары. Избранные страницы. 1826-1856. – М., 1990. – С. 417.
8 Полонский Я. П. Указ. соч. – С. 289-290.
9 Головина Т. Н. Сады помещиков средней руки в 1820-1830 годы // Русская усадьба. Сб. ОИРУ. – М., 2009. – Вып. 15. – С. 136.
10 Стогов Э. И. Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I. – М., 2003. – С. 32, 35.
11 Галахов А. Д. Записки человека. – М., 1999. – С. 42.
12 Аксаков С. Т. Записки об ужении рыбы // Аксаков С. Т. Собр. соч. в 2 т. – М., 1909. – Т. 2. – Стлб. 985.
13 Там же. – Стлб. 983.
14 Терпигорев С. Н. Отхожие промыслы // Терпигорев С. Н. С простым взглядом. – М., 1990. – С. 6.
15 Макаров Н. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. – СПб., 1881. – Ч. 1. – С. 10.
16 Дриянский Е. Э. Записки мелкотравчатого. – М., 1985.
17 Симакина Г. Ф. Материалы к истории музея усадебного быта в Алексине // Русская усадьба. Сб. ОИРУ. – М., 2001. – Вып. 7. – С. 526-528.
18 Галахов А. Д. Указ.соч. – С. 37.
19 Фет А. А. Указ соч. – С. 87.
20 Гончаров И. А. Фрегат «Паллада» // Гончаров И. А. Собр. соч. в 6-ти томах. – М., 1972. – Т. 2. – С. 66-69.
21 Вигель Ф. Ф. Записки. – М., 2000. – С. 147.
дата обновления: 10-02-2016