Иконописцы и живописцы Оружейной палаты XVII века: быт и нравы

 

Московские кормовые и жалованные иконописцы и живописцы Оружейной палаты в XVII веке хотя и представляли собой профессионально обособленную городскую страту, являлись все же частью социокультурной среды Москвы. 

Естественно, что не только их профессиональная служебная деятельность протекала в городском пространстве, но и досуг, в рамках которого по праздникам они ходили в гости, предавались удовольствиям застолий, которые включали не только еду и питье, но и общение, а совместное времяпрепровождение порой заканчивалось ссорами, которые разбирались в суде. 

Надо сказать, что сведения о повседневной жизни и быте мастеров Оружейной палаты в архивных документах встречаются чрезвычайно редко, по этим причинам исковые судные дела, посвященные такого рода событиям, приоткрывая нам сегодня малоизученные сферы жизни людей XVII века – стиль взаимоотношений в семье и с коллегами, используемая повседневно внеслужебная бытовая лексика, нравственные посылы, и, как следствие, порой проявления девиантного характера и т. д. – круг этих вопросов представляет в рамках рассматриваемой тематики несомненный интерес1.

Сергей Константинович Богоявленский, исследуя Мещанскую слободу, писал в 1940-х годах: сведения о нравах людей XVII века удается почерпнуть только из одного источника – судных дел, которые слишком редко говорят о добродетелях и слишком много о пороках вовлеченных в них лиц, хорошие добропорядочные люди мало обращали на себя внимания властей, их положительные качества не нашли отражения ни в расспросных речах, ни в приговорах2.

Итак, одно из основных впечатлений о досуге мастеров Оружейной палаты художественных профессий в XVII веке, которое складывается при исследовании материалов Архива Оружейной палаты Российского государственного архива древних актов, связано с таким явлением, как гостевание. Как известно, весь строй жизни в те времена был подчинен церковному календарю. Даже столь важные события в профессиональной сфере мастеров, как изготовление и установка в храме иконостаса, было сопряжено с праздником, нередко соименным посвящению самого храма, к которому спешили закончить работы, и произвести освящение для проведения службы.

Обращаясь же к обыденной жизни, рас­смотрим события, случившиеся в 1637 г. на Масляной неделе в четверг в доме иконописца Бажена Савина, куда государев жалованный иконописец Сидор Осипов сын Поспеев был приглашен на обед. Двор Бажена находился в Иконной слободе, которая располагалась в Земляном городе за Арбатскими воротами3. Как известно, с четверга начиналась широкая Масленица, поэтому не удивительно, что мастера в середине недели были не на службе, а за столом. Явившийся в дом Бажена Сидор Поспеев обнаружил, что там уже вовсю идет застолье. Среди прочих гостей за столом сидел сосед хозяина дома по слободе кормовой иконописец из новгородцев Третьяк Гаврилов, который известен участием работе для Успенского собора в Москве. 

Примечательно, что гости были заняты беседой.

По неизвестным причинам Третьяк вышел из-за стола (хочу сказать, что документы позволяют воссоздать детали событий, в которых они описаны с использованием речевых оборотов, характерных для того времени, что придает текстам особый колорит), хотя и сам был гостем, т. е. в чужом доме, и, не желая вновь пришедшего пустить за стол и включить в беседу, «учал» Сидора Пос­пеева, «бранить и грозить кнутьем» неизвестно, «за какую вину».

По исковому заявлению обиженного – Сидора – был объявлен повальный обыск (к величайшему сожалению, круг Баженовых гостей, «кои в те поры», как сказано в документа, «были на беседе», в архивном деле не сохранился). Ответчик же Третьяк отрицал свою вину – «никакою лаею не лаивал». Нельзя еще раз не обратить внимания на своеобразную бытовую лексику людей XVII века. 

Надо сказать, что в том же 1637 г. была еще раз засвидетельствована склонность Третьяка Гаврилова к девиантному поведению, когда на него подал жалобу стольник Федор Леонтьев сын Стрешнев4. Стрешнев в своем иске сообщал, что опять же в праздник – на Пасхальной неделе в среду – его дворовый человек Иван Иванов был избит и ограблен на изрядную по тем временам сумму в 35 рублей с полтиной около двора Третьяка Гаврилова в той же Иконной слободе на Арбате самим Третьяком и его гостями; после нападения несчастного «покинули замертво». В суде Третьяк, как и в рассмотренном выше случае, все отрицал, а тех людей, которых истец призвал в свидетели, назвал его «друзьями и хлебояжцеми». Однако, как это нередко случалось в то время, дело до суда не дошло, участники конфликта «сыскались вправду полюбовно», т. е. удовлетворили взаимный моральный и материальный ущерб.

Более драматично закончилось празднование Масленицы другими иконописцами. В Сыропустную неделю, т. е. в последнее воскресение перед Великим постом, 13 февраля 1670 г. собрались на дворе иконописца Оружейной палаты Егора Терентьев сын Зиновьева гости5. А двор его располагался подле Государева Большого Английского двора на Фроловской улице в Белом городе. Известен состав гостей – это товарищи по цеху и соседи – иконописцы же Сергей Васильев сын Рожков и Иван Максимов с женами, а также Федор Евтифиев сын Зубов и Симон Ушаков. 

В тот же день соседка Егора – княгиня Елена Алексеевна Звенигородская села в возок6 и отправилась в сопровождении дворовых людей тоже в гости к Михаилу Бахтиярову. Двор соседа от двора Звенигородской был третьим. В это время – «в последнем часу дня» – на двор Егора Зиновьева ворвались человек 10 дворовых Звенигородской и принялись хозяина и его гостей – самих иконописцев и их жен – бить, увечить и грабить. Награбили – шуб, шапок и сережек из ушей с шести человек на 52 рубля. А двор Егора Зиновьева был неподалеку от Тюремного двора, где на карауле стояли стрельцы – всего 5 человек, которые видели драматические события, развернувшиеся пососедству. И не только видели, но даже прибежали на двор к Егору – «хотели тех бойцов», вооруженных колами, выломанными из городьбы, «переимать», но те «учинились» караульным «сильны» и пытались и самих стрельцов бить и «бранили их матерны», но все-таки с иконописцева двора убежали к себе – на двор вдовы княгини Алены Звенигородской.

В результате длительных разбирательств по указу государя наказание было определено «учинить жестокое» – бить батогами нещадно, т. е. наносить неограниченное число ударов, «при многих людех, чтоб воровать было не повадно, на чюжие дворы боем в день приходить и ясаком кричать, и людей бить и грабить». Денежное же взыскание за бесчестье и увечье составил огромную сумму – 624 рубля.

Гостевание таким образом нередко приобретало весьма своеобразные формы.

Если обратить внимание на некоторые обстоятельства, в которых происходили праздничные встречи, то надо отметить, что в гости, как уже говорилось, мастера ходили с женами. Одевались нарядно. Как-то в конце января 1660 г. житель Кадашевской слободы Кондратий Андреев шел с женой Акулиной «в другой» час ночи из гостей, когда вдруг на него напал житель той же слободы иконописец Аникий Анцыфоровы с товарищами7. Нападавшие «збили» с Кондратия вишневую шапку с соболем – дело было зимой, а с жены – вишневую же однорядку8 с серебреными пуговицами и жемчужное ожерелье, а также золотную, т. е. шитую золотой или позолоченной нитью, шапку. 

Попутно отметим, что наряды, что называется «на выход», могли быть довольно дорогими, о чем удается узнать из документов, связанных с иконописцами и живописцами Оружейной платы – например, шапка червчетая, т. е. пурпурная, с пухом – могла стоить 3 рубля, а жемчужное ожерелье – 5 рублей с полтиной. 

Пропажа, случившаяся в доме у самого иконописца Аникиея Анцыфорова, которого по его словам обокрала девка Дунька, раскрывает цену самых дорогих по тем временам жемчужин – так называемых жемчужный зерен; их у Аникея было аж 50 штук – ценой по рублю за зерно9.

Женская часть семьи другого иконописца – Семена Михайлова сына Облязнина – могла позволить себе иметь в арсенале нарядных вещей жемчужную «переденку»10, а также золотный кокошник с жемчужной – не будничной бисерной – поднизью11. Кстати, отметим опять же цену такого рода вещей – жемчужный кокошник, который сорвал с головы жены иконописца Ивана Филимонова сына Медведева другой иконописец Яков Прохоров через красное окно избы, был оценен в 9 рублей; подзатыльник12, «низан жемчугом», который имелся в доме иконописца Леонтия Степанова сына Протопопова стоил 2 рубля и т. д.

Для понимания масштаба цен на «предметы роскоши» приведем следующие цифры – годовой оклад жалованного иконописца Леонтия Протопопова в 1678 г. был равен 33 рублям 30 алтынам, т. е., например, цена жемчужного кокошника составляла почти треть годового жалованья нерядового мастера, состоявшего на окладе.

Очевидно, что времяпрепровождение иконописцев и живописцев в оставшееся от работы время в городе не отличалось оригинальностью в сравнении с другими категориями населения Москвы, но интерес к деталям их повседневного быта состоит в том, что документы, приоткрывая подробности в условиях и обстоятельствах их жизни, дают конкретику, которая позволяет в контексте оживить, казалось бы, на первый взгляд малозначимые детали. 

К сказанному добавим, что застолья случались не только по случаю церковных праздников, но и в связи с такими событиями в частной жизни, как свадьбы, родины и крестины, а также похороны и поминки. Как бы то ни было, но по всем этим поводам было принято приглашать людей и организовывать угощение. Но если на погребение и поминки деньги – от 1 до 5 рублей – удавалось получить самим мастерам или их близким по челобитной из казны, то свадьбы справляли собственным коштом.

Свадьба как мероприятие, проводившееся на досуге, судя по документам, была довольно-таки затратным делом. В частности, иконописец Оружейной палаты Сергей Васильев сын Рожков потратился на свадьбу дочери не на шутку. Мало того, что, сговорив дочь замуж за певчего дьяка Андрея Кононова, он запросил и получил весь заработок на 184-й (1675/1676) сентябрьский год – тридцать три рубля и тридцать алтын, он через год – в марте 1676 г. – писал про себя, что «от свадьбенки обдолжал» настолько, что по двум кабалам за ним числилось еще 20 рублей и вновь просил о деньгах авансом13.

А вот иконописец Оружейной палаты Михаил Иванов сын Милютин подал челобитную, в которой писал о том, что «зговорил» он «женитца, а поднятца нечем» и просил выдать ему кормовые деньги за полгода вперед. Челобитчик получил 10 рублей годового жалованья, а также попросил пожаловать с Дворцов – с Сытного, Кормового и Хлебенного еды и питья для угощения. 

Продуктовые пожалования с Дворцов мастера получали и по случаю рождения ребенка. «На родины женишке... и на крестины младенца» живописцу Ивану Богданову выдали ведро вина, два ведра пива, осетра и пол-осмины14 пшеничной муки15. Вино наливали в четвертные16 скляницы и полуведерные бочонки.

Посуда для приема и угощения в доме, в частности, иконописца Оружейной палаты Семена Михайлова сына Облазнина, была оловянной белой – полдюжины17 тарелок и столько же блюд он хранил для подобающих случаев в коробе. Столько же блюд и тарелок было украдено из дома живописца Ивана Салтанова в 1687 г. на сумму в 4 рубля 6 алтын 4 деньги. Как известно, делали такие предметы из листового олова холодной ковкой и паянием, изделие могли украшать резцовой гравировкой и рельефным литьем. Порой по виду они приближались к серебряным. 

А вот у живописца и золотаря Оружейной палаты Дорофея Ермолаева сына Золотарева была припасена для торжественных случаев посуда серебряная. Он мог себе это позволить – не раз получал щедрые пожалования, имел много заказов от казны и частные подряды. 

Своего рода эксклюзив – чарку – серебряную, позолоченную, ценою в полтора рубля – имел у себя дома иконописец Леонтий Степанов сын Протопопов.

Об одежде, которая требовалась для проведения свадебного мероприятия, известно, что ее могли брать при отсутствии возможности приобрести собственную, на прокат. Весной 1671 г. живописец Симон Григорьев сын Соколовской взял у дворового князя Ивана Ераслановича Черкаского Степана Израилева холодный камкасейный кафтан черного цвета с золотной нашивкой ценою в 6 рублей18. Для чего сам Симон брал на время кафтан в документе не говорится, а вот отдал его «по знакомству», как говорится в документе, Алексею Булычеву на время свадебки. Не известно, удалось ли в итоге владельцу вернуть свою одежду через суд или нет, но он до решения вопроса взял живописца на поруки19.

Порой досуг использовали для воплощения в жизнь порочных или даже преступных замыслов. В Сырную неделю, на Масленицу, в 1683 г. иноземец Матвей Иванов сын Ратомской пришел по-соседски на двор к живописцу Василию Познанскому в Бронной слободе. Спустя некоторое время Ратомский позвал соседа к себе, а там, как оказалось, был другой гость – ротмистр рейтарского строя Яков Степанов сын Гадомский, который сходу начал предлагать Василию Познанскому две пары соболей, Василий соблазнился и взял пару за 7 рублей в долг, в счет жалованья в Оружейной палате на текущий год, которое составляло 36 руб­лей с полтиной20. От Ратомского вся компания отправилась опять же к Познанскому на двор, сосед ушел раньше, а новый знакомый остался, спустя некоторое время Познанский пошел проводить гостя, а по возвращении обнаружил, что соболей-то и нет. То ли гости Познанского были в сговоре, то ли еще какие-то обстоятельства вмешались, но бедный Познанский по суду выплатил Гадомскому деньги за украденные соболя, а после этого тяжело заболел и порядка 10 лет прожил в монастырях.

Одним из способов веселого проведения досуга в Москве было посещение Кружечного двора. В 1670 г. на праздник Вознесения Господня иконописец Тимошка Яковлев с братом были на Кружечном дворе и там повстречали другого иконописца – Ивана Володимерова21. Ну, как водится, принялись они друг друга «бить кулаками... и руки кусать, и волосы на голове и бороду драть». Повод естественно нашелся – шапка, которую один другому то ли продал, то ли заложил.

Другая история случилась в 1692 г. на Кружечном дворе за Яузой за Земляным городом за Таганными воротами с кормовым иконописцем Трифоном Ивановым. Публика там была разношерстная и, в частности, потешный конюх Семеновского полка Андрей Михайлов сын Карташов, который пришел по его словам «пить вина и пива». Кстати, закуской служили пироги, которыми там же торговал в разнос из лукошка Ганка Иванов. Между иконописцем и конюхом завязалось случайное знакомство, конюх сообщил, что царь Петр Алексеевич непрестанно бывает у них в Семеновской слободе, а иконописец Трифон Иванов стал говорить, что «не честь он, государь, делает, бесчестье себе». В итоге за «непристойные» слова все оказались в суде. Правда на допросе Трифон сообщил, что ничего не помнит – «был болно пьян», что позволило ему избежать смертной казни22. 

В завершение хотелось бы сказать о, наверное, наиболее интересном в рассматриваемом материале. Речь идет о книгах, которые хранились в доме жалованного иконописца Оружейной палаты Леонтия Степанова сына Протопопов и якобы были украдены у него учеником Тимофеем Золотаревым23. Это «лексикон – писмяной, на греческом языке, а переведен на руской язык» и немецкой библии в лицах. Не вдаваясь в особые подробности, можно лишь предположить, что речь в документе могла идти об изданном в 1621 г. словаре польского лексикографа Григория Кнапского и, в частности, латино-польско-греческом, который во второй половины XVII – первой четверти XVIII в. имел в России широкое хождение и был, в частности, в библиотеках А. А. Виниуса, В. Н. Татищева и др., а стоил, по некоторым данным, 10 алтын. Протопопов оценил украденный у него экземпляр гораздо дороже – в полтора рубля.

Подтверждением тому, что иконописец Леонтий Протопопов интересовался языками, служат указания в том же документе: оказывается отец обвиненного в воровстве ученика Тимошки – Кирилл Иванов – помогал Леонтию в изучении языков: приходил по приглашению мастера к нему домой и «указывал ему в азбуке латинские и полские слова». 

Относительно немецкой библии в лицах, хотя она имела отношения не к досугу, а, скорее, к внеслужебному творчеству, но хранилась дома и была куплена мастером на собственные деньги, надо сказать в двух словах следующее: как известно, иностранные издания широко применялись в качестве иконографических и текстовых образцов русского изобразительного искусства. В их числе особой популярностью пользовалась библия Пискатора; она имелась у одного из крупнейших иконописцев последней трети XVII века Ивана Безмина (владел «библией писменной в лицах, которая писана на латинском языке и переплетена в белую кожу»). У Богдана Салтанова «библия в лицах... с иными прибавочными листами», также украденная у него в 1687 г. учеником Григорием Калинниковым, была оценена в десять рублей с полтиной. Л. Протопопов оценил свой экземп­ляр в три рубля.

В заключение надо сказать, что дальнейшее раскрытие и изучение архивных источников позволит более полно и многогранно воссоздать картины «досужего» времяпрепровождения иконописцев и живописцев в XVII веке в Москве, а в итоге эти картины займут свое место в контексте эпохи.

 

1 Подробнее см.: Николаева М. В. Словарь иконописцев и живописцев Оружейной палаты. 1630-1690-е годы. – М., 2012; Иконописцы и живописцы Оружейной палаты. 1630-1690-е годы. Сборник документов / Сост. М. В. Николаева. – М., 2012.

2 Богоявленский C. К. Научное наследие. Московская Мещанская слобода в XVII веке. – М., 1980. – С. 152.

3 Судное дело Иконного приказа по иску стольника Федора Леонтьева сына Стрешнева к иконнику Третьяку Гаврилову в «бое», «увечье» и грабеже дворового человека Ивана Иванова // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 41485. – Л. 1-7об.;  Успенский А. И. Царские иконописцы и живописцы XVII века // Записки Императорского московского археологического института. – М., 1916. – Т. III. – № 10. – С. 4-5.

4 Исковая челобитная стольника Ф. Л. Стрешнева // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 41485. – Л. 1-2 об. 

5 Сыскное дело по иску иконописцев Георгия Терентьева сына Зиновьева, Сергея Васильева сына Рожкова и Ивана Максимова к людям княгини Елены Звенигородской «в бое», «увечье», «грабеже и бесчестье» // Там же. – Д. 43726. – Л. 1-33.

6 Крытая зимняя повозка или сани со спинкой.

7 Запись в Мастерской палате словесной исковой челобитной кадашевца Кондратия Андреева с обвинением иконописца Аникея Анцыфорова «в бое» и грабеже // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 42875. – Л. 1-2. 

8 Верхняя широкая, долгополая одежда с длинными рукавами и прорехами для рук, сшитая из одного ряда ткани, без подкладки.

9 Явочная челобитная в Мастерскую палату знаменщика Аникея Анцыфорова (Анисифорова) о побеге от него девки Дуньки и о краже ею вещей и денег // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 8207. – Л. 1-1об. 

10 Головной убор в виде широкого обруча, украшенный жемчугом

11 Сетка или бахромка, пришитая к нижнему краю кокошника к очелью, которая закрывала лоб почти до бровей.

12 Часть кокошника, полоса ткани на твердой основе.

13 Дело по челобитной иконописца Оружейной палаты Сергея Васильева сына Рожкова о выдаче ему авансом жалованья и кормовых денег на 184-й (1675/1676) год на свадьбу дочери // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 15477. – 

Л. 16-18об. 

14 50 литров.

15 РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 18782. – Л. 1-2. 

16 Четвертая часть ведра в стеклянном сосуде с горлышком.

17 Шесть штук.

18 Как известно, кафтан представлял собой комнатную или уличную одежду с застежкой, подпоясанную кушаком. «Камкасейным» называли нарядный кафтан из камки – шелковой одно или двуцветной ткани с крупным тканым узором. Отделка золотой нитью придавала кафтану особую нарядность, чаще всего ее делали на запястьях и петлицах.

19 Дело по челобитной человека князя И. А. Черкасского Степана Миайлова сына Израйлева о даче суда с живописного дела учеником Оружейной палаты Симоном Григорьевым сыном ­Соколовским во взятом кафтане // РГАДА. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 43804. – Л. 1-3. 

20 Дело по иску ротмистра Якова Степанова сына Гадомского к живописцу Оружейной палаты Василию Познанскому во взятых у него в долг соболях // Там же. – Д. 45786. – Л. 1-5. 

21 Расспросные речи стрельцов и иконописцев – Тимофея Яковлева и Ивана Володимерова – о краже шапки // Там же. – Д. 43728. – Л. 1-3 об.

22 Судное дело Стрелецкого приказа и Потешного двора по извету потешного конюха Семеновского полка Андрея Михайлова сына Корташова (Карташа) на кормового иконописца Оружейной палаты Трифона Иванова «в непристойных словах» о царе Петре Алексеевиче // Там же. – Ф. 371. – Оп. 2. – Д. 335. – Л. 1-10.

23 Дело по иску иконописца Леонтия Степанова сына Протопопова к ученику иконного письма Тимофею Кирилову сыну Золотареву в побеге и краже вещей // Там же. 

– Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 48920. – Л. 1-6.