РУССКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ПРИРОДЫ И ОБЩЕСТВА: ОТРАЖЕНИЕ В «БОГАТЫРЩИНЕ»

С. А. Волостнов (Муром)  

 

РУССКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ПРИРОДЫ И ОБЩЕСТВА: ОТРАЖЕНИЕ В «БОГАТЫРЩИНЕ» 

Рассматривая произведения народного поэтического творчества, мы не будем оставаться в границах одного жанра, ибо нас интересует отраженная  в них действительность, а не специфические свойства их формы. В  поле нашего внимания будут находится классические былины, легенды, сказки и пословицы. Конечно, жанровая специфика должна учитываться  в плане особенностей отображения реальности, содержания различных по времени формирования слоев.

Понятия «богатырь», «богатырщина» мы будем толковать расширительно, как это было принято в середине XIX в.  Богатырщина - богатырский быт, богатырские времена; сказки и предания о богатырях. Богатырь - человек рослый, дородный, дюжий и видный; необычный силач; смелый  и удачливый, храбрый и счастливый воин, витязь.1  

Принимая во внимание тот факт, что формы и содержание богатырщины в значительной степени обусловлены внутренними законами, мы все же  считаем возможным исследовать данные произведения народного поэтического творчества с точки зрения воспроизведения отразившейся в них действительности как исторической, так и ментальной. Длительное бытование эпических произведений в устной традиции наложило на их содержание и форму отпечаток времени. Как отмечает Б. Н. Путилов, «бытовой фонд в эпосе обладает своим движением: певцы разных исторических эпох вносят в него реалии, связанные с их бытовым опытом  или с их представлениями об эпическом быте».2    И отпечаток этот не только фрагментарный, но и классифицирующий, ибо эпическая традиция воспроизводит типовые, унифицированные  явления и объекты.

Собственно таким явлением может считаться и богатырство. Тот же Б. Н. Путилов пишет: «Эпические герои выражают исторические представления народа, определенные грани реального народного опыта  и в своих подвигах реализуют идеалы, волю народа».3  О том же двадцатью годами ранее говорила А. М. Астахова: «Историзм былин заключается не в воспроизведении отдельных конкретных событий, а в выражении народных идеалов, обусловленных определенной исторической эпохой».4  

Богатырь воспринимался  не как самоценное явление, а как операционное подспорье в построении нормальной, счастливой жизни: «Счастье лучше богатырства».5  

Вспомним, что положительная оценка богатырей в русском эпосе практически всегда обусловлена народной пользой. Подобное содержание образа богатыря позволяет нам использовать его как показатель отношения к действительности значительных социальных групп, в том числе и крестьянства.

В народном поэтическом творчестве богатырей крестьянского происхождения немало; сюжеты группируются вокруг образов Ильи Муромца, Микулы Селяниновича, Вавилы, но присутствуют и другие - Кузьма Серафонтьевич, Иван русский богатырь и др.

Крестьянство вообще не было изгоем эпического жанра многих этносов. Гавриил Дестунис отмечает, что «греческий средневековый эпос не считает землепашество занятием недостойным богатыря; он не одну только войну  признает  за  труд благородный».6  В этой связи можно вспомнить и сюжет с Ясоном в Колхиде, и др.

Крестьянское хозяйство является адаптивной  системой жизнеобеспечения крестьянина, существующей на стыке природной и социальной сред. При этом  устойчивость, эффективность данной системы определяется ее возможностями гасить возмущения за счет внутренней структуры и использования ресурсов: информации, вещества, энергии, имеющихся во внешней среде. Система противопоставляет опасным возмущениям доступные ресурсы как внутрисистемные, так и ресурсы смежного сегмента среды, а также ресурсы самого поставщика возмущений. Причем, силы компенсации должны быть пропорциональны силам возмущения, только в этом случае сохраняется устойчивость.

Анализ ряда источников позволяет говорить о перемещении точки приложения сил  исследуемой системы с течением исторического времени. На раннем этапе разрушительные возмущения проистекали преимущественно из природной среды, а для гашения этих возмущений использовались ресурсы социального окружения. При этом возмущения относительно сильные, на грани избыточных, и становятся одним из факторов, порождающих богатырей. Процесс освоения природной среды и охвата крестьянства властью государства и феодалов приводит к смещению точки приложения сил крестьянства. Возросший поток возмущений, поступающих из социального окружения, начинает компенсироваться за счет ресурсов природного окружения, а посредниками выступают те же богатыри.

Специфичность складывания и бытования эпических произведений не дает нам возможности поставить четкие хронологические границы перехода от периода к периоду. Тем более, что на разных территориях страны эти изменения должны были происходить в разное время вместе с изменением форм хозяйствования и степени проникновения в данные районы феодалов и государства. Так, скажем, использование подсечно-огневых приемов  земледелия  на севере и востоке страны прекращается в XX в., а на территориях центральной России, например Владимирской губернии, практически исчезает в XVIII в., что было связано, в основном, с лесистостью регионов и их заселенностью. А ведь именно высокая лесистость и малая заселенность территории способствуют развитию  взгляда на лес как на источник опасности, впоследствии опасность скорее ожидается со стороны представителей власти, которые появляются отнюдь не из леса.

Самые общие хронологические рамки  перехода от этапа к этапу должны быть обозначены между  XIII в. и рубежом XVIII-XIX вв. Так скажем, «об эпическом Илье Муромце первые сведения датируются XVI в.»,7  при этом значительная часть сюжетов относится к древнейшим временам, не ранее X в. Первые записи былинных сюжетов относятся к концу    XVII - началу XVIII вв., а сколько-нибудь научная запись текстов начинается через сто лет.

Трудности однозначной периодизации указанных процессов связаны еще и с тем, что выделенные тенденции существовали параллельно. Мотивы борьбы с силами  природы достаточно часто прорисовываются и в исторических преданиях и легендах о Петре I. Так, в легенде «Как Петр Великий ездил в Соловки на богомолье» присутствует сюжет порки кнутом Ладожского озера, после чего оно «стало смирнее и тишину имеет, как и прочие озера».8  Сюжет той же направленности есть и в легенде «Петр Первый в Святозере».9  

Но в этих сюжетах крестьяне выступают уже не как богатыри, борющиеся с природой, а лишь как массовая рабочая сила  или как сметливые советчики.

При  всей  трудности указания определенных границ выделенных периодов, богатырщина, на наш взгляд, отразила означенные тенденции. Хотя этот же материал свидетельствует о том, что полного перекрытия одной тенденции другой не происходит. Можно говорить лишь о преобладании. Так, скажем, оппозиция складывающимся отношениям социального неравенства появляется в эпических сюжетах достаточно рано. Образец такого противостояния - былина «Вольга и Микула», сложение которой можно отнести к домонгольскому периоду. Но здесь столкновение героев не носит такого обостренного, разрушительного характера, как, например, в поздних мотивах бунта Ильи Муромца, где Илья не только угрожает убить князя и княгиню, но и разрушает церкви и палаты. Более того, как справедливо отмечает Б. Н. Путилов, в сюжете «сталкиваются неправедная власть и богатырская позиция, отвечающая справедливости... эпос, возвышая в таких ситуациях богатыря нравственно, словно лишает его физических возможностей силой утвердить свою правду: за резкие слова, за смелое выражение своего мнения и т. д. богатырь подвергается опале, заточению и т. д.»10

Ситуация противостояния с природным окружением - родовая  черта для архаического  эпоса. Противостояние богатыря  природе проявляется даже в акте рождения:

 

Народился Микулушка Селянинович:

Птицы улетели за сини моря,

А звери ушли в темны леса,

А рыбы ушли в глубоки станы.11

 

Правда, эта черта не является привилегией крестьянского сословия, аналогичные описания присваиваются  Вольге, Добрыне.12

Родившийся богатырь обращает свои силы на явления, противостоящие нормальному ведению крестьянского хозяйства. «Илья Муромец, прежде чем отправиться в Киев и посвятить себя воинским подвигам, совершает свой первый подвиг дома, помогая родителям выкорчевать поле под пашню. В этом эпизоде характерно переплетаются  чисто крестьянские представления (в северорусской их вариации по преимуществу) с героической концепцией, определяющей русский эпос: очищая богатырским способом поле, Илья Муромец одновременно и совершает жизненно важное для хлебопашца <...> дело и демонстрирует свои возможности, которые выходят за пределы родительской пашни».13

Былина «Илья Муромец и Соловей- разбойник» - еще одна иллюстрация, относящаяся  по времени к периоду борьбы с природой. Соловей-разбойник олицетворяет собой антисоциальные силы. Это антропоморфное существо «соединяет в себе архаичные черты эпического чудовища с чертами человека».14 «В былине происхождение Соловья, равно как и его социальное лицо, остается неясным, что открывает возможности для различных толкований. Эта неопределенность вполне понятна, если учесть, что вообще трудно уловить соотношение в образе Соловья человеческих и фантастических, звериных черт. Попытки ученых конкретизировать образ Соловья на основе летописных сопоставлений успеха не имели».15

Противостояние Ильи и чудовища имеет глубокие корни. Атрибутика Соловья напоминает нам языческого Велеса (Волоса), противостоящего социальному, государственному Перуну. Как отмечают В. В. Иванов и  В. Н. Топоров, «в исходном основном мифе славянской мифологии Велес был противником Перуна».16 В православной традиции Велес воспринимался как «лютый зверь», «черт», костромской «ёлс» - «леший»17 (злой дух, воплощение леса, как враждебной человеку части пространства).18 Само имя Соловья-разбойника связано если не генетической, то анаграмматической связью с именем бога Волоса, противника Перуна (разрубание Ильей Соловья и поединок Перуна со змееподобным противником). На начало этой  цепочки трансформаций указывает и Ю. И. Смирнов: «Соловью-разбойнику... предшествовал Змей».19 Со стороны Перуна выступает Илья Муромец. Еще А. Н. Афанасьев, анализируя  сюжет былины «Илья Муромец и Святогор» указывал, что «Илья Муромец, заступает в народном эпосе место Перуна».20

Вообще же мотивы борьбы с природой в богатырщине многочисленны - это прокладывание дорог, строительство мостов и запруживание рек и пр., и пр. Но, в конце концов, борьба оканчивается победой  над природой, хотя  и  не полной.  Назревает перелом в осмыслении образа богатыря-крестьянина. Наличие подобного рубежа отмечает и Б. Н. Путилов. Былинные времена, по его мнению, «противостоят как мифологическому прошлому, когда все созидалось, так и назревающему будущему».21

К  эпохе перелома, когда природа уже не враг, а социальное окружение еще не так агрессивно, может быть причислен сюжет былины  Вольга и Микула.

 «Существенной особенностью былины, - по справедливому замечанию В. Я. Проппа, является - отсутствие в ней сюжетной динамики и драматического конфликта. Есть встреча двух  героев - героев совершенно разных по своей сущности - возвеличивание одного и посрамление другого».

Этот  перелом особенно заметен на примере былинного сюжета «Илья Муромец и Святогор». Разумеется, Святогор - символ природных сил, стихий. В образе Святогора множество  архаических черт. Силы Святогора избыточны для  действий в социальном окружении, потому и гибель его неизбежна.

К окончанию данной эпохи можно приурочить сюжет побывальщины «Святогор и Микула». Здесь поколение Святогора уже обнаруживает свое бессилие перед новым поколением богатырей. «В ходе столкновения богатырей  двух поколений, наделенных  совершенно разными качественно силами, выявляется обреченность старшего поколения и происходит смена поколений».22 Позднее  мы  видим аналогичный процесс в приложении к поколению Ильи Муромца. Силы богатырей, противостоявших природе, становятся избыточными в новой ситуации. Именно в это время переосмысливается сюжет, связанный с гибелью богатыря в каменном гробу. Если ранее гроб принимал Святогора как представителя старшего поколения богатырей, обреченных на гибель самими своими размерами, то в этот период гибель ожидает уже Илью.

Нарастание социального давления на крестьянство в богатырщине проявляется явной оппозицией институтам сложившегося общественного устройства и использованием в этом противостоянии ресурсов природной среды. Как уже отмечалось, к  этому периоду относится сюжет бунта Ильи Муромца. Для этого периода характерны сказания о богатырях-силачах, обходящих препоны, выставленные властью. Замечательно в этом плане предание «Силач  Иван Дуров». Процитирую кратко: «Он лично на свой жилой дом наносил лесу на плечах и тем более еще нарубил в казенной даче.

И вот на его, значит, за то, что он нарубил без разрешения в казенной даче, лесник подал в суд.

А он леснику задал вопрос:

- А вы, - говорит, - видели, чтобы на лошади было въехано в казенную дачу или нет.

Тот говорит:

- Нет, не видал...<...> но факт тот, что лес срублен...

А тогда он (Иван - С. В.) судьям задает вопрос:

- А граждане судьи, - говорит, -  за вынесенный прут из казенной дачи судят или нет?

Они говорят:

- Нет.

- Дак я, - говорит, - выносил прут, а не лес».23

Таков сюжет предания, но и реальные богатырские подвиги русского крестьянства тоже производят впечатление. Так, в одном из дел, возникшем «По отношению костромского губернатора Кочетова <...> от 26 ноября 1799 года», зафиксирован показательный факт. После ошибочного указа костромской казенной палаты, передавшего в пользование общине Сокольской вотчины (ныне Ивановская обл.) участок земли со «строевым и дровяным лесом»,  крестьяне за неполный год свели лес на территории 429 десятин 770 сажень  (ок. 460 га.).24

Причем, лес был использован не только для возведения необходимых крестьянам построек, (две - избы осиновых, срубов - двадцать семь, амбаров - семь, сараев - тридцать, и пр.),25 но был и просто складирован (найдено различной длины и толщины 15 538 бревен и дров 600 сажен). Частично лес продан. Как отмечается в документе: «Срубленный лес <...>  разного звания людям продан, а кому имянно оне не упомнят».26 Так крестьянство боролось за ресурсы, доступ к которым  был ограничен  властями.

В легендах, собранных Александром Николаевичем Афанасьевым, присутствует сюжет соперничества Николая-угодника и Ильи-пророка. Илья-пророк представляется как властитель стихий: грома, молнии, града, дождя, солнца. Мужик навлекает на себя гнев Ильи-пророка тем,  что работает в посвященный  этому святому праздник, Илья хочет побить его поле градом и уничтожить урожай. Но Николай спасает хлебопашца от громовника, и мужик снимает богатый урожай.27

Если учитывать контаминацию образов Ильи - пророка и Ильи Муромца, то можно утверждать, что в этом сюжете представлено вырождение богатырства в стихию, а сохранение устойчивости крестьянского хозяйства зависит уже не от силы  хлебопашца, а от умения воспользоваться ресурсами социальной среды: крестьянин добивается успеха с помощью хитрости и помощи извне, многократно перепродавая свое поле.28

 Вообще эта легенда достаточно хорошо иллюстрирует тенденции, проявившиеся в конце второго периода взаимодействия крестьянства со средой. В завершении этого периода можно говорить о возникновении  склонности  крестьянства к социальному иждивенчеству, что было связано с началом  разложения крестьянства  как социальной  группы.

Вот некоторые черты этого этапа жизни крестьянства.

Широкое распространение нищенства29 как основного источника средств существования, пренебрежение сельскохозяйственным трудом в пользу отхода (если ранее отходничество приурочивалось к зиме, то с конца XVIII в. сроки отхода стали перемещаться на весну-лето). Эти процессы вскоре сказались и на  крестьянском искусстве. Так, исследователи декоративно-прикладного искусства отмечают, что в XIX в. «чувство драгоценности вещи, сочная пластика, преображавшая предметы XVIII в., утеряны».30 В отношении эпоса Ю. И. Смирнов отмечает: «Если же обратиться к фактам, то за исключением некоторых районов Русского Севера русский эпос перестал быть продуктивным явлением еще в XIX в. Больше того, процессы его трансформации были уже необратимы, т. е. они стали процессами его отмирания и исчезновения».31

Характерна для этого периода былина «Вавило и скоморохи», где оратай Вавило отправляется со скоморохами «на инишшое царство / Переигрывать царя Собаку». По дороге они встречают исключительно крестьян, занимающихся различными работами и караемых скоморохами за неверие в их силу. Как видим, типичный сюжет значительной социальной маргинализации крестьянства, где фактически изложен взгляд тех самых слоев крестьянства, что предпочитали (иногда вынужденно, а иногда и добровольно) искать пропитание хождением по миру с сумой.

Сообщение о таких фактах находим даже в словаре В. И. Даля: «Один из удельных крестьян Нижегородской  губернии исправно содержал семью и оплачивал повинности, бродя с волынкою из цельной шкуры теленка, свища всеми птичьими посвистами, беседуя один за троих и пр.»32

Завершение былины - апофеоз социального противостояния.

 

Загорелось инишшое царство

И горело с краю и до краю.

Посадили тут Вавилушка на царство...33

 

Для позднего периода бытования богатырщины характерно нарастание пародийных, сатирических мотивов в народной богатырщине как в «Песнях о Кострюке»,34 «Сказке про Кузьму Серафонтьевича - могучего богатыря».35 Эта сказка показательна, она своего рода свод былинных сюжетов в новом пародийном восприятии богатырства крестьянством, где:

1. Признак богатырства - массовое побивание мух. «Он снял шапку, и ударил по лошади шапкой, и убил много слепней и мух...

- Какого черта я буду на пашне работать, когда с одного маху столько слепнев  и мух побиваху. С меня будет хороший богатырь».

2. Новое отношение к сохе богатыря. «Бросил свою соху, которая ни черта не стоила, и последки сломал ее». (Вспомним соху Микулы Селяниновича).

3.  Новое восприятие леса. Он уже не опасен, опаснее расположиться на царских лугах. «Подъезжает к лесу, застает его ночь. Он слезает со своей лошади и располагается ночевать. Раскинул палатку, поужинал и лег себе спокойно спать».

4. Богатырская езда. «Если посмотреть со стороны, то навряд ли что узнаешь - иль вперед двигаются, или назад».

5. Богатырь-крестьянин  уже знает свое место в социальной иерархии.

6. Победа в единоборстве через обман.

Вообще именно сказка, как наиболее гибкая  форма поэтического народного творчества, становится вместилищем богатырства в последние времена классического крестьянства.

В заключении мы можем сказать, что на примере даже беглого исследования материалов богатырщины подтверждается наша гипотеза о механизме функционирования крестьянского хозяйства. При этом обозначился ряд проблем, и, в первую очередь, проблема хронологической привязки выделенных периодов.

 

Ссылки:

1 Даль В. Толковый  словарь живого великорусского языка. - М., 1994. - Т. 1. - С. 102.

2 Путилов Б. Н. Героический эпос и действительность. - Л., 1988. - С. 123.

3 Там же. С. 114.

4 Астахова А. М. Былины. Итоги и проблемы изучения. - М.- Л., 1966. - С. 67.

5 Даль В. Указ соч. - С. 102.

6 Дестунис Г. Разыскания о греческих богатырских былинах средневекового периода. Опыт переводного и объяснительного сборника. - СПб., 1883. - С. 21.

7 Смирнов Ю. И. Славянские эпические традиции. Проблемы эволюции. - М., 1974. - С. 35.

8 Народная проза // Сост. С. Н. Азбелева. - М., 1992. - С. 168-172.

9 Там же. С. 176-177.

10 Путилов Б. Н. Указ. соч. - С. 103.

11 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. - М., 1909-1910. - Т. 2. - С. 78.

12 Смирнов Ю. И. Указ. соч. - С. 52-53.

13 Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. - М., 1971. - С. 253.

14 Там же. С. 65; см. также: Путилов Б. Н. Указ. соч. - С.  61-62.

Путилов Б. Н. Русский и  южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. - С. 63.

15 Путилов Б. Н. Русский и  южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. - С. 63.

16 Мифы народов мира: Энциклопедия. - М., 1991. - Т. 1. - С. 227.

17 Мифологический словарь. - М., 1991. - С. 120.

18 Там же. - С. 315.

19 Смирнов Ю. И. Указ. соч. - С. 68.

20 Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. - М., 1994. - Т. 2. - С. 669.

21 Путилов Б. Н. Героический эпос и действительность. - С. 48.

22 Путилов Б. Н. Русский и  южнославянский  героический эпос. - С. 80.

23 Народная проза. - С. 286-287.

24 ГАКО. Ф. 179. Оп. 1. Д. 231. Л. 1.

25 Там же. Л. 2.

26 ГАКО. Ф. 179. Оп. 1. Д. 231. Л. 1. об.

27 Русское народное поэтическое творчество. Т. 2. Очерки по истории русского народного поэтического творчества середины 18 - первой половины 19 в. Кн. 1. - М. - Л., 1955. - С. 382.

28 Народная проза. - С. 498-500.

29 Прыжов И. Г. История нищенства, кабачества и кликушества на Руси. - М., 1997. - С. 151-162; Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России первой половины 18 в. - Л., 1982. - С. 242-243; Кашпур Л. «Мамаха» с поленом: Из истории нищенского промысла //  Родина. - 1996. - № 4. - С. 43-47; Голосенко И. А. Нищенство как социальная проблема (Из истории дореволюционной социологии бедности) // Социальные исследования. - 1996. - № 7. - С. 27-35.

30 Василенко В. М. Крестьянская геометрическая резьба 18 в. // Русское искусство 18 в. Материалы  и  исследования. - М., 1973. - С. 154.

31 Смирнов Ю. И. Указ соч. - С. 79.

32 Даль В. Указ. соч. - С. 203.

33 Былины. - М., 1954. - С. 182. (А. Д. Григорьев, Архангельские былины. Т. 1. № 85. Записано от М. Д. Кривополеновой).

34 О пародийности данного мотива по отношению к былинным описаниям см.: Путилов Б. Н. Героический эпос и действительность. - С. 212.

35 Русская бытовая сказка. - Л., 1987. - С. 469-475; Русская сатирическая сказка / Предисл., примеч. и ред. текстов. Д. Молдавского. - М., 1958.