ОБРАЗ РУССКОГО БОГАТЫРЯ И ПОЭМА А. С. ПУШКИНА «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА»

Л. Н. Пушкарев (Москва) 

ОБРАЗ РУССКОГО БОГАТЫРЯ И ПОЭМА А. С. ПУШКИНА «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА» 

Богатыри - это традиционные герои русских сказок и былин, храбрые воины, отважные витязи, защитники обездоленных и униженных. Они отличались необыкновенной силой, умом, храбростью. Иногда в древнерусском языке термин «богатырь» заменялся такими словами как «храбр», «храбор», «исполин», «удалец» и др. Само слово «богатырь»мы встречаем уже в Никоновской летописи под 1136 г.: «И тако многих храбрых мужей избиша Ярополческ… и Ивана Данилова богатыря славнаго убиша».¹   

Богатырь в русских сказках и былинах - это герой с лучшими чертами национального характера нашего народа, и не случайно образ богатыря уже в XVIII в. занял почетное место в новой русской литературе. Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Бова королевич, Еруслан Лазаревич - все они не только герои русского фольклора. Они часто встречаются в произведениях писателей и поэтов XVIII в. Особенно много их в печатных сказочных сборниках того времени, но не только в них. И. А. Крылов пишет комическую оперу «Илья-богатырь», а В. А. Жуковский создает комическую оперу «Алеша Попович или Страшные развалины»; М. М. Херасков - автор поэмы «Бахариана или Неизвестный», а Г. Львов - поэмы «Добрыня». Все эти примеры можно умножить. Вывод один: русский сказочный богатырь входит в число самых популярных образов в литературе второй половины XVIII - начала XIX в. 

На волне этого несомненного интереса к русскому фольклору и особенно к образу богатыря как идеального героя и появляется у молодого А. С. Пушкина замысел поэмы «в русском стиле». Сто восемьдесят лет тому назад он начал свою первую большую поэму «Руслан и Людмила» - и вот уже более полутораста лет в нашей литературе не утихают споры вокруг центрального ее образа - Руслана. «Автору было двадцать лет отроду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни»,²   - такими словами А. С. Пушкин начал свое преди-словие ко второму изданию поэмы в 1828 г. Ее первое издание, вышедшее в 1820 г., вызвало, как известно, оживленные отклики в журналах того времени. При этом одни критики приняли первую попытку молодого автора с энтузиазмом, а литературные староверы, наоборот, ожесточенно поносили новаторский и непривычный для их слуха и вкуса стиль новой поэмы: отношения в ней между автором и читателем были весьма далеки от давно сложившейся системы классицизма. Они предполагали доверительное отношение и общение «рассказчика», то есть автора и «слушателя», то есть читателя. Уже в это время Пушкин начинает отходить от романтического идеала народности, столь свойственного XVIII в., к историзму (пока еще условному) художественного мышления.

Сознательно оставляя в стороне рассмотрение художественных достоинств и недостатков этой поэмы - она уже досконально изучена с этой стороны критиками (особенно В. Г. Белинским) и литературоведами (Б. Л. Модзалевским, Б. С. Мейлахом, М. А. Цявловским и др.), обратимся к историко-социальным вопросам и главному среди них: каково происхождение центрального ее образа - Руслана, где находятся исторические корни этого необычного героя?

Первым на эту тему высказался рецензент журнала «Вестник Европы», скрывшийся под псевдонимом «Житель Бутырской слободы». Сейчас уже установлено, что это был критик и теоретик литературы А. Г. Глаголев.³   Прочитав в журнале «Сын Отечества» (№№15-16 за 1820 г.) отрывок «неизвестного поэта» (то есть А. С. Пушкина) из новой поэмы, рецензент сразу же определил, что она написана в подражание «Еруслану Лазаревичу». Были ли у него основания для такого утверждения? Действительно ли образ Еруслана был настолько популярным в то время, чтобы стать прототипом образа Руслана?

Да, образ Руслана был весьма популярен в конце XVIII - начала XIX вв. Как известно, сказка о Еруслане Лазаревиче пришла к нам на Русь с Востока в устной форме, была широко распространена в течение двух веков в рукописной традиции, из рукописных сборников в XVIII в. перешла в печатные сказочные сборники, а затем в лубочный лист и лубочную книжку. Этот сюжет вплоть до наших дней продолжает бытовать в народе в виде богатырской былины и волшебной сказки. Именно в XVIII в. он достиг пика своей популярности: основная масса списков повести (тринадцать из семнадцати) относится как раз ко второй половине XVIII в.

Само имя Еруслана (в транскрипции XVIII в. - Яруслана) постепенно становится просто нарицательным именем русского богатыря. Так, в комедии Екатерины II «Горе-богатырь Косометович» упоминается «шишак Яруслана Лазаревича».⁴   Очень показательное свидетельство популярности образа Еруслана как нарицательного имени воина-богатыря мы находим у Ивана Новикова: «Сия бедненькая, отроду из воинских людей никого не видавши, почла ево Ерусланом Лазаревичем, потому что был в особливом платье и на большой лошади».⁵   Массу характерных для повести о Еруслане Лазаревиче мотивов мы встречаем в рукописных повестях XVIII в. - эта тема уже освещалась в нашей историографии.⁶  

Еруслан еще долгое время продолжал оставаться одним из самых любимых народных героев. Это связано с тем, что повесть о Еруслане Лазаревиче была органично связана с устной, рукописной, лубочной и печатной традициями. Эта повесть и ее центральный герой были известны всем - от полуграмотного крестьянина до придворного щеголя. Рукописные повести, сказочные сборники, лубочные картинки и книжки о Еруслане и в начале XIX в. продолжали храниться в крестьянских избах и купеческих лабазах, в домашних библиотеках многих дворянских провинциальных усадеб. Имя Еруслана было у всех на слуху.

Мы располагаем неопровержимыми свидетельствами знакомства Пушкина с лубочными и литературными сказками. В библиотеке его отца и в его собственной было немало сказочных сборников XVIII в., откуда он мог взять и так поразивший его эпизод с богатырской головой.⁷ Да и в произведениях самого поэта мы встречаем упоминания о Бове («Сон», 1816 г.); в конспективной записи плана поэмы «Владимир» мы читаем: «Хазарский князь колдун, меч Еруслана о двух ударах, колдун убит Мстиславом».⁸ В послании к Гнедичу Пушкин так писал о поэте: «То Рим его зовет, то гордый Илион / То скалы старца Оссиана / И с дивной легкостью меж тем летает он / Вослед Бовы иль Еруслана».⁹

Поэтому отнюдь неслучаен тот факт, что современники поэта очень живо ощущали зависимость его поэмы от популярной сказки. Вот что писал М. Н. Макаров в 1840 г.: «Родится новый Пушкин и, может быть, споет, когда-нибудь, хорошую песенку про Гаденовича: такую же, как наш прежний Пушкин пел об Еруслане да об Людмиле».¹⁰ Как показательно, что автор даже заменил пушкинского Руслана на Еруслана! И в дальнейшем издатели сочинений Пушкина много говорили о влиянии сказок и богатырского эпоса на поэму¹¹ и даже указывали на конкретный источник: «Наконец, целый эпизод с головою есть распространенная переделка подобной же сцены в сказке о Еруслане Лазаревиче».¹²Мнение издателя поддержал П. Н. Шеффер: «Сопоставлять “Руслана и Людмилу” и “Еруслана Лазаревича”, несомненно, есть основания”».¹³ Д. Д. Благой также говорит о связи поэмы со сказкой, но не с лубочным вариантом, а с устной сказкой: «Действительно, эпизод встречи с богатырской головой заимствован Пушкиным из сказки о Еруслане (видимо, ею же подсказано и имя героя - Руслан), которую он еще в детские годы слушал от няни».¹⁴ Однако никаких доказательств, что няня рассказывала мальчику Пушкину сказку именно о Еруслане, у нас пока нет. Сходное предположение высказал и Р. М. Волков: «Пушкин, создавая “Руслана”, обращается к “простонародной” сказке и прежде всего к лубочной народной книге “О Еруслане Лазаревиче” (откуда взят им эпизод с живой богатырской головой)”».¹⁵ Собственно говоря, этим и ограничиваются мнения о влиянии сказки на поэму, причем все они основываются на эпизоде с богатырской головой. Остановимся и мы на нем подробнее и прежде всего отметим, что он был весьма распространен во многих волшебно-рыцарских романах XVIII в., в сентиментальных и преромантических повестях, в литературных сказках и рассказах XVIII - начала XIX вв. Это давно уже установлено исследователями.¹⁶ Эпизод с богатырской головой - достояние отнюдь не одной только сказки о Еруслане. Правильнее говорить, что многочисленные сказочные мотивы поэмы вполне могли быть усвоены Пушкиным просто из общерусской сказочной традиции. Поэтому гораздо более правы те исследователи, которые подчеркивали связь поэмы Пушкина с литературной сказочной традицией XVIII в. - П. В. Владимиров и В. В. Сиповский, да и позднейшие авторы.¹⁷Бесспорных доказательств ПРЯМОГО влияния сюжета о Еруслане на поэму Пушкина у нас нет.

Даже само имя «Руслан», вызвавшее гнев и насмешки критика-ретрограда могло ведь быть связанным вовсе не с Ерусланом Лазаревичем. Как известно, корень «рос/рус», лежащий в основе этого имени, с незапамятных времен традиционно связывался с этнонимом «русские».¹⁸ Пушкин мог избрать это имя (равно как и «Людмила») как даже по звучанию в наибольшей степени выражавшее русский характер его героя, тот самый «русский дух», о котором поэт писал позднее в своем вступлении в поэму. Именно так и был воспринят герой этой «сказки в русско-народном духе и притом написанной прекрасными стихами»,¹⁹ а ее автор надолго приобрел почетный титул «певца Руслана» - вспомним строки В. К. Кюхельбекера: «И ты, наш юный Корифей, / Певец любви, певец Руслана…»²⁰ Да и сам Пушкин пять лет спустя в первой главе «Евгения Онегина» уже во второй строфе обращается к «друзьям Людмилы и Руслана», желая познакомить читателя «с героем моего романа». Высокую оценку новой поэмы дал В. А. Жуковский, с которым Пушкин вступил в негласное поэтическое соревнование. После выхода в свет этой поэмы признанный мастер в разработке фантастических сюжетов Жуковский подарил Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”».²¹

Но где же, если не в литературной среде, искать исторические корни этого образа? На мой взгляд, они находятся в тех поисках образа национального героя возрождающейся России, которыми была полна литература, поэзия, да и вся общественная жизнь и мысль России в период между победоносным окончанием Отечественной войны 1812 г. и восстанием декабристов в 1825 г. Как раз в этот исторический период бурного национального возрождения и начался подъем национально-исторического самосознания. Он выразился и в стремлении создать свой славянский Олимп, и свой рыцарский орден во главе со св. Владимиром, в желании обязательно найти и поднять на пьедестал своего общенационального героя. Разве можно назвать случайностью, что именно в это время в 1818 г. в Москве на Красной площади воздвигается памятник Минину и Пожарскому скульптора И. П. Мартоса (а в 1826 г. в Нижнем Новгороде памятник Минину же скульптора А. И. Мельникова)! И в это же время и Еруслан начинает восприниматься как истинно русский и тоже национальный (чуть ли не исторический!) герой, как образец русского национального духа.

Неожиданное подтверждение этому предположению мы находим в лубке. Вскоре после того, как памятник Минину и Пожарскому был установлен, в продаже появился лубочный лист (вот образец подлинной оперативности и публицистичности!). На нем изображен сам памятник Мартоса, вокруг него - любопытствующий народ, и подпись внизу:

- Глян-ка, Пантюха! Вон это, на большом камне-то стоит, не Росланей ли богатырь? Не царь ли Огненный щит Пламенное копье?

- Э, брат Сидорко, уж ты к Еруслану заехал – Лазаревича запел!²² Это, вишь ты, Памятник богатырям русским, которые спасли Русь от Поляков!²³

Как выразительно в этом лубке сопоставление богатырей - освободителей Русской земли - с Ерусланом, который так часто выступал в роли героя-освободителя!

Добавим к этому, что обобщающую силу образа Еруслана Лазаревича высоко ценили писатели первой половины XIX в., и среди них М. Ю. Лермонтов. Вот какую интересную запись находим мы в его записной книжке: «У России нет прошедшего, она вся в настоящем и будущем. Сказывается и сказка: Еруслан Лазаревич сидел сиднем 20 лет и спал крепко, но на 21 году проснулся от тяжкого сна и встал, и пошел, и встретил он тридцать семь королей и 70 богатырей, и побил их, и сел над ними царствовать… Такова Россия».²⁴

Высказывание во многих отношениях интереснейшее. Из него, во-первых, видно, что имя Еруслана оторвалось уже от своего сказочного сюжета, что оно впитало в себя черты русского богатыря вообще (и особенно Ильи Муромца). Оно стало нарицательным именем богатырства. Во-вторых, национальный русский характер образа Еруслана глубоко прочувствован М. Ю. Лермонтовым: он нашел возможным сравнить Россию с богатырем Ерусланом, терпеливым и медлительным, но неукротимым в потенциально заложенной в нем силе.

Конечно, поиски образа национального героя в общественной мысли того времени не ограничивались Ерусланом Лазаревием. Они были многообразны и шли в различных направлениях. Ярче всего это проявилось в поэзии К. Ф. Рылеева («Думы», поэма «Войнаровский», «Наливайко» и др.) и других поэтов-декабристов, прославлявших человека-гражданина, борца за свободу. В поисках общенационального русского героя писатели-декабристы обращались, как известно, то к истории «вольного Новгородца» («Роман и Ольга» А. А. Бестужева), то к героическим страницам русской истории («Мстислав Мстиславич» П. А. Катенина, «Зиновий Богдан Хмельницкий или Освобожденная Малороссия» А. А. Бестужева).²⁵

Итак, при всей своей сказочности, легкости и игривости, при полном отсутствии в поэме даже намеков на гражданскую тематику, «Руслан и Людмила» находится у самых первоначальных истоков поиска образа национального русского героя в новой русской поэзии. Образ общерусского героя претерпит в дальнейшем значительные изменения. В каждой новой исторической обстановке он станет приобретать все новые и новые черты: ведь у каждого времени был и есть свой герой - вспомним при этом «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова… Но именно Пушкин дал первый толчок этому длительному процессу - скорее всего и не желая этого, и не думая об этом.

Да, конечно, В. Г. Белинский был прав, когда оценивал поэму Пушкина как «шалость сильного, еще незрелого таланта».²⁶ Да, по сравнению с «Евгением Онегиным», «Борисом Годуновым», «Памятником» и т. д., действительно, весь тон поэмы шуточный, шаловливый. И все же так сложилось, что именно эта поэма, не претендовавшая на своеобразный литературный манифест, стала первым шагом вперед в освобождении русской литературы от громоздкой торжественности классицизма, от условностей сентиментализма и романтизма. Поэма А. С. Пушкина «Руслан и Людмила» открыла нашей новой литературе и общественной мысли путь к поискам образа русского национального героя. Она находится у самых истоков этого процесса, характерного для общественной мысли России между победой в 1812 г. и 1825 г.: именно в это время образ Руслана стал восприниматься как воплощение русского национального духа.

Ссылки:

¹ ПСРЛ. СПб., 1862. Т. IX. С. 160. 

² Пушкин А. С. Предисловие ко второму изданию поэмы ^{// Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. Изд. 4-е. - Л., 1977. - Т. 4. - С. 367.} 

³ Проскурин О. А. Глаголев Андрей Гаврилович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. I. - М., 1989. - С. 570. 

⁴ Полное собрание сочинений императрицы Екатерины II. Т. I. - СПб., 1893. - С. 193. 

⁵ Новиков И. Разные повести и сказки, принадлежащие к похождению Ивана Гостиного сына. Ч. 2. - СПб., 1786. - С. 1. 

⁶ Пушкарев Л. Н. Литературные обработки повести о Еруслане Лазаревиче в XVIII веке // Древнерусская литература и ее связи с Новым временем. - М., 1967. - С. 206-236; Он же. Сказка о Еруслане Лазаревиче. - М., 1980. - С. 71-80. 

⁷ Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина // Пушкин и его современники. - СПб., 1910. - Вып. IX-X. - № 367; Модзалевский Л. Б. Библиотека Пушкина: Новые материалы // Литературное наследство. Т. 16-18. - М., 1934. - № 591.

⁸ Якушкин В. Е. Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румянцевском музее // Русская старина. - 1884. - № 5. - С. 328.

⁹ Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 2. - М., 1936. - С. 160.

¹⁰ Макаров М. Н. Русские предания. Кн. 3. - М., 1840. - С. 15. См. также: Блонский П. Задачи и методы народной школы // Вестник воспитания. - 1916. - № 2. - С. 7.

¹¹ Незеленов А. И. А. С. Пушкин и его поэзия. - СПб., 1882. - С. 55.

¹² Поливанов Л. И. Сочинения А. С. Пушкина с обяъснением их и с вводом отзывов критики // Сочинения А. С. Пушкина. Т. 2. - М., 1889. - С. 12.

¹³ Шеффер П. Н. Из заметок о Пушкине. «Руслан и Людмила» // Сборник памяти Л. Н. Майкова. - СПб., 1902. - С. 510.

¹⁴ Благой Д. Д. «Руслан и Людмила» Пушкина // Ученые записки Московского Государственного университета. Вып. 127. - М., 1948. - С. 43-44.

¹⁵ Волков Р. М. Народные истоки поэмы-сказки «Руслан и Людмила» А. С. Пушкина // Ученые записки Черновицкого университета. Т. XIV. - Львов, 1955. - С. 72.

¹⁶ Сиповский В. В. «Руслан и Людмила» (К литературной истории поэмы) // Пушкин и его современники. Вып. IV.- СПб., 1906. - С. 59-84.

¹⁷ Владимиров П. В. Пушкин и его предшественники в русской литературе // Памяти Пушкина: Сборник статей. - Киев, 1899. - С. 14; Сиповский В. В. Пушкин: жизнь и творчество. - СПб., 1907. - С. 461-464; Давидовский П. Генезис «Песни о Калашникове» // Филологические записки. Вып. IV.- 1913. - С. 426-432; Котляревский Н. А. Литературные направления Александровской эпохи. - Петроград, 1917. - С. 141-142; Шкловский В. В. Матвей Комаров, житель Москвы. - Л., 1929. - С. 108-109; Он же. Чулков и Левшин. - Л., 1933. - С. 169; Азадовский М. К. «Руслан и Людмила» // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 6 т. Т. VI. - М., 1931. Путеводитель по Пушкину. С. 321.

¹⁸ Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. - М.-Л., 1948; Шнирельман В. А. Наука об этногенезе и этнополитике // Историческое познание: традиции и новации. - Ижевск, 1993; Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. - М.-Л., 1962. Большую зарубежную историографию по этому вопросу см.: Пушкарева Н. Л. Этнография восточных славян в зарубежных исследованиях (1945-190). - СПб., 1997. - С. 13-20, 59-63, 124-130, 199-203. Р. М. Волков также высказался, что Пушкин произвел имя «Руслан» от слова «Русь», недаром подчеркнув: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». См.: Волков Р. М. Указ. соч. С. 18.

²² Петь Лазаря - исполнять духовный стих о богатом и Лазаре, традиционно входивший в репертуар «калик перехожих». См.: Михельсон М. И. Русская мысль и речь: Свое и чужое. Опыт русской фразеологии: Сборник образных слов и иносказаний. Т. I. - М., 1944. С. 499. Росланей и царь Огненный щит - персонажи сказки о Еруслане Лазаревиче.

¹⁹ Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина // А. С. Пушкин в русской критике: Сборник статей. Изд. 2-е. - М., 1953. - С. 199.

²⁰ Кюхельбекер В. К. Стихотворения. - М., 1939. - С. 57. (Библиотека поэта. Малая серия).

²¹ Мейлах Б. С. А. С. Пушкин: Очерк жизни и творчества. - М.-Л., 1949. - С. 37.

²² Петь Лазаря - исполнять духовный стих о богатом и Лазаре, традиционно входивший в репертуар «калик перехожих». См.: Михельсон М. И. Русская мысль и речь: Свое и чужое. Опыт русской фразеологии: Сборник образных слов и иносказаний. Т. I. - М., 1944. С. 499. Росланей и царь Огненный щит - персонажи сказки о Еруслане Лазаревиче.

²³ Государственный Русский музей. Собрание лубков. Инв. № 7995/1211.

²⁴ Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. Т. 4 - СПб., 1911. - С. 352.

²⁵ Поэты начала XIX в. / Вступ. статья Ю. Лотмана. - Л., 1961; Поэты 1820-1830 гг. / Вступ. статья Л. Гинзбург. - Л., 1961.

²⁶ Белинский В. Г. Указ. соч. С. 200.